Улица Америки (СИ) - Лейтон Виктория. Страница 41

Я не стала врать отцу и Марси относительно того, куда именно собираюсь, но на сей раз все прошло легче. Во всяком случае, лучше, чем я ожидала: никто не устраивал мне истерик со слезами и не пытался удержать дома. Наверное, именно в тот момент они окончательно смирились и приняли мой выбор.

…И вот я снова оказалась там, куда так давно хотела попасть. Странно звучит, не так ли? Городская девушка, мало приспособленная к жизни, и боящаяся ответственности, рвется туда, где жизнь может оборваться в любой момент. Но, может, в этом и кроется истинная причина? Когда не знаешь, что будет завтра, не знаешь, доживешь ли до вечера, все становится проще. Не нужно строить долгих планов, бояться потери работы или страховки – когда ходишь по краю, для тебя есть лишь здесь и сейчас. Вчерашний день ушел без возврата, а завтрашнего не существует. Я признавала, что отчасти это было продиктовано моей инфантильностью и нежеланием взрослеть, но даже не пыталась это отрицать.

С той первой командировки в Ирак прошло много времени, но оказавшись на военной базе близ Триполи, я поняла, что ничего не забыла. Не чувствовала себя растерянной или напуганной, не шугалась, когда мимо проходили загорелые, раздетые по пояс мужчины, и легко поддерживала грубоватые армейские шутки. Я была в своей стихии.

Материал решено было посвятить непосредственно военным действиям, пресыщенную публику уже не интересовала размеренная жизнь военных баз – люди хотели экшена, крови и драмы. И я собиралась дать их им.

В первый же день наша группа стала свидетелями стычки оппозиции и правительственных войск: увиденное мною в Ираке оказалось детским садом в сравнении с этим. База Алекса находилась в относительно мирной зоне, к тому же война в Ираке тогда шла на убыль – здесь же она развернулась во всей своей ужасной красе.

Мы с ребятами находились в двух километрах от места битвы, ближе было не подобраться, да я бы и сама не сунулась туда, хотя, конечно, читала о журналистах, лезущих в самое пекло. Их материалы разлетались, как пирожки, деньги лились рекой, вот только жизни были коротки.

В Триполи я провела месяц. За это время у меня накопилось достаточно материала: видео, фото, статьи… Шеффилд требовал выслать их немедленно, но я подозревала, что он задумал – опубликовать их под брендом своего издательства, где мое имя, как автора, значилось бы в самом конце и мелким шрифтом. Такой ход позволил бы ему порядком сэкономить на гонораре, но за эту командировку я заплатила собственным тело и собиралась отыграть вложенное.

Еще при заключении контракта я настояла, что материал будет выходить только по моему возвращению, или же, если я дам письменное согласие на его публикацию раньше срока. Шеффилду и его юристам это не понравилось, но я сказала, что согласна работать лишь на таких условиях. Оставалось только гадать, как он скрипел зубами, когда понял, что не сможет сэкономить на мне.

— Это выстрелит, — сказал Брайан, когда я отослала ему материал, а на следующий день позвонила по скайпу. — Будь я проклят, это выстрелит.

Двумя днями ранее мне удалось подобраться к зоне боевых действий на восемьсот метров. Земля сотрясалась от залпов орудий, пыль и песок кружили в воздухе, а стекла в фургоне угрожающе звенели. Я сидела за машиной, прижавшись спиной к дверце, и вела запись от первого лица.

— Нереально круто, — похвалил он и, немного помолчав, все добавил, — но ты ведь понимаешь, насколько это опасно? Уверена, что хочешь продолжать?

— Более чем.

Адреналин все еще кипел в моей крови, но главное – я понимала, что нашла свое. Вот это все: опасность, игры со смертью, хождение по краю… До трясущихся пальцев, до судорог в животе и пульсирующей в висках крови. Возможно, я ненормальная. Или адреналиновая наркоманка – кажется, в современной медицине такой диагноз официально существует. Ну и плевать.

В ту ночь я долго не могла заснуть, раздираемая противоречивыми чувствами: радостью, что снова оказалась в строю, и страхом, что, вероятно, схожу с ума. Ну, не может нормальный человек ловить кайф от ужаса и крови – а война, это всегда ужас и кровь. По-другому не бывает.

Я закрывала глаза и видела пыль от взрывающихся снарядов, разрушенные здания и трупы людей – военных и гражданских. Слышала грохот автоматных очередей, крики и брань на незнакомом языке, но знать его и не требовалось – язык страха и злобы понятен каждому.

Я снова и снова прокручивала в голове этот кошмар, но мне не было страшно. Что это? Черствость? Приобретенный цинизм? Или банальная жажда наживы, ведь я уже тогда примерно представляла, какую сумму отхвачу на собранном материале.

Я посмотрела на часы и, подсчитав разницу во времени, позвонила Алексу. Он даже не знал, где я находилась – в последнее время мы редко выходили на связь, и я знала, что было тому причиной. Шеффилд. Мне не хотелось врать Алексу, и я боялась, что стоит ему увидеть мое лицо на экране компьютера, как он все поймет. Но тогда, в пустом гостиничном номере я чувствовала острую потребность увидеть его, услышать голос. Я чувствовала себя растерянной, и мне было необходимо зацепиться за что-то родное. Прямо сейчас. Немедленно.

Он ответил почти сразу. В Зальцбурге было раннее утро, и мутный свет пробивался сквозь белые шторы за его спиной. Лицо тонуло в полумраке, но, угадывая любимые черты, я ощущала, как в груди разливается тепло.

— Доброе утро, — он зевнул, потирая глаза. — А я уж думал, ты совсем пропала, или замуж вышла, — Алекс улыбнулся.

— В таком случае, ты был бы первым, кого бы я пригласила на свадьбу. — Мой голос звучал весело, но внутри я ощущала себя хуже некуда. Даже радость от выигрышного материала убавилась, как минимум, вдвое. — Ни за что не угадаешь, откуда я звоню…

Мы проговорили долго, около часа. Сизый сумрак прятал мое лицо, и за его завесой мне было легче. Я понимала, что обманываю себя – нет ничего хорошего и нормального, когда чувствуешь желание спрятаться от близкого человека. Я же хотела сбежать и прижаться одновременно.

Но, мне кажется, он уже тогда догадался, что что-то происходит – Алекс, как ультразвуковой датчик чувствовал колебания моего настроения. Но он ничего не сказал в ту ночь. Я все боялась, что он спросит, как мне удалось забраться в «хлебное место» после почти годового затишья, но и этого не произошло. Мы отдалялись друг от друга. Медленно, почти незаметно, но неизбежно и неумолимо.

***

По возвращении в Нью-Йорк я не стала тянуть с публикацией материала, и «Шеффилд Компани» выпустил его уже через пару дней. Мы даже не стали особо монтировать его – дрожащая камера, «заваленный» горизонт и помехи придавали ту самую изюминку, эффект реальности, который теряется после профессиональной обработки. Но главное – я. И дело не в честолюбии – на тот момент женщин военкоров были единицы, а те, что были в основном писали статьи и делали фотографии, но в жанре «гонзо», когда автор является одновременно и участником событий, не работал никто. Я влезла в сугубо мужскую нишу, но именно это обстоятельство положило начало новому витку моей карьеры.

Уже через телефон в офисе Шеффилда разрывался от звонков, а некоторые, невесть как раздобывшие мой личный номер, связывались напрямую и пытались переманить к себе. Но я не собиралась нарушать условия контракта. Во всяком случае, сейчас, когда у меня еще не было ни связей, ни влияния. Кроме того, поначалу мне начисто снесло голову от успеха, но Шеффилд быстро спустил меня с небес на землю. Каким бы скользким типом он не был, но за это я впоследствии была ему благодарна – от радости я тогда немного «потеряла берега» и неизвестно, к чему бы это привело, не остановись я вовремя.

— Вот теперь я горжусь тобой по-настоящему, — Майкл собственнически похлопал меня по бедру и тут же резко развернул к фотографу. — Улыбнись, киса, нас снимают.

Щелкнула вспышка, потом еще одна, и журналист, подняв вверх большой палец, убежал снимать других именитых гостей.

В тот вечер мы были на вечеринке в «Хилтоне». Организатором выступили «Нью-Йорк Таймс», и мероприятие проходило с помпезностью. Пожалуй, даже излишней на мой взгляд, хотя откуда мне было знать, как принято в здешних кругах, если до этого меня и на пушечный выстрел на подпускали к таким вечеринкам.