Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич. Страница 33

У нас не было возможностей задерживаться на одном месте для сбора доказательств виновности-невиновности подозреваемого, а также установления степени его вины, армия катилась вперед. Вышеназванная категория лиц представляла для нас оперативный интерес в том случае, если мы видели возможность выхода при ее посредстве на немецкую агентуру. Разного рода пособниками немецко-фашистских захватчиков занимались шедшие вслед за нами территориальные органы НКВД. Если у нас появлялись материалы, представляющие оперативный интерес, мы пересылали им.

Лишь в одном случае мы расследовали преступления, совершенные пособниками, и довели дело, как того и требовал закон, до осуждения их военным трибуналом. Первый случай имел место в Дергачах, под Харьковом, освобожденным от немецко-фашистских захватчиков летом 1943 года.

После освобождения Харькова наша армия остановилась, чтобы пополнить свои боевые порядки людьми и техникой. Мы, контрразведчики, расположились в Дергачах, что близ города. От местных жителей к нам поступили заявления, что здесь скрываются не успевшие бежать вместе со своими хозяевами-оккупантами предатели, на совести которых сотни расстрелянных, замученных в застенках, угнанных в Германию советских граждан.

Мы довольно быстро установили восемь человек из числа наиболее активных фашистских пособников. Материалы на остальных передали в территориальные органы НКВД. Показаниями многочисленных свидетелей, пострадавших, вскрытием мест массовых захоронений советских людей, расстрелянных этими преступниками, судебно-медицинской экспертизой эксгумированных трупов, очными ставками обвиняемые были изобличены в совершении инкриминируемых им тяжких преступлений.

Судебный процесс был открытым. И длился несколько дней. Зал заседаний военного трибунала нашей армии был постоянно переполнен. Ни я, ни подчиненные мне следователи не присутствовали на этих заседаниях, но члены трибунала рассказывали потом, что в ходе судебного расследования в зале стоял стон, люди плакали навзрыд, требовали сурового наказания. Трибунал приговорил всех подсудимых к высшей мере наказания — к смерти через повешение. Акт возмездия состоялся здесь же, в Дергачах, при огромном стечении людей не только из этого городка, но и из других окрестных мест.

Естественно, ни я, никто из моих следователей при акте повешения не присутствовал. Я считал, что присутствие следователя, который вел дело на приговоренного к повешению, явится для него слишком большой нервно-психологической перегрузкой. Работа следователя, особенно если он по своему складу чувствителен, эмоционален, — тяжела.

Нередко после допроса бросишься на койку и думаешь: «За какие такие грехи выпала на долю твою такая горькая участь, за какие провинности приходится копаться в темных закоулках человеческой души, исходить гневом и яростью против бесстыдства, грязи, подлости, лакейства и всяких других мерзостей?»

С трудом успеешь успокоиться под утро, а на следующий день опять все сначала — допрос, допрос, допрос — допрос интересных и скучных, волевых и таких, словно мокрая тряпка: выжимай что хочешь; веселых и грустных; воспитанных и необузданных; умных и дураков — словом, людей разных.

Будучи начальником следственного отделения армейской контрразведки, я щадил своих товарищей-следователей; всякий раз, когда была даже малейшая возможность, давал им отдохнуть, просто отвлечься от изнурительного труда. На протяжении всего времени пребывания в этой должности я вел себя со своими следователями совершенно на равных. Они чувствовали и ценили это отношение, отвечая тем же. Постепенно наше товарищество переросло в дружбу.

Среди нас было одно совсем еще юное создание — Тамара Качалова, работавшая машинисткой. Мы ее очень любили. Наверное, и за то, что ее присутствие облагораживало нас, не давало черстветь нашим сердцам. Среднего роста, словно тростинка, с темно-русыми на чуть откинутой назад головке волосами, спадающими на плечи, кареглазая, с четко очерченным овалом лица, она осеняла нас своей застенчивой — как будто в чем-то виновата — улыбкой, и мы, мужики, становились тоже стеснительными, казалось, более совестливыми. Тамаре шла военная форма, а еще больше — штатское платье, в котором мы ее увидели в День Победы. Однако кто из женщин-фронтовичек не мечтал надеть штатское платье?!

Наша фронтовая дружба долго длилась и после войны, а с некоторыми — Давидом Златопольским, Тамарой Качаловой — длилась до их кончины. Василий Журавлев, Александр Шарапов, Михаил Михайлов, контрразведчики из других отделений — Георгий Ермолин, Иван Сидоров, Семен Кацнельсон ушли в мир иной. Обо всех и о каждом друге-контрразведчике мне хочется рассказать тогда, когда сердце мое мне это подскажет.

Долг памяти. Ведь мы прошли вместе — плечом к плечу — по дорогам войны с марта 1943 года по май 1945 года. Тысячи километров остались за нами. Все, что было на этом пути, было прожито и пережито вместе, сообща. Мы сверстники. Боль каждого была болью всех. Радость одного становилась общей радостью. Так было. Сердечная дружба при высочайшей ответственности за порученное дело. Работа без каких бы то ни было понуканий. Товарищеское обращение, когда требовало дело, звучало как приказ. Большая помощь оказывалась нами коллегам-следователям в боевых соединениях, входящих в состав армии. И не только им, но и руководителям отделов СМЕРШ этих соединений. Я гордился своим отделением. К нам тянулись товарищи из других подразделений армейской контрразведки. Мы радовались этому, ибо росла и крепла дружба всего отряда контрразведчиков. В нашем партийном коллективе не удерживались себялюбцы и карьеристы, которых, к счастью, можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Партийная работа помогала слаженности коллектива, утверждению в нем чувства товарищества и взаимопомощи. После того как каждый из нас более или менее притерся друг к другу, партийные собрания стали проходить оживленно. Без оглядки говорили о недостатках, о своих промахах и не забывали о положительных фактах. В меру оперативной дозволенности делились своими суждениями по текущим и перспективным делам.

С общего, естественно, согласия у нас вошло в практику поочередное выступление коммунистов с докладами, политинформациями, беседами по текущему моменту, по международным делам. Первое смущение и стеснение докладчиков прошло довольно быстро — все свои. На смену им явилась соревновательность — а я не хуже тебя сделаю доклад, проведу беседу!

Отличался у нас по части бесед старший следователь Василий Романович Журавлев, которого на этом поприще обошел после прихода на работу из корпуса в армию Давид Златопольский. Василий Романович был родом из Череповца, тогда еще маленького русского городка с тихим медленным течением жизни, геранью на окнах, городка, где каждый обо всех все знает. Он был старше меня года на два. Среднего роста, эдакий крепыш с хорошо развитой мускулатурой. До работы в органах госбезопасности и окончания спецшколы НКВД он трудился на лесоразработках в бескрайних вологодских лесах.

Василий Романович любил вспоминать байки про Петра I. Ехал как-то великий царь из Петербурга в Москву, ехал-ехал и уперся в стену вологодского леса. Посмотрел, посмотрел и приказывает своим провожатым поворачивать: «То — тьма!» — и указал на стоящий перед ним лес. С тех пор места эти получили название «Тотьма», и район так зовется. Или: поехал как-то царь Петр по Вологодчине. Притомился. Сбросил с себя парчовый кафтан на землю и улегся. Спит и чует, что кто-то из-под него кафтан вытягивает. Проснулся, увидел виноватых и говорит им: «Вы тигры». Вот отсюда и идет название района — «Вытегра».

Василий Романович обладал завидным трудолюбием. Над некоторыми следственными делами работал с увлечением, добивался безусловной документации фактов, составляющих суть совершенные подследственными преступлений. Отношения с ними устанавливал спокойные, без нервных встрясок, допрашивал умело. В протоколах допроса, составленных Журавлевым, ощущался характер подследственного, даже его лексика. Он не любил, как некоторые следователи, стилизовать протоколы допроса.