Горизонты и лабиринты моей жизни - Месяцев Николай Николаевич. Страница 43

Спустя некоторое время после начала моей работы в центральном аппарате СМЕРШ я был вызван к начальнику отдела, который мне сказал, что у руководства есть мнение поручить мне весьма ответственное дело, связанное с вылетом в Швейцарию. Там в одном из лагерей для перемещенных лиц объявился некто Д., который выдавал себя за Якова, сына И.В. Сталина (к этому времени уже было достоверно известно, что Якова нет в живых). Д. надо любым путем привезти в Москву. Начальник отдела передал мне все имеющиеся материалы, относящиеся к этому заданию, разработанную легенду моего поведения и действий в Швейцарии, приказал внимательнейшим образом изучить содержимое вручаемой мне папки и по мере готовности доложить ему свои соображения.

По легенде, утвержденной Абакумовым, я под видом старшего сержанта, окончившего Вольское авиационно-техническое училище, бортмеханика транспортного самолета ВВС, регулярно курсирующего, согласно договоренности между советскими и швейцарскими властями, между Москвой и Берном, со служебным загранпаспортом, выданным на мою подлинную фамилию, должен был по прибытии на место проникнуть на территорию лагеря для перемещенных лиц, что по условиям лагерного режима не составляло особого труда. Найти не вызывающие подозрений подходы к Д., вступить с ним в добрые отношения, под видом прогулки вывести его за пределы лагеря, нанять автомобиль, покататься по городу, подвезти поближе к месту стоянки самолета, а затем, исходя из обстоятельств, найти способ посадки Д. в наш самолет и доставить его в Москву.

Конечно, на бумаге все выглядело просто и в известной мере естественно. Наиболее существенным недостатком этой легенды являлось то, что Д. в течение относительно короткого времени должен был проникнуться ко мне доверием. А если у него возникнут подозрения и он на какой-то стадии обратится за помощью к представителям швейцарских властей, допустим к полицейскому или просто к какому-то швейцарцу, и тот предпримет меры по оказанию помощи Д.? В этом случае вся операция срывается, и я так же тихо отлетаю восвояси, как прилетел, — это лучший вариант. Худший — меня задерживают, определенные швейцарские круги впутывают прессу, на щит снова поднимается Д. со своими домыслами-вымыслами в отношении Сталина, и лагерная болтовня Д. приобретает общешвейцарское, а может, и не только, звучание. К тому же как посмотрят на все это официальные швейцарские круги? Не бросит ли эта операция тень на советско-швейцарские отношения?

Свои соображения я доложил руководству, которое задумалось над ними. Я продолжал готовиться, прикидывая разные варианты своих действий в разных обстоятельствах. Спустя недели три-четыре меня пригласил к себе начальник отдела и сообщил, что В.М. Молотов (в то время нарком иностранных дел СССР) сказал Абакумову о нецелесообразности осуществления операции с Д., инсинуации которого не могут перевесить значимость добрых отношений Советского Союза со Швейцарской Конфедерацией. Разумеется, нарком иностранных дел был прав. Для меня осталось загадкой: был ли осведомлен Сталин об этой операции? Думаю, что позиция Молотова была доведена до сведения Абакумова не без ведома Сталина. На память об этой операции у меня осталась сделанная для загранпаспорта фотография, на которой я в форме старшего сержанта.

В Москве стояло бабье лето — первое после войны. Теперь многое будет впервые после войны. И будет представляться как новоявленное, доселе невиданное, конечно, виденное и слышанное, но уже воспринимаемое по-своему, по-послевоенному окрашенное в краски и звуки.

В проезде Серова, почти у входа в Центральный комитет ВЛКСМ я встретил Володю Васильева, который, будучи инструктором Дзержинского райкома комсомола, помогал в делах нашей школьной комсомольской ячейки, когда я секретарствовал в ней. Сейчас он трудился в Цекомоле заведующим оргинструкторским отделом.

Разговорились. Прошли в сквер, что тянется вдоль «Большого дома» от Маросейки вниз к площади Ногина. Деревья были нарядны в своем зелено-желто-красном лиственном убранстве. Дышалось легко. Казалось, что такого разноцветья я раньше никогда даже в Останкинском парке не видел. Да и Володя уже был не тот, не довоенный. Рядом со мною шел зрелый человек, со своими самостоятельными суждениями. Помимо прочего он поинтересовался, доволен ли я своей работой в СМЕРШ.

— Работа ответственная, приносящая определенное удовлетворение, но все-таки она не по мне. Подумываю о том, чтобы сменить сферу деятельности.

— А почему бы тебе не прийти на работу в Цекомол инструктором, ко мне в орготдел?

— Не знаю, — ответил я, слегка растерявшись от неожиданности.

— Подумай. Позвони. Зайди, посидим, еще потолкуем.

Согласие на переход в ЦК ВЛКСМ я дал. Оттуда на имя Абакумова было написано соответствующее письмо, и я снял погоны. Демобилизовался. Многие не советовали: мне, имеющему высшее военно-юридическое образование, прошедшему войну, накопившему немалый практический опыт, наконец материально обеспеченному, переходить из серьезной государственной организации, какой является СМЕРШ, в организацию общественную, занимающуюся детскими забавами и юношескими играми, по меньшей мере несерьезно.

Однако принятое решение было мною обдумано. Я понимал, что совершаю коренной поворот в своей жизни. И шел на него вполне сознательно. Может быть, три основных побудительных к тому мотива двигали мною. Прежде всего то, что по складу моего характера, по тому воспитанию, которое я получил в детстве и в юности, мне претило насилие — над собою и над другими. Следственный процесс есть несомненное насилие над другим человеком, даже в том случае, когда следователь убежден, что перед ним сидит чуждый обществу человек, которого надо изолировать в надежде на то, что в заключении он до конца осознает свою вину и станет на праведный путь.

К тому же почти пять лет следственной практики привели меня к выводу о том, что я постепенно, с каждым новым годом, не нахожу в ней ничего нового, теряю к ней интерес, что этот вид деятельности я профессионально исчерпал. Работать же с людьми без интереса к ним невозможно, недопустимо. Постепенно превращаешься в холодного бесчувственного исполнителя и наносишь урон подследственному и всему делу правосудия. Может быть, психический склад других следователей, даже с гораздо большей практикой, чем была у меня к моменту увольнения из органов госбезопасности, позволял им — изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, по десять — двенадцать часов в сутки — быть на подлинном уровне требований Закона, и внутреннего правосознания, и прежде всего своей совести. Такие работники, конечно, были — а я не мог, да и не хотел.

Но главным побудительным мотивом к демобилизации из органов СМЕРШ и перехода на работу в аппарат Центрального комитета ВЛКСМ являлась моя давняя, с юношеской поры, мечта об общественной деятельности. Конечно, в мечте тех далеких времен, отгороженных от теперешних войной, было много наивного.

…В 1937 году после окончания средней школы Сима Торбан и я пришли в Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б) с намерением поступить в нее, окончить и пойти на партийную работу. Нас принял проректор школы и с большим тактом, не торопясь, так, чтобы не отбить, наверное, нашу юношескую тягу к партработе, объяснил, кого и на каких условиях принимают в ВПШ.

Юношеская мечта об общественной практике не угасла. Она вновь вспыхнула. Какое пламя она зажжет во мне? Сейчас, на склоне лет, я, может быть, чаще, чем ранее, повторяю молодым людям: найдите в жизни свою большую мечту, идите к ней честным, достойным путем и вы обязательно к ней придете!

Школа Великой Отечественной войны приземлила мою юношескую мечту и придала ей, как мне казалось, реалистическую основу. Мое поколение, прошедшее войну еще молодым, полным сил, готово пойти на свершение дерзновенных планов в многострадальной, разрушенной, но крепкой духом стране. Молодое поколение военной поры может консолидироваться в рядах и ВКП(б) и ВЛКСМ, так же решительно действовать, как оно действовало на полях сражений. Но и это не все, размышлял я, оно может передать свои черты и качества идущим за ним поколениям юношества. Связь времен, связь поколений — великая сила, цементирующая нации и народности в единое целое. Порви связь поколений, перешагни через одно из них, и несчастья обрушатся на страну. Конечно, со временем эта связь восстановится. Но народ проклянет тех, кто посягнул на извечную общественную закономерность.