Приключения барона Мюнхгаузена (Современная орфография) - Распе Рудольф Эрих. Страница 1

Рудольф Эрих Распе

ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА МЮНХГАУЗЕНА

В старину было государство Спарта, в котором очень старались о воспитании детей. Когда они обедали, то около столов нарочно водили пьяного. Смешно и жалко им было смотреть на него: запоминали они на всю жизнь, как нехорошо быть пьяным, и старались всегда быть воздержными.

Лгать очень дурное дело. Над лжецом смеются, ему не верят, если он иногда и правду скажет, на него ни в чем не надеются и стараются не иметь с ним никакого дела. Не смотря на это, есть люди, которые привыкли лгать. Особенно, если станут рассказывать о своих путешествиях, о походах, об охоте, никак не удержатся, чтобы не прихвастнуть.

В этой книжке представлено, будто такой хвастун, барон фон-Мюнхгаузен, рассказывает свои похождения. Он лжет без всякого милосердия, так что решительно никто не поверит его рассказу. Пусть эта книжка будет для вас тем же, чем был пьяный для спартанских детей. Если бы кому-нибудь из вас вздумалось прихвастнуть, сказать неправду — вспомните барона фон-Мюнхгаузена и постыдитесь походить на него.

1

Мои предки, детство, юность

Наш род очень древний. Когда Арминий победил римлян в Тевтобургском лесу, один из моих предков командовал его артиллерией.

— Позвольте, барон, тогда и пушек, и пороха не было…

— Вот-с и неправда. Порох выдумал именно барон фон-Мюнхгаузен, мой предок. Мы же изобрели книгопечатание и компас, а только другим приписывают. Впрочем, мои предки только мимоходом занимались такими пустяками. Главное их занятие было война и охота. От этого и я великий воин и великий охотник.

Папенька и маменька мои очень много путешествовали. Страсть к путешествиям перешла и ко мне. И притом — странное дело — только что я родился, как стал прекрасно говорить по-французски, по-английски, по-итальянски, по-русски. О немецком языке нечего и упоминать: он мой природный.

Науки я тоже очень скоро изучал. Да вот как: принесли мне историю, географию и грамматику — я их и положил под тюфяк — просыпаюсь, и все знаю от доски до доски. Мне сперва не поверили. Стали спрашивать.

— Кто был Цицерон?

— Книгопродавец. Оттого-то его именем и называется один из шрифтов.

— Чем замечательны Сарацины?

— Земледелием. Оттого их пшено повсюду славится.

— Куда впадает Волга?

— В Ледовитое море.

— Какая часть речи болезнь?

— Предлог.

— Почему вы так думаете?

— Гувернер часто говорил старшему брату: ваша болезнь только предлог, чтобы не учиться.

После таких ответов мне бы ничего не стоило сделаться профессором любого из университетов, но я предпочел остаться бароном, воевать, путешествовать и охотиться.

Тоже вот страсть моя лошади. Я обыкновенно сам их объезжаю. Да и кто же бы к ним приступился кроме меня? Любимая моя лошадь, просто, зверь. Семь человек убила, тридцать девять калеками сделала. Ни один берейтор не решается на нее сесть. На скачках я обыкновенно сам на ней езжу. На последней скачке она проскакала три версты в одну минуту и тридцать секунд.

— Это уж скорее железных дорог.

— Нет, на большом расстоянии выходит почти одно и то же. Ведь нельзя же заставить коня все идти в марш-марш. Я терпеть не могу ездить по железным дорогам, и когда мои знакомые дамы едут в вагонах, я обыкновенно провожаю их на коне. Раз был пресмешной случай. На полном ходу поезда дама махнула мне платочком и уронила. Ну, платочек тончайшего батиста, обшит валансьенскими кружевами — триста рублей стоит. Жалко потерять такую вещь. Я тотчас поскакал за платком, подхватил его, догнал поезд, подскакал к окну — дама сидела у окна — бросаю платочек; но вот тут умора: я ошибся, бросил не в то окно, и, вместо дамы, платок попал на голову одного господина, который крепко спал, сидя в вагоне. Он в смятении. Все смеются. Дама узнала свой платок, и в восторге я целую у ней ручку…

— Да ведь вы сидели на коне.

— Он опять сделал лансаду к окошку. Я поцеловал ручку дамы и отскочил. Да то ли делает мой конь! Раз большое общество моих знакомых сидело за чайным столом: сервиз был из превосходнейшего севрского фарфора, так что хозяйка очень дорожила им. Надо правду сказать, она была немножко скупа. Так бывало, когда подавали этот сервиз, она так и следит за каждым слугой, даже за каждым гостем, чтобы не разбило. Вот я и вздумал над ней подшутить.

— Хотите, сударыня, пари?

— О чем?

— Если я проиграю — плачу вам сто тысяч франков. Вы проиграете — свяжете мне кошелек.

— Вы шутите, барон?

— Ни сколько. Честное, благородное слово: если проиграю пари, плачу вам сто тысяч франков.

Ну-с, она была женщина корыстолюбивая и знала, что мое слово закон: уж если я сказал, что заплачу сто тысяч, то и заплачу непременно. Она и разлакомилась.

— Да какое же пари вы предлагаете?

— А вот какое-с. Я проскачу на моем Вихре по вашему чайному столу и не сломаю ни одной чашки, ни одного блюдечка. Если сломаю хоть одно — я проиграл.

Она подумала и согласилась. Сервиз стоил тридцать тысяч, следовательно ей предстояло чистого выигрыша семьдесят.

Вот-с, я влетаю на Вихре. Дамы так были убеждены в моем искусстве, что остались сидеть за столом. Я проезжаю между чашек, над самоваром, поднимаю коня, кланяюсь дамам и, не задев ни одной чашки, ни одного блюдечка, спускаюсь на пол.

2

Барон на охоте

Мужество и находчивость, находчивость и мужество — вот что необходимо охотнику. Без них он пропал, с ними наделает чудес. Да вот что со мной было. Пошел я стрелять куропаток, натурально, убил множество и при этом расстрелял все заряды. Со мной был егерь, я отдал ему дичь, а сам пошел другой дорогой. Не прошел полуверсты, вдруг на меня бросается волк. Да какой волк! — страшный, огромный, право, я такого никогда не видывал. А у меня, заметьте, никакого оружия, одно только ружье и притом не заряженное. Что вы тут сделали бы, господа? А я, не думая долго, засунул руку в самую пасть волку, схватил его за внутренность и вывернул как рукавицу.

Тут, конечно, нужна сила и ловкость. Они не у всякого есть. Мюнхгаузены всегда ими отличались. Вы читали, например, что император Карл V поспешно убежал от Морица Саксонского, а знаете ли, как это было? Император так торопился, что не мог сыскать ни лошадей, ни экипажа; но один из моих предков, верный слуга Карла, взял его, императрицу и двоих сыновей императора на руки и отнес их за 18 миль, где уж им была приготовлена карета.

Что касается до ловкости, то другой мой предок превосходил в ней Блондена, который ныне удивляет Европу. Конечно, мой предок так не прославился — нельзя же барону давать представления на канате.

Ну-с, так сила и ловкость у нас наследственные. В этом отношении не все так счастливы; но находчивость, остроту ума — это, мне кажется, может иметь всякий. Стоит только подумать, потрудиться. Но что же достается без труда?

А находчивость великое дело. Со мной был вот какой случай. Преследуя дичь, я попал в болото. Шагнул — завяз еще глубже, стал выбиваться — тина так и всасывает: я увяз чуть не по шею. Прескверное положение. Кругом пустыня. Криков никто не услышит. Тут и звери съедят, и, пожалуй, умрешь с голоду. Вдруг мне пришла в голову счастливая мысль: правая рука моя была еще свободна, я схватил ею себя за волосы, вытащил из болота и поставил на твердую почву. Конечно, это было неприятно и больно, но, согласитесь, лучше, чем умереть с голоду.

Охота чрезвычайно обогащает познаниями. Приходится охотнику видеть и слышать такие вещи, которые и не снились нашим натуралистам. Надо вам сказать, что, идя на охоту, я обыкновенно беру мало зарядов. Понапрасну я их никогда не теряю и каждым выстрелом убиваю столько дичи, что другой охотник не поверил бы моему счастью. Тут, конечно, главную роль играет мое уменье; но, надо правду сказать, много помогает и фортуна. Раз я охотился на озере. Плывут по нем девять уток, на берегу под деревом сидит заяц. Пронизать одним выстрелом девять уток для меня ничего не значит, но как убить зайца? Однако ж, я рассчитал так выстрел, что пуля, убив уток, должна была рикошетом отскочить в сучек дерева, а перешибленный сучек должен был уколотить зайца. Так и случилось. Но вот что удивительно: сучек раскололся надвое, одной половинкою убило зайца, другая отскочила в озеро и наповал пришибла щуку.