Мэй vs Хорн (СИ) - Хитч Джулиан. Страница 39

— Никто мне не понравится, Чарли, никто больше…

В галерее очень много народа. Не ожидал, что привлеку столько внимания своей выставкой, но делаю я это только для одного человека. Моя последняя попытка сказать о том, как она мне нужна. Как пусто без неё, как больно от её ухода — ведь она изменила всё, абсолютно всё. Изменила жизни всех вокруг, да, она подарила шанс скинуть оковы, но вместо этого бросила в мир, в котором мы ещё не привыкли жить.

Здороваюсь со всеми, кто подходит, и я теряю дар речи, когда в стеклянные двери заходит Чарли, держа за руку Патрисию. Они с улыбкой кивают мне, и я почему-то счастлив и не хочу задавать вопросы. Тут не нужны объяснения — они просто пытаются построить своё счастье на руинах. Мои руины передо мной в виде фотографий — она в кафе, она спящая, она за едой, она в свадебном платье, она в других нарядах. Она, она, она…

Лорин.

Я рассказываю концепцию создания выставки. Хочу кричать о своих чувствах и делать это перед толпой, но, на самом деле, мне бы только шептать её имя в темноту, в которой она есть. Потому что сейчас я не нахожу её и блуждаю совсем один.

Мой свет.

Моя лучина.

— Дорогие друзья, я… — темноволосая тень проскакивает с заднего ряда на выход, слишком знакомая фигура, чтобы это снова было ошибкой. Я срываюсь с места, перепрыгивая через сумки, вещи и пустые стулья. Кто-то недовольно вскрикивает и пытается загородить путь. Патрисия и Чарли что-то кричат в спину, но я ничего не слышу. Единственное, что нужно сделать — поймать её.

— Лорин! — кричу на весь коридор, выскакивая за дверь. Загорелая и точёная фигура останавливается в нескольких десятках метрах от меня, делает всего лишь пол-оборота, чтобы бросить улыбку. А после Лорин устремляется вперёд.

Это не конец нашей истории, а только самое начало.

[1] — персонаж Гарри Поттера

Тайны писем

— Объявляется посадка на рейс Мичиган-Бали, — механический голос на громкой связи в огромном зале заставляет вздрогнуть. Всё боюсь: не успею сесть в самолёт или Кеннет доберётся до меня и убьёт. При чём я не уверена, что он остановится. Я разрушила его жизнь и отчасти — всей семье Лукаса, но я не могла ставить их выше сестры. Конечно, могла бы сделать по-другому: припугнуть Кеннета, даже шантажировать, но, не дай я сейчас огласки, он бы нашёл путь, как достать эту запись. Или через меня, или через Лукаса. Скоро взорвётся сенсация — нужно быть как можно дальше.

Встаю с места, подхватывая лёгкую сумку с минимумом вещей, чтобы всегда можно было сорваться в один момент, пока я, наконец, не найду себя и не пойму, где моё место. Я достаю из сумки крепкий шнурок и, снимая обручальное кольцо с пальца, вешаю на него, завязывая крепким узлом, чтобы водрузить на шею. Постоянное напоминание о том, что я бросила Лукаса, ни к чему. И так ощущаю пустоту от его отсутствия. Уже привыкла, что он рядом или теоретически рядом: в его доме, в его вещах — в чём угодно. Теперь мне нужно отгородиться от семьи, Лукаса и Тоби и найти тот путь, который правильный без давления вокруг.

Прохожу на второй этаж и следую по указателям к стойке с паспортным контролем. Оказываясь у неё, отдаю свой билет персоналу в форме.

— Прошу на борт, мисс Хорн, — говорит миловидная девушка. Вздрагиваю от фамилии, но быстро улыбаюсь и прохожу следом за пассажирами в самолёт.

Оказываясь в салоне, нахожу своё место, закидываю сумку и пристально смотрю на вход, выискивая знакомые лица. Такое чувство: кто-то всё равно умудрится что-то изменить и до меня доберутся. Но салон загружается незнакомцами, за последним захлопывается дверь и только после этого я позволяю себе немного расслабиться.

Застёгиваю ремень и, опуская шторку на иллюминаторе, тереблю в руках пять писем, которые достались мне в шкатулке от отца. Одно из них уже прочитано, осталось четыре. Вот сейчас я почему-то уверена, что стоит к ним вернуться — они расскажут истории, которые поставят всё на места. Может, я пойму яростное желание родителей выдать замуж? Я отыскиваю письмо с датой 1905 г. на лицевой стороне с подписью Александра Блэк. Бумага уже сильно пожелтела, и в некоторых местах стёрты частично буквы, но вполне можно разобрать. Бросаю последний взгляд на салон, надеясь, что никто тут не повторит сценарии воздушного захвата. И под потряхивание на взлёте я начинаю историю загадочной Александры.

«Я не хочу долгих предисловий, они тут абсолютно ни к месту. Надеюсь, что вы, дети и дети моих детей, доберётесь до этих писем в здравии и с желанием поверить в эту историю. Здесь нет ни одного приукрашенного слова, да, есть слепые пятна, но я просто не знаю, как такое можно объяснить словами.

Так уж случилось, что у моей старшей сестры — Вирджинии — с рождения на лице было огромное тёмное родимое пятно, которое считали меткой дьявола или чертовщиной, предпочитая избегать её, а особенно — взгляда. Поэтому родители вели укромную и тихую жизнь, благочестивую, молясь и замаливая грехи, за которые их якобы так наказал бог, подарив такую дочь. Вирджиния не была уродиной, убери только это пятно, и она бы не уступала по красоте ни одной девушке в округе. Только никто этого не хотел видеть. С ней не играли, не дружили, порой кидали камни. Через несколько лет мама забеременела мной, и родители боялись, что на свет появится такой же малыш с отметкой чего-то страшного. Но, как говорят, на мне не было ни одного изъяна. К счастью, но и к сожалению, тоже.

Я любила свою сестру. Мы с ней были постоянно вместе, играя и придумывая очередные занятия — не нужны были другие дети. Но время шло, и я становилась старше и красивее. Родители не могли упустить шанс и оставить двух дочерей без избранника. Поэтому я, в отличии от Вирджинии, стала появляться на балах в сопровождении родителей в то время, как сестра была в доме с нянечкой, которая ещё воспитала нашу матушку.

Мне не искали любовь всей жизни. Просто должна была оказаться в правильном месте и понравиться наиболее удачному молодому человеку, кого не смутит родство с Вирджинией, а, может, и не молодому — моего желания тут никто не спрашивал. Это был четвёртый выход в свет, я уже устала танцевать и сидела рядом с матушкой, обмахиваясь веером и поддерживая светскую беседу. Но рядом со мной остановился кавалер — я его не видела в наших краях. Следом подошёл хозяин дома и представил его нам. Это оказался Генри Штраус тридцати лет отроду, хотя сложно было дать ему столько. Он не был местным, но был добрым и близким другом хозяина — это располагало к себе. Я помню, как в одночасье покорили его чистые голубые глаза, даже перестала обмахиваться веером. Нет сил описывать это прошлое, снова переживая его и надеясь, что-то повернётся иначе — время беспощадно. Через некоторое время решили пожениться, родителей устраивала такая партия, а я была по уши влюблена в Генри.

Только всю мою радость портила реакция сестры, день ото дня становившаяся только ядовитее и злее. Она перестала со мной разговаривать, игнорировала целыми днями, когда удавалась свободная минутка между делами. Только и это было не самое страшное, хоть и было больно, что Вирджиния не может разделить счастье и порадоваться — я же никогда не ущемляла её и не обзывала. Но я была влюблена. Хотелось летать и кружиться, а она всегда возвращала с небес на землю, портив одежду, заколки, расчёски и косметику. А я всё терпела и молчала, ничего не говоря родителям, сглатывая сопли и слёзы, исправляла по мере сил. Вирджиния не хотела со мной разговаривать, запираясь в комнате. Подсмотрев один раз за ней в замочную скважину, я увидела, она что-то читает и произносит малопонятные слова. А порой ночью ходила куда-то, её фигура растворялась в тумане, а потом она приносила травы в плаще — и я опять же молчала.

В день свадьбы у себя в комнате я нашла несколько дохлых мышей, которые завернула в старую тряпку и вынесла во двор, быстро похоронив и чувствуя, как силы и терпение меня покидают. Ясно осознала, это делает сестра и далеко не от обиды, а из-за ненависти и зависти. Ей бы тоже хотелось выйти замуж, но с таким пятном ничего ей не светило.