Дунай в огне. Прага зовет (Роман) - Сотников Иван Владимирович. Страница 8

Бабич пригласил Максима и его разведчиков осмотреть соляные копи.

Спуск недолог, и они на глубине в двести метров. Идут узким коридором, и вдруг перед глазами громаднейший зал, похожий на рисунки из детских хрестоматий. Где-то вверху Максим не увидел, а скорее угадал недосягаемые карнизы, еле различимые своды арок, тонущих в клубящемся мраке. Солотвинские разработки похожи на пещеры и коридоры, а порою на сказочные хоромы с колоннадами, выломанными внутри земли. Все искрится в мерцающем свете фонарей, хотя общий колорит этих хором скорее серый и тускло-желтый. Михайло Бабич рассказывал, как добывается соль. Тяжелый и упорный труд, от которого меркнет сказочный блеск первых впечатлений. Взрывчатка не применяется, и соль выкапывается вручную большими семитонными призмами.

— Эх, — вздохнул Бабич, — сюда б витбийный молоток, або врубовку з ваших шахт! У нас тут здорозо про них наслухались.

— Станете хозяевами — и отбойники, и моторы — все будет, — сказал Максим.

Среди рабочих солекопален немало румын и мадьяр. Некоторые из них тоже спустились в шахту, но держатся они более робко и несколько отчужденно, особенно венгры. Один из них споткнулся и упал, и кто-то озорно наподдал его ногою. Со стороны послышался недобрый смешок. Даже Павло Орлай, что более всего удивило Максима, как-то нехорошо ухмыльнулся.

— Чого путаешься тут? — набросился на венгра один из рабочих. — На чужое добро не надывывся?

— Он кто? — обратился Максим к гуцулу, указывая на венгра, юркнувшего в сторону.

— Та робитник, рокив три як силь тут рубае.

— Что ж, враг он?

— Який ворог, робитник просто, — вздернул плечами рабочий.

— А раз трудится вместе с вами — друг он, и национальность тут не при чем, — и Максим повел речь о дружбе народов, о рабочей солидарности. — А работы всем достанет, — закончил командир, — и не след обижать румын с мадьярами: зла вам они не хотят.

— Та мы тилько бояр, баронов терпите не можемо, — сказал Бабич, — а мадьярьские иль румыньские робитники — наши братья, хиба нам их давать в обиду.

— От це добре! — по-украински отозвался Максим. — Файно сказано. Чи так?

— Айно, айно! — откликнулись все разом.

— По-стахановски будемо працювать! — убежденно сказал Бабич, тоже обращаясь к рабочим. — Це мы от ваших партизанив знаемо — довго повоювалы вмести, — расставаясь, пояснил Михайло Бабич.

Еще с утра Голев увидел конический холм, еле различимый в сизо-фиолетовой дали.

— То Хустский палакок, — сказал Павло Орлай, и всю дорогу рассказывал про Хуст.

Он стоит на остроконечной горе, на самой грани Закарпатья, Трансильвании и коренной Венгрии, и его легендам о битвах за вольность несть числа. Сказывают тут о богатырях, каждый из которых под стать Микуле Селяниновичу или Илье Муромцу. Бойницы замка видели татар, которые безуспешно штурмовали его стены. Были тут турки и венгры, поляки и немцы, не раз дотла разорявшие горно-долинное Закарпатье. И кто знает, как бы сложилась судьба края, если б двести с лишним лет назад паланок не сгорел от молнии, ударившей в его пороховую башню. А сейчас маленькие белые домики Хуста, сбившиеся у руин замка, Голеву напоминали овечью отару вокруг пастуха на Верховине.

На коротком привале бойцов окружили высоченные хустичане с вислыми усами, в смушковых шапках и широченных шароварах, скроенных из белого полотна, шириною с Тиссу.

Окружив Голева, хустичане расспрашивали его о Москве и мичуринцах, о челябинских тракторах. А зашла речь об урожаях — Тарас рассказал про Амосова и его ленинку, достал вещевой мешок Фомича и показал пшеницу. Они без конца пересыпали ее с ладони на ладонь.

— Сам-сорок дае, а! — изумленно посматривали они друг на друга. — А на горбах у нас сам-два, а то и сам-на-сам.

Заговорили о посевах, и Голев отсыпал людям несколько пригоршен фомичевской ленинки.

— Пусть и тут растет на память о воине-герое.

Павло Орлай поспешил рассказать усачам о самом Голеве, и их богатая фантазия в тысячу раз превознесла все заслуги рядового воина. Как же, семь танков одолел. Москва ему Золотую Звезду прислала, и каждому из них захотелось своими руками потрогать звезду героя.

Смущенный неожиданным осмотром, Голев быстро оправился и, чтоб покончить с их интересом к его персоне, стал рассказывать о своем Урале.

— Эх, як побачиты це? — размечтался пожилой хустичанин.

— Ступай, кто остановит! — подзадоривал Голев.

— А можлыво це?

— В родной семье все можно.

— 3 вашею пидмогою мы и тут ище Урал зробимо: копны це горы — тут и нефть, и зализо, и вугиль найдутся — всего богацко. На тысячу рокив хватить.

— И то на тысячу, — согласился Тарас.

Дальше полк двигался уже по равнинной земле, где лишь местами одиноко возвышались круглоголовые горы. Эти невысокие горы-одиночки недалеко убежали от строгих родителей и, как малыши в семье, день и ночь остаются под их присмотром.

Шагая обочиной дороги вместе с Павло, Ярослав с любопытством прислушивался к его забавным рассказам.

— Много бедных крестьян жило на горе Капун, — повествовал молодой гуцул. — Красна гора и всем богата, а нет удобной земли. Судили-рядили, как быть, — потешно развел ом руками, так что Ярослав улыбнулся. — И к черту обратились. — Бери, говорят, — наши души, дай только землю, и чтоб тут вот, на том же месте. — Черт жаден был и согласился, конечно. Взвалил гору на плечи — и к Тиссе! А гора-то тяжела была. Чуешь почему? Слезами бедняков пропитана. Придавила она черта, и погиб он. Но место однако ж высвободил. И возникло на том месте село, спокон веков Русским полем зовется. Только захватчики все его «Урмезово» называли — панское поле, значит. Но, может, то и правильнее было: все земли-то вокруг в самом деле панам принадлежали.

— Ой, нет! — откликнулся Голев. — Что б ни было украдено, вору то не принадлежит. Нет, не принадлежит!..

Разведчики вошли в большое Закарпатское село с традиционными тополями на въезде и белыми выкрашенными по окна голубой краской домиками. На улице черные свиные туши: животных в бессильной ярости перебили гитлеровцы. И тут же еще перепуганные сородичи перебитых. Они покрыты черной курчавой шерстью.

— Их стригут здесь, как баранов, — пояснил Орлай.

— Свиней! — удивился Бедовой.

Весь следующий день бои с венгро-немецкими заслонами шли вдоль широкого и прекрасного шоссе, обсаженного черешнями и абрикосами. Всюду чудесная природа, чем-то напоминающая Южный Крым. Нет только моря, его бескрайних просторов, неугомонного прибоя волн. Впрочем, бурунная Тисса и здесь еще по-своему неумолчна.

Мукачевский паланок Голев увидел за много километров. Он возвышался над плоской равниной с сиреневыми горами вдали. Высокий холм, на котором построен замок, говорят, народ насыпал чуть ли не шапками, и Голев с интересом всматривался в древний закарпатский город, бившийся еще с ордами Батыя. Сейчас он шумен и многолюден. Красные флаги, как символ только что обретенной свободы, гордо реют над зданием ратуши. Всюду праздник. Самый большой и радостный. Приветственные возгласы. Над толпами жителей тучи листовок. На любой из улиц, по которым, не останавливаясь, проходят колонны, — льются звучные песни-коломыйки, родившиеся тут же в ликующем сердце:

Голев поглядел на солдат. Их лица торжественны и просветлены, а сердца полны гордости за этот радостный праздник великой дружбы народов, который они принесли сюда вместе с собою. И они знают, никому и никогда не разрушить этой дружбы. Никому и никогда.

С каждым днем Максиму все больше нравилось Закарпатье. Дивная земля, дивный народ. Истинно кровные братья! Полк с утра на суточном отдыхе, и есть время поразмыслить о виденном и пережитом.

В доме, где разместились разведчики, живут полировщики по дереву. Искусные мастера! Их изделия отполированы до зеркального блеска. А труд сам по себе утомительно однообразен, и весь процесс полировки весьма несложен. Дорогой шеллак наливают на комочек мягкого волоса. Обернув его чистой тряпочкой, без устали протирают поверхность бука или тиса. Медлительные движения рук заученны и размеренны. Кусок древесины, впитавший первую порцию шеллака, сохнет сутки. Потом все повторяется раз за разом, пока в дверце шкафа или в спинке кровати не покажется ясный отсвет дня.