В тени Большого камня (Роман) - Маркиш Давид Перецович. Страница 10

— Слышь, ты! — нащупав уже глазами расселину, позвал головной. — А ну, выходи, тебе говорят! По-хорошему выходи!

Кудайназар молчал.

Тогда головной тронул лошадь, и сразу вслед за тем из-за его спины стукнул выстрел — стрелял второй в цепочке, сдернув с плеча винтовку.

Пуля ударила в каменный бруствер и рикошетировала с визгом.

Вжав голову в плечи, Телеген шумно дышал, пропуская воздух сквозь зубы. Скосив глаза от прицела, Кудайназар мельком взглянул на него: так дышал Телеген обычно перед приступом буйства.

— Давай! — разрешил Кудайназар, когда лошадь головного, поднятая на дыбы, опустилась на передние ноги. Винтовка была уже в руках у всадника, он как раз подымал ее к плечу.

Басовито рыкнул карамультук, перекрыв сухой стук Кудайназарова карабина. Головной уронил винтовку на тропу и, раскинув руки, упал лицом на гриву своего коня. В несколько прыжков напуганный конь достиг Большого камня, входа на площадку; и его не стало видно из расселины.

Замыкающий мешком сполз с седла и лежал теперь на тропе, свесив ноги в обрыв. Его конь стоял над ним, обнюхивая его и тычась губами в затылок упавшего.

Трое срединных всадников, запертых между Большим камнем и убитым замыкающим, топтались на месте, стараясь развернуть коней на узкой тропе.

Еще раз грохотнул карамультук Телегена, и ближняя к расселине лошадь, взвившись свечой, ушла в пропасть вместе с седоком.

Дальний из двух уцелевших соскользнул с седла, метнулся к лошади замыкающего, прилипшей мордой к своему мертвому хозяину, развернул ее, вспрыгнул и погнал.

Кобыла второго нервничала и грызла мундштук, прислушиваясь к ржанию Кудайназарова жеребца. Бросив повод, второй по-кошачьи перескочил на спину лошади своего ускакавшего товарища, вздернул ее на дыбы, повернул на задних ногах и, полосуя по ушам камчой, заставил ее перепрыгнуть через мертвеца и взять галопом с места.

А нервная кобыла, вытянув шею, потрусила к Большому камню, к Кудайназарову жеребцу.

— Все, — сказал Кудайназар, подымаясь с колен. — Пошли вниз. Эй, Телеген!

Телеген, привалясь лбом к камням бруствера, хрипел и клацал зубами.

Сняв шинель и сапоги с головного красноармейца, доставленного на площадку его собственной лошадью, Абдильда сдирал теперь с него суконные штаны с малиновыми лампасами. Сдирать было нелегко — тяжелый красноармеец болтался в руках Абдильды, как гигантская кукла, набитая сырым песком.

Трудно дыша, Абдильда перевернул тело на спину для облегчения работы — и услышал стон над серой лепешкой лица перевернутого. Наклонившись, Абдильда озабоченно наставил ухо: человек дышал.

Тогда, обойдя лежащего, Абдильда присел на корточки за его головой и, приподняв тело за плечи, уложил голову в потных соломенных волосах себе на колено — шеей на колено, как на бревно. Голова свесилась вниз меж разведенными коленями Абдильды, и открылась выгнутая шея.

Вытянув из-за поясного платка широкий нож темной узорчатой стали, Абдильда с усилием воткнул клинок сбоку от подъяремной впадины и, кряхтя и вздыхая, обстоятельно вскрыл красноармейцу горло. Он не задел большую боковую жилу и не запачкался.

Уже подымаясь, Абдильда заметил тихо вошедшего Кудайназара. Кудайназар стоял, вглядывался в запрокинутое над черной щелью лицо с прилипшими ко лбу волосами — лицо Ивана Бабенко, близнеца Николая.

Наглядевшись, он обернулся к старику.

— Ремень где его? — спросил Кудайназар. — Ты снял?

Абдильда послушно запустил руку в курджун, лежавший тут же, и из-под Ивановой шинели и сапог выудил солдатский ремень с прицепленным к нему киргизским, с богатой рукоятью ножом. Взяв нож, Кудайназар попробовал его остроту, аккуратно обтер клинок о штанину и, срезав со своего пояса полученный когда-то от Бабенко Ивана немецкий кинжал, бросил его на землю.

— Одежду можно взять? — подойдя, спросил Абдильда. — Там еще один валяется, и лошади. Я твой секретарь, Кудайназар…

— Собери только, — сказал Кудайназар и усмехнулся. — Я сам потом разделю. Чтоб всем поровну было.

Делили около кибитки Кудайназара, на поляне.

Телеген получил винтовку и коня, то же — Гульмамад. Абдильде отдали одежду убитых.

— Ты — хан, Кудайназар, хан Алтын-Киика, — сказал Абдильда, запихивая одежду в мешок. — Как ты скажешь, так мы сделаем.

— Неси сепаратор, — сказал тогда Кудайназар.

Абдильда сделался бел, как перышко его бороды.

— Иди, Телеген, с Абдильдой и помоги ему нести, — приказал Кудайназар.

— Я сам, — сказал Абдильда упавшим голосом. — Сам принесу…

Нести было не тяжело, да тяжко. Сам! Точно так все вышло, как сказал этому урусскому Иуде. И вовсе не в том дело, что сепаратор теперь будет крутить эта пустобрюхая Каменкуль, которую давно пора отправить, — а его, Абдильды, внучке, или кем она ему там приходится, придется палкой выколачивать масло из молока. Черт с ней, с внучкой, или кто она там такая! Черт ее приволок в Алтын-Киик, черт и утащит… Дело в том, что сепаратор будет стоять не на мельнице, а в Кудайназаровой кибитке. Он будет стоять на дерьмовом сундуке, который сразу перестанет быть дерьмовым. Сепаратор — никелированный краешек богатства Абдильды, атрибут его значения и власти. Вместе с сепаратором окончательно перейдет к Кудайназару и власть, и даже как бы все богатство Абдильды — потому что ведь каждый дурак будет теперь уверен, что в бывшем дерьмовом сундуке, под сепаратором, хранятся золотые монетки из мельничного жернова… И все же, размышлял Абдильда неся, дело обстоит не так уж плохо. Пусть люди думают что хотят, но жернов покамест на своем месте, да и в роли секретаря неопытного в житейских делах Кудайназара осмотрительный человек извлечет для себя немало пользы. Хозяин управляет, а советчик направляет. А секретарь — это ведь и есть советчик. Совет подается шепотом, а приказ отдается криком. Вот пусть дорогой Кудайназар и дерет глотку. Да кроме того, времена переменчивы: один Аллах знает, где будет стоять сепаратор завтра, а может, не знает и Аллах.

— Куда заносить? — с достоинством спросил Абдильда, остановившись посреди полянки. Сепаратор он держал на руках, как младенца.

— Ставь на сундук, — сказал Кудайназар. — Каждый, кому надо, будет приходить и сбивать масло.

Абдильда осел, как будто кто-то ударил его сзади под коленки.

— Я твой секретарь, Кудайназар, — пробормотал Абдильда. — Я должен сказать тебе что-то по секрету.

— Ладно, — помедлив, решил Кудайназар и шагнул следом за Абдильдой в кибитку.

Тяжело опустив сепаратор на сундук, Абдильда отвернулся. Каменкуль, подойдя стремительно, деловито накрыла прибор чистой тряпкой.

— Пусть женщина выйдет, — попросил Абдильда.

Она и вышла, не дожидаясь мужниного подтверждения. Почему бы бедному Абдильде не поговорить с Кудайназаром с глазу на глаз.

— Не делай этого, Кудайназар, — высморкавшись в угол и покачав головой, сказал Абдильда. — Не давай им крутить сепаратор.

Кудайназар вздернул бровь, глядел на Абдильду враждебно.

— Ты начал войну, — не подымая глаз на Кудайназара, продолжал Абдильда. — Они должны тебя слушаться и бояться… У тебя должно быть что-нибудь такое, чего у них нет. Масло тут ни при чем, но, если ты разрешишь им все и они станут как ты — ты больше не начальник. Ты должен брать свою половину добычи, если она тебе даже не нужна.

— По-твоему выходит, — сказал Кудайназар, и враждебности не было в его голосе, а только любопытство, — что они будут лучше воевать, если не давать им крутить сепаратор? Почему?

— Я тоже был когда-то начальником, Кудайназар, — сказал Абдильда и присел на край сундука. — Я держал за глотку Старую китайскую дорогу, потому что мои люди слушались меня, как пальцы руки. И ты знаешь, почему? Я сначала научился запрещать, а потом уже — разрешать.

Они помолчали, глядя в разные стороны.

— Красивая девка или красивый сепаратор — не важно что, — убежденно повторил Абдильда. — Важно, что тебе — можно, а им — нельзя. Без этого все развалится.