Хорт – сын викинга - Гладкий Виталий Дмитриевич. Страница 13

Меха, которыми торговали русы, ценились очень высоко. На них можно было обменять все что угодно. Они считались основным денежным средством не только на холодном Севере, но и на теплом Юге. Если северянами ценилось прежде всего тепло и ласка меха, то южан, в основном византийцев, прельщала красота мехов и изысканность природной расцветки. Редкая и красивая – «красная» – пушнина считалась драгоценностью, и ее могли носить только самые знатные и богатые люди.

Мысли юноши в основном были невеселыми. Если после битвы с варягами, когда Морав, повинуясь внезапному порыву, пришел на помощь Рогволду, сражавшемуся с ульфхеднаром, магом варягов, все жители городища привечали его как героя и едва не носили на руках, то теперь, когда он получил новое имя и добыл шкуру белого волка, все стало с точностью до наоборот.

При встрече с ним, едва завидев науз на его голове, мужчины и юнцы сразу же суровели и приветствовали Морава-Хорта подчеркнуто официально. Даже бойкие на язык, сварливые женщины опускали глаза и старались обойти его стороной. А ведь раньше он был желанным гостем в любой семье, где ему часто перепадали различные вкусности – медовые коврижки, пироги с рыбной и мясной начинкой, и в особенности сурицу, излюбленный напиток юного ученика волхва.

До недавних пор русы употребляли в пищу хрустящие ячменные лепешки. Пока купцы не завезли муку франков, из которой получались очень вкусные и пышные ковриги. Хлеб, пироги и сладкие медовые коврижки обычно пекли подневольные словене-робичичи, в прежней жизни земледельцы. Их рабская доля была не очень горькой; их считали близким народом. Русы хорошо понимали их язык, поэтому словене очень быстро приживались в городище, и многому научили русов, в том числе строить печи с дымоходом.

Что касается сурицы, то как ее приготовить, Морав знал назубок, ведь это входило в обязанности волхвов-целителей. Дело сие было сложным и ответственным не только из-за большого количества составных частей в напитке, но и по той причине, что не всякий человек мог его сварить. Нужно было знать определенные заговоры и своей мыслью дать сурице ту силу, которую от нее ждали.

Травы для сурицы обычно собирали в полнолуние. Ведь трава, как и все живое, имела душу; она не может мыслить, но понимает, что происходит. Если сорвать траву днем, то защищаясь, она выделит яд, которого не должно быть в сурице. А ночью трава спит, и ее дурное воздействие будет слабым. А еще вода для напитка должна быть живой. Для этого нужно было поставить ключевую воду на солнце, и дать ей отстояться полдня, приговаривая хорошие слова и думая светлые мысли.

Трав и ягод в напитке было столько, что так сразу всего и не запомнишь: череда, кислица, листья бадана, ягоды морошки, ромашка, липовый цвет, молодые листья лопуха, золотой корень… Собранные травы и ягоды толкли в деревянной ступе, сушили на солнце в течение дня, а на ночь замачивали в живой воде. Сушку и замачивание повторяли еще два дня. Затем перекладывали полученную смесь в глиняный горшок, заливали ключевой водой и с утра ставили на солнце. В конце дня эту закваску кипятили на костре.

После «сеяли суряницу» – варили на воде высевки, а затем сваренный настой сливали в деревянную бочку, пропустив его через сито. Туда же лили закваску, предварительно процедив ее и добавив четвертую часть меда. Суряница и закваска к тому времени должны быть еще теплыми, но уже не горячими. В эту смесь добавляли сухих ягод шиповника, терна, диких яблок и немного муки. Затем оставляли бочку в покое на две недели – для брожения. Потом в нее доливали меда и немного заварного хмеля, вставляли глухое днище, обмазывали его сосновым варом и оставляли выстояться месяц. Уже готовую сурицу переливали в чистый бочонок, куда клали дубовые деревяшки в зеленой коре.

Особенно сурицу любили дружинники. Они утверждали, что в отличие от более простой в приготовлении медовухи, которая рекой лилась на пирах, после чего приходилось просыпаться с тяжелой головой, сурицу можно было пить сколько душе угодно, при этом сильно не пьянея и на другой день не имея никаких последствий. Наоборот – следующим утром ощущался прилив сил и бодрости…

Задумавшись, Морав не услышал, как Рогволд подозвал его к себе. Сумрачно глянув на волхва, юноша поднялся и подошел поближе. Ему казалось, что их отношения после посвящения разладились. Волхв стал гораздо строже, и в его голосе уже не было слышно отцовской доброты; по крайней мере, так Мораву казалось. Мало того, Рогволд прекратил ежедневные занятия со своим учеником, и юноша, привычный к нелегкому умственному труду, неприкаянно слонялся сначала по тверди, а затем, когда почувствовал со стороны общества скрытую недоброжелательность, и вовсе закрылся в четырех стенах жилища Рогволда. Благо волхва постоянно куда-то звали – то свершить требу, то кого-то излечить, то на собрания старейшин, которые могли длиться целый день, – и Морав мог спрятаться от чужих взглядов, оставшись наедине со своими мыслями.

– Отнеси шкуру в дом, – сказал Рогволд и любовно провел рукой по пышному белому меху, отливающему чистым серебром. – Для меня она тяжеловата – уж больно крупный зверь тебе попался. Когда хорошо высохнет, станет вполовину легче. Повесишь ее на клюку. А после этого нам нужно поговорить.

Морав молча взял шкуру и исполнил приказание. Клюка представляла собой олений рог длиной в локоть с обрезанными отростками; с помощью железного хомута он крепился параллельно полу на жерди, вкопанной в землю на высоту человеческого роста. Клюки было две; на одной висел праздничный наряд волхва из дорогой византийской ткани, на котором были нашиты различные амулеты, а на другой сохла волчья шкура. Чтобы придать ей форму плаща-накидки, Рогволд натягивал сырую шкуру на правилку.

Выйдя наружу, Морав увидел, что старик сидит на бревне. Он подошел к Рогволду и встал перед ним, потупившись, словно в чем-то провинился.

– Присаживайся, – сказал волхв, пытливо взглянув на своего ученика. – В ногах правды нет.

Морав осторожно сел, словно под ним было не бревно, а раскаленная сковородка. Рогволд с пониманием кивнул и мягко улыбнулся.

– Что-то ты приуныл, молодец! – неестественно бодрым голосом сказал волхв.

– Без дела скучно, – коротко ответил Морав, не вдаваясь в подробности.

Зачем волхву знать, что творится у него на душе? В какой-то момент юноша понял, что нить, связывающая их души, истончилась и вот-вот порвется и ему предстоит идти дальше своим путем и пользоваться своим умом. Поэтому его и не тянуло на откровенность, как прежде.

– Не торопись, будет тебе дело, – ответил Рогволд. – А пока искупайся и приготовь чистые одежды и пояс, который ты получил в храме Мокоши.

– Зачем?

– Не догадываешься? – скупая улыбка осветила темное морщинистое лицо волхва.

– Нет.

– Как же ты мог забыть? Завтра ведь праздник, день Перуна! [25] Ты станешь настоящим мужчиной и получишь то, что должен иметь каждый воин, – настоящий боевой меч.

Морав радостно встрепенулся. Тайное имя он уже получил, но для него главным было стать воином, чтобы быть ровней Яр-Туру и другим дружинникам. Но в этом вопросе на его пути было много преград. Меч получившему тайное имя передавал по наследству отец или его ковали кузнецы городища, за что нужно было заплатить немалую цену мехами и «солнечным камнем».

Но у Морава не было ни родителей, ни каких-либо ценностей. Охотился он редко, по причине большой занятости, и в основном на разную мелкую живность – для еды. А «солнечные камни» Морав собирал лишь в детстве, вместе с отцом и матерью, но варяги все имущество семьи разграбили. Что касается волхва, то он не был склонен к накоплению богатств и пресекал попытки ученика хоть как-то поправить их материальное положение.

«Твое главное богатство здесь, – сурово говорил Рогволд и стучал по лбу Морава своим твердым как камень пальцем. – Ты будешь служить богам, которые все тебе дадут».

И верно, боги не обижали старика. Вернее, благодарные жители городища, которые приносили волхву и продукты, и новую одежду, если, конечно, он пожелает. Но его желания были настолько умеренными, что иногда Морав ругался втихомолку, ставя заплаты на рубище старика. А что касается еды, то Рогволд не ел, а клевал, как птичка – по зернышку. Не будь Морава, который охотился и ловил рыбу, они бы совсем отощали, а то и умерли с голоду, потому как волхв считал зазорным требовать плату с тех, кого лечил и кого наставлял на путь истинный.