Ключи от рая - Борисова Виктория Александровна. Страница 10

Он с трудом удержался, чтобы не убить его прямо сейчас, посреди улицы, — просто свернуть шею, как в десантуре учли. Но нет, нельзя… И Влад сумел сдержаться.

— Золото? — спросил он каким-то чужим, деревянным голосом.

— Точняк! — осклабился малый. — Вон, проба стоит!

— А еще есть? — он лихорадочно соображал, как уйти побыстрее с улицы в какое-нибудь укромное место, пока он еще не потерял самообладание.

— Есть, есть! Еще сережки такие же. Купи, дешево совсем отдаю.

Влад вспомнил Алькины разорванные уши, распухшее лицо… Он почувствовал, как сжимается горло и взгляд застилает багровая пелена.

— Пошли, покажешь.

Они свернули на неприметную утоптанную тропинку между домами и через несколько минут оказались в подвале. Там их радушно приветствовали еще двое таких же персонажей.

— Серый пришел! А пузырь принес, ептыть?

— Лучше! — осклабился оборванец. — Покупателя привел! Ну, на золотишко. Щас поправимся!

— Ага. Сейчас, — сказал Влад, аккуратно прикрывая за собой дверь.

После того как последний из подонков, ползая в собственной крови и блевотине, наконец-то затих навсегда, Влад, брезгливо скривившись, выбрался из вонючего подвала.

Вечерело. Он шел по улице, вдыхая чистый морозный воздух, а в душе не было ни-че-го — ни злобы, ни радости от свершившейся мести, ни даже простого удовлетворения от того, что эта мразь больше не будет ходить по земле. В душе была только огромная, бесконечная усталость… И пустота, которую теперь уже ничем не заполнить.

Вернувшись домой, Влад опрокинул полный стакан водки и, не раздеваясь, упал на кровать. Проснувшись среди ночи, он выглянул в окно. Ночь была морозная, ясная, светила луна, снег переливался и сверкал, словно алмазная пыль. В мире было удивительно тихо и красиво, но красота эта была какая-то чужая, словно на картинке.

Только сейчас Влад окончательно понял, что теперь он один, совсем один на свете и жить ему больше, в общем-то, незачем. Залпом, прямо из горлышка, допил все, что осталось в бутылке, и снова завалился спать.

И потянулись долгие, пустые дни… Поначалу Влад еще ждал, что за ним придут.

Почему-то он не боялся этого и к собственной дальнейшей судьбе относился равнодушно. Ну, посадят — значит, так тому и быть! Отца только жалко.

Но обошлось. Проходили дни, недели, месяцы, а Влада никто не тревожил. Видно, не очень-то старались доблестные органы… Правда, и легче не становилось. Он ел, спал, «бомбил» иногда на отцовской «шестерке», когда уж очень нужны были деньги, и каждый час, каждую минуту ощущал противную сосущую пустоту где-то в глубине своего существа. Все чаще по вечерам он напивался в одиночестве, сидя на кухне.

И все чаще ему хотелось просто выпить бутылку водки, разогнаться как следует и врезаться в столб или бетонную стену.

Все изменилось в пасмурный и дождливый день, когда Влад, заглянув в нижний ящик серванта, обнаружил, что денег на жизнь почти не осталось. Выходить из дома ужасно не хотелось, но что ж поделаешь! Деньги-то все равно нужны.

Ему не везло. Дождь разогнал всех прохожих. Тщетно колесил он по улицам, но так и не подобрал ни одного пассажира. Влад уже потерял всякую надежду хоть что-нибудь заработать и хотел было поворачивать к дому, но тут за пеленой дождя заметил долговязую фигуру в потертом кожаном плаще. Он еще удивился: охота же людям по ночам бродить, да еще в такую погоду! Даже жалко стало этого чудика.

Влад затормозил рядом с ним, мигнул фарами, посигналил…

— Эй! Тебе куда?

Прохожий обернулся. В свете уличного фонаря Влад увидел худого, костлявого парня, — наверное, своего ровесника или чуть старше.

— На Ленинградский… Только у меня денег нет.

— Ладно, все равно садись.

— Спасибо!

В салоне Влад оглядел своего пассажира — и тот ему совсем не понравился. Волосы длинные, почти как у бабы… Гомик, что ли? На всякий случай он отодвинулся подальше, чтобы не задеть ненароком.

Но пассажир не пытался заговорить с ним и даже не смотрел в его сторону — молчал и думал о чем-то своем. Влад щелкнул кнопкой магнитолы. Там была только одна кассета — заветная, с афганскими песнями. Ничего другого он не слушал принципиально — тухлая попсятина раздражала безмерно, а шансонный надрыв и блатные три аккорда казались фальшивыми. Разве стоят сочувствия страдания каких-то уголовников, если на войне погибло столько хороших, настоящих ребят?

Мы выходим на рассвете,

Из Баграма веет ветер,

Подымаем вой моторов до небес…

Только пыль стоит за нами,

С нами Бог и с нами знамя

И тяжелый АКС наперевес!

Влад как будто снова ощутил себя там, на выжженной чужой земле, среди гор и песков, где стреляют из-за угла, где каждый камень таит опасность и никогда не знаешь, удастся ли дожить до следующего утра.

Ну, а если кто-то помер

—

Без него играем в покер,

Здесь солдаты не жалеют ни о чем!

Здесь у каждого в резерве

Слава, деньги, и консервы,

И могила, занесенная песком!

Было, было и такое… Приходилось отправлять на родину тяжелый страшный груз 200.

И разве сам он не выжил лишь чудом? Тогда они так мечтали о том, чтобы вернуться домой… Казалось, больше и не надо ничего! Так почему же теперь кажется, что только там он и жил, а теперь остается только доживать?

Песня кончилась, и голос из динамика запел другое:

Мне уже не увидеть тебя никогда,

Тонких рук мне не взять в свои…

Ну зачем мне посмертно нужна медаль

Вместо жизни, тебя, любви?

Этой песни Влад не любил. Сразу вспомнил Альку и в который раз подумал о том, насколько было бы легче умереть самому, чтобы она была жива… Он уже потянулся было, чтобы перемотать кассету вперед, но его пассажир почему-то оживился. Кажется, эта песня была ему знакома!

— Эй, командир! Сделай чуть погромче, пожалуйста.

Я не помню, как вышло, что грудь пробил

Мне горячий свинцовый комок,

Только, видно, я слишком тебя любил,

Потому и уйти не смог!

Ты пойми, я погиб на чужой войне,

И хоть мне не вернуться в дом,

Я в тебе, я вокруг тебя, я везде —

И в воде, и в хлебе твоем!

Ты не рви себе сердце и не грусти —

Я прошел до конца свой путь!

Что оставил тебя, если можешь, прости,

А не можешь — тогда забудь.

Все, малыш. Будь счастлива — и прощай!

Что прошло — о том не жалей.

Об одном прошу тебя: не рожай

Для чужой войны сыновей…