Зеркало грядущего - О'Найт Натали. Страница 41

Сам владетель Амилии лишь единожды видел, во что превратил один из лучших гостевых покоев бывший жрец, однако смолчал, лишь ненадолго насупился и проворчал что-то невнятное себе под нос. Желание гостя – закон, объявил он домочадцам, и с того дня все поспешили оставить Ораста в покое, и если у барона были какие-то особые мысли на этот счет, если он и догадывался о причине, что может заставить молодого человека чураться роскоши, вечерами обряжаться в белое и причинять себе ненужные страдания, он ничем не выдал своих подозрений.

Сегодня же Ораст засиделся далеко за полночь, что было даже вопреки его обыкновению, поглощенный изучением огромного, пахнущего горьким миндалем старинного фолианта, от которого веяло холодом. Это и была пресловутая Скрижаль Изгоев – тот запретный труд ахеронских колдунов, из-за которого он чуть было не закончил свою жизнь на костре. В тиши амилийского поместья никто не мешал юноше работать целыми днями, и он разрешал себе отвлекаться только для того, чтобы выпить воды, съесть немного хлеба и чуток поспать. Поначалу он редко прерывал свое добровольное заточение и почти не выходил из комнаты, но когда Амальрик Торский познакомил его с местной ведьмой, бывший жрец стал позволять себе прогуляться по лесу к заветному озерцу, утешаясь тем, что ученичество у колдуньи рано или поздно пойдет ему впрок и поможет работе над расшифровкой древнего труда. И вот сейчас ему казалось, что он уже почти проник в тайный смысл очередного слова, написанного на давно умершем языке чернокнижников Ахерона, и он боялся спугнуть удачу, прервавшись на отдых, зная по своему опыту, что искусство разгадывания сакральных текстов напоминает ловлю рыбы – чуть зазеваешься, и серебристый длиннотелый хариус выскользнет из-под наконечника остроги и, взбаламутив хвостом песок, скроется под корягой.

Вот уже несколько зим он, подобно золотоискателю, вымывающему драгоценные крупинки из сырого, мелкого песка вычленял смутно знакомые сочетания букв, пытаясь понять то, что всеми давно забыто и проклято. Бывало, что на расшифровку слова уходили дни, фразы – луны, страницы – зимы, и бывший жрец иногда страшился, что его жизни может не хватить, чтобы приблизиться к разгадке таинственных письмен.

Но он не мог иначе, не имел права. Он должен был понять то, что начертано жертвенной кровью на отшлифованных специальным порошком страницах, сделанных, как он знал, из кожи неродившихся младенцев, живьем вырезанных из чрева безвестных матерей. Если он сумеет, проникнуть в суть колдовских рецептов пифонских некромантов, то ему воистину не будет равных в подлунном мире. Тогда одним движением усталой, скучающей руки он сможет поставить на коленей всех магов Земли, взглядом – изменить очертания материков, словом – остановить ход светил, мыслью – воскресить умерших и истребить живых. Мечты о будущем могуществе придавали ему упорства и он говорил себе, что годы, проведенные в затворничестве – малая цена за Владычество над Мирозданием.

Ораст знал, что его спаситель, Амальрик Торский, надеется, что сможет использовать обретенное им искусство для своих убогих интрижек. Что ж, он обязан барону и привык отдавать долги; но после того как он швырнет к ногам немедийца Аквилонию и этим расквитается с ним, опостылевшие узы спадут, и он, наконец, станет полновластным Владыкой Мира. Тогда многочисленные амальрики будут ползать у его божественных ног и, отталкивая друг друга, стараться прикоснуться губами к носку его сапога, сшитого из тысяч шкурок крохотных райских птиц, которые он нарочно для такого случая вымажет в пыли.

И еще – Марна! Старая ведьма тоже получит свое. Довольно она поглумилась над его чистыми намерениями, над его искренним желанием стать ее учеником…

Ораст вспомнил все унижения, что пришлось ему претерпеть от надменной колдуньи и, содрогнувшись, сплюнул на пол. Даже в самый первый раз, когда барон, после его неоднократных просьб, привел его к жилищу ведьмы и Ораст пал ниц, ощутив каждой клеточкой своего тела Силу, которая исходит от зловещей безликой фигуры, та, вместо того чтобы милостиво принять преклонение, брезгливо пнула его ногой, словно шелудивого пса, вылизывающего теплые помои, и, повернув свою жуткую личину к посланнику, зло процедила:

– Зачем ты притащил сюда этого щенка? Разве ты забыл, немедиец, что мы не выносим посторонних…

Зная горячий нрав барона, Ораст не сомневался, что тот вспылит, возможно даже прикончит колдунью на месте молниеносным ударом палаша, но его повелитель лишь стиснул зубы и пробормотал тоном провинившегося подмастерья:

– Он славный парень, Марна. Ты не пожалеешь… И умоляет разрешить учиться у тебя.

– Нам не нужны такие ученики! – отрезала ведунья и удалилась своей царственной походкой, даже не попрощавшись с Амальриком. Тот вытер испарину на лбу и вознес короткую молитву Митре, что все обошлось…

С тех пор Ораст каждый день приходил к озерцу, затерянному в лесной глуши. Марна редко выходила к нему – и тогда он просто сидел недвижно на берегу, любуясь игрой солнечных бликов на водной глади, или бродил кругами по лесу, пытаясь отыскать убежище ведьмы… Впрочем, в тщетности этих попыток он убедился довольно скоро.

Первая луна принесла молодому жрецу много загадок, открытий и разочарований. Он чувствовал, что прикоснулся к чему-то древнему, потаенному, к истинной магии, черпающей силы в самом средоточии Тьмы… Когда он видел Марну, то чувствовал, как каждый волосок на его теле встает дыбом, а кожа гудит, как большой стигийский тамбурин – так сильна была энергия, которую источала ведьма. Ораст, в отличие от обычных людей, даже в яркий полдень видел сиреневый ореол вокруг фигуры чернокнижницы. Все, чего он так жаждал, чего искал долгими бессонными ночами в подземельях храма Митры, за чтением запрещенных манускриптов, все истинное могущество, коего алкала душа неофита, было сосредоточено за уродливой кожаной маской, так близко, только руку протяни, все было перед ним – но оставалось запретным, и он чувствовал себя голодным оборванцем, которого связали и привели на пир – и вот перед его глазами сытые, довольные гости вкушают самые изысканные явства и напитки, а он обречен глотать слюну и мучаться от голодных корчей. Когда Ораст думал об этом, то от ярости был готов кусать себе локти.

Колдунья упорно не желала подпускать его к тем тайнам, которыми владела сама. Она ни о чем не рассказывала ему, лишь иногда дозволяя присутствовать при странных магических процедурах, в суть которых он, как ни силился, не мог проникнуть. И в эти мгновения ему казалось, что Марна глумится над ним.

Однако отшельница и не гнала юношу прочь. Порой она бывала добра к нему – кормила пресными лепешками, лесными ягодами, поила медовой настойкой, возясь с ним, точно с ручным зверьком. И сколько ни давал он себе зароков не приходить больше к лесному озеру, сколько ни убеждал себя, что ведьма никогда не подпустит его к своим знаниям, сколько ни говорил себе, что время, проведенное в лесу, уместнее потратить на осмысление странных линий, полосок, кругов и гексаграмм, выжженных на кожаных страницах Скрижали – все было тщетно, и чаще всего рассвет следующего дня вновь заставал его на прежнем месте.

Но рано или поздно этому придет конец. Ораст возложил вспотевшие ладони на переплет, отполированный ладонями множества неофитов, и почувствовал, как страшная книга высасывает энергию из его пальцев, холодит кровь, морозит кожу. Ему казалось, что сотни страниц с утерянным знанием, заклинания, призывы, песнопения, литании и молитвы на языках давно забытых, чьи звуки заставляли содрогаться человеческую душу еще тогда, когда по синей почве лязгали боевые колесницы Валузии и Грондара, Туле и Коммории; когда таинственные лемурийцы плавали в раскаленном густом воздухе, словно в воде; когда еще не было посажено Небесное Древо, из которого Митра построил свою колесницу, а вязкое небо не расчленилось на Тринадцать Сфер, – целые зоны ждали того мгновения, когда он, Ораст Магдебский, проникнет в их суть, чтобы обогатить свой жалкий разум сокровенными знаниями об устройстве Мироздания.