Второе рождение (СИ) - Деревянко Юрий. Страница 31

— А тебе всё надо знать? — возмущается Катерина.

Подхватил шампуры и вышел во двор.

— Вовремя! — радуется Колян. — Раскладывай.

У него на небольшом импровизированном столике возле мангала стоит пара банок пива.

— Будешь? — спрашивает он, указывая на неоткрытую.

— Я себе безалкагольное привёз.

Колян смерил взглядом.

— Блин. Ты тоже спортсмен? Как Надюха?

— Ну не так, но занимаюсь.

— Здорово. А я всё никак не соберусь.

Он берёт бутылку и брызгает на угли.

— Надюха тоже не пьёт?

— Вообще. И не ест. Ей нельзя.

— Тюк вас в нос с вашим спортом. О! Надь! Что несешь — дай попробовать!

Надя несёт тарелки красиво — как настоящая официантка. На одной тарелке красиво разложена нарезка из двух сортов колбасы, в другой — глубокой стеклянной, размерами больше похожей на тазик — салат.

— Я вам принесу, — обещает Надя. Поставив тарелки на стол под навесом, она скрывается в доме и вскоре появляется снова. У неё в руке — тарелка с парой небольших бутербродиков с колбасой и зеленью. Она подходит к мангалу, замирает, глядя на жарящееся мясо. Еле успел подхватить тарелку. Надя часто заморгала, глядя на мангал со страхом. Схватил её за плечи и развернул лицом от огня.

— Надь, что случилось?

— Ничего, ничего, — мотает она головой. — Извини…

Отвёл её за дом и осторожно обнял.

— Скажи, что ты там увидела?

— Нет, не надо.

— Не держи в себе.

Она смотрит в глаза.

— Серёженька, там был огонь. И…

— Наденька, не думай об этом. Всё позади. Не надо бояться. Тебе ведь больше не страшно? Правда?

— Прости, я такая дура… Мне ведь теперь и правда — не страшно. Но я вспомнила, как я сама горела… Как это… Мясо…

Она утыкается лицом в плечо. Погладил её по голове.

— Надь, не плачь. Я всё понял. Хочешь — прогуляемся?

* * *

Она держится за руку и тихо рассказывает.

— Это было ужасно больно. Ты не можешь даже представить, что это такое — когда на тебе горит одежда. От боли я потеряла сознание. Не знаю — что было дальше. Меня нашли почти совсем сгоревшей… Но почему-то ещё живой.

— И ты сейчас всё это вспомнила, когда увидела огонь?

Она кивнула и через несколько неторопливых шагов ответила:

— Да. Мне показалось…

— Надь, не надо больше об этом. Я уже сам вспотел это представлять.

Она смотрит на свою руку.

— Если бы я тогда могла, как сейчас, выдерживать триста градусов…

— Ого! Да ты почти несгораемая.

— Это только если быстро. Но я бы — наверно — успела выскочить.

— Ты хорошо бегаешь?

— Ну… Неплохо.

— Бежим наперегонки? До конца улицы?

— Давай! — весело соглашается она, не отпуская руку.

Сперва немного вырвался вперёд, так что почти тащил Надю за собой. Но первый рывок прошел, она поравнялась и к концу улицы уже ей приходилось себя притормаживать, чтобы держаться рядом. Остановившись, едва перевёл дыхание. А Надя будто и не бежала. Но теперь в её выносливости нет секрета.

— Катя зовёт к столу, — сообщает она вдруг. — Пойдём.

Обратно пошли обычным быстрым шагом. Со многих дворов поднимаются дымки, пахнет шашлыками — видно, что тоже готовят.

— А там, похоже, что-то пригорело, — показывает Надя на один из домов впереди. Из открытого окна дома поднимается дым. Уже проходя мимо, заметил:

— Надь, похоже — там не пригорело. Как бы там не…

— Мамочки! Пожар! — восклицает Надя.

Ещё не видел, чтобы хоть одна девушка так лихо перескакивала через забор. Хоть и не высокий — но всё же. Пока сам перелез за ней — она уже у двери. Дёргает — а дверь заперта. Окно открыто только на втором этаже. Пока оглядывался в поисках лестницы — услышал звон. Обернулся — и только успел увидеть Надину курточку, мелькнувшую за разбитым окном. Сунулся следом. Но дым заволакивает всё сильнее. Услышал, что где-то в доме ребёнок зовёт маму. А потом крик прекратился. И услышал, что Надя зовёт. Поднял голову — и увидел её в открытом окне второго этажа.

— Не входи! — кричит она, перекидывая ноги через подоконник. В одной руке она держит плачущую малышку в розовой пижаме. Перехватывается рукой за подоконник и начинает осторожно сползать по стене. Поднял руки и достал до её ног.

— Девочку держи!

Сам не понял толком — как малышка лет четырёх оказалась в руках. А Надя снова скрылась в доме. Вдруг из дома донеслось какое-то шипение. На руках плачет напуганная девочка, с улицы уже орут:

— Бандит, отпусти ребёнка!

Надя появляется из дома, отряхивая руки, и набрасывается на вбегающую в калитку пару:

— Вы где шлялись, идиоты?! У вас дыма полный дом! А если бы правда — пожар?!

— Вы кто такие?! — продолжают возмущаться прибежавшие.

— Спасатели! Учтите — вся операция по спасению записана на видео! — кипятится Надя. — Вам может быть предъявлено обвинение в попытке убийства ребёнка посредством поджога дома! Часть третья статья тридцать уголовного кодекса!

— Мы только… До магазина… — растерянно начинают оправдываться хозяева.

— Скажите спасибо, что у нас бланков протокола с собой нет! — выпаливает Надя. — Сергей, передайте им ребёнка.

Оказавшись на руках у своей мамы, девочка почти успокаивается.

— Идёмте, Сергей, — зовёт за собой Надя в том же официальном тоне.

Уже оказавшись на улице, спросил её негромко:

— Надь, ты что — наизусть уголовный кодекс знаешь?

— Зачем? Я просто его загрузила и нахожу поиском.

— Упасть и удариться. У тебя что — компьютер в голове?

— Нет, мобильник. Ты даже на замечаешь, когда я в нём копаюсь.

— Фига се… А что у них там горело?

— Кастрюля на печке выкипела.

* * *

Немного странное ощущение: сидеть за столом и смотреть — как едят другие. Поначалу после больницы это раздражало. Потом привыкла. А с тех пор, как однажды накрыла Серёже поужинать — стало даже приятно смотреть, как он ест. Он берёт салат, который помогала готовить — и хочется, чтобы он взял ещё.

— Надь, передай вон ту… — просит Валентина.

Встала из-за стола и поднесла ей. Потом Колян попросил хлеба, Серёже подала ещё мяса… Подумала о том, чтобы снова пойти в официантки.

* * *

Вышла на балкон. Надя сидит в плетёном кресле и смотрит вдаль. Присела возле неё.

— Валь, что-нибудь помочь? — оживляется она.

— Надь, ты и так только помогаешь, а ничего не ешь. Не знаю — как другим, а мне уже неудобно.

— Не парься. Я раньше официанткой работала. А есть мне нельзя.

— Спортивный режим?

— Хуже. Желудок испортила.

— Ясно… А что у тебя за спорт?

— Рукопашка.

— Ой… Но почему?

— Для самозащиты. И знаешь — довольно часто приходится.

— У тебя же Серёжка есть. Он что — тебя не защищает?

— Мы не вместе живём. Часто вечером одна хожу.

— Ааа…

Подумала о том, что с её фигурой и личиком, неверно, трудно. И как-то сразу перестала ей завидовать. Мало того, что пристают, а если на тренировке кто-нибудь стукнет в носик — и прощай, красота. Придётся пластику делать. Говорят — кучу денег стоит.

* * *

Вечер. У берега пруда лежит большое бревно без коры, давно приспособленное местными под лавочку. И сидеть на нём приятно. Особенно — рядом с Надей, приобняв её рукой за плечи. Она держит за ладонь своей прохладной рукой и неподвижно смотрит на воду.

— Тебе не холодно?

— Нет. — отвечает она. — Мне с тобой всегда тепло.

Помолчав, она спрашивает:

— Серёженька, чем здесь пахнет?

— Водой. Травой. Немножко — дымом и шашлыками.

Она поворачивается и, глядя в глаза, добавляет:

— И тобой.

— Тогда и тобой тоже.

— А чем я пахну?

Вопрос остановил на пол дороги до её губ. Прикрыл глаза и ткнулся лицом в её волосы. От них пахнет совсем не так, как от прежних подружек. Пахнет слабо, но чем-то приятным. Так и не придумал лучшего, чем ответить:

— Просто тобой.

— Тебе нравится, как я пахну?

* * *

С балкона видно пруд и устроившуюся на бревне парочку.