Венец желаний - Грант Лаура. Страница 13

В Генуе они потеряли почти неделю, пока искали корабли и Филипп оправлялся от какой-то неведомой болезни. Алуетт, правда, иногда приходило в голову, что болезнь Филиппа связана с его страхом перед морскими путешествиями, о котором всем было известно. В конце концов Филипп объявил, что готов к отплытию, вероятно подбодренный коротким визитом короля Ричарда, который шел со своей армией по берегу и случайно узнал о болезни Филиппа.

Устроили прием в честь Ричарда, и хотя Алуетт не рассчитывала, что он будет тянуться вечность, но и даже самой короткой встречи ждала с большим нетерпением. Она должна показать сэру Рейнеру, что владеет своими чувствами. Укажет ему на разделяющее их расстояние, но все же постарается быть любезной. Она заставит его забыть о легкомысленной девчонке, потерявшей рядом с ним голову.

Алуетт хотела быть такой же спокойной и умиротворенной, как гипсовая Мадонна в генуэзской церкви, куда она приходила молиться. Гладя ее своими чуткими пальцами, когда оставалась одна в церкви, Алуетт хотела узнать тайну Мариинова покоя.

Однако все ее приготовления оказались напрасными, и ей не пришлось продемонстрировать Рейнеру вновь обретенное спокойствие, потому что он не приехал с Ричардом. Об этом ей сказало поведение Зевса, лежавшего у ее ног, когда она готовилась ублажить слух обедавших приятной мелодией. Прежде чем коснуться струн лютни, она наклонилась погладить его. Уши у него стояли торчком, и весь он был напряжен, пока английский король усаживался за стол, но его хозяина не было среди трех рыцарей, сопровождавших короля. Если бы Рейнер де Уинслейд приехал, Зевс бросился бы к нему с радостным лаем.

Она пела, прославляя своими песнями рыцарей, любовь и крест, и потихоньку оживление сходило с ее лица. Почему он не приехал? Может, за прошедшие недели он научился видеть в ней женщину, готовящуюся к монастырской жизни, и решил, что она ему не подходит. Разве она не молилась об этом?

Ей понадобилось все ее самообладание, чтобы не спросить английского короля о Рейнере, когда он подошел похвалить ее пение и поздороваться с Зевсом. Однако гордыня победила, хотя это была горькая победа.

— Слушая вас вчера, я ожидал чего-нибудь более… Как бы это сказать… Воинственного перед отплытием, — произнес рядом с ней незнакомый голос.

Алуетт смутилась, потому что не слышала, как неизвестный оказался рядом с ней.

— Кто вы?

— Прошу прощения, леди Алуетт. Я — Фулк де Лангр, и я бы не подошел, если бы не заметил, как вы бледны. В такой прекрасный день! Не может быть, чтобы никто не сказал вам, как ярко сияет солнце и ветер резво гонит нас к Сицилии?

Господи! Опять эти зрячие со своей жалостью! Обычно она не обижалась и спокойно объясняла, как другие органы чувств заменяют ей глаза, но сегодня присутствие незнакомого человека было для нее нестерпимо. Утреннее солнышко согревало ей щеки, легкий ветерок теребил кудряшки на шее, острый запах моря щекотал ноздри, и уж никак не могла она не слышать хриплые крики чаек и мерные удары весел о воду. — Ах, боюсь, я некстати, — не обиделся на ее молчание де Лангр. Но, честно говоря, я заметил печаль на вашем лице и понял, что причина ее в моем родственнике.

— О чем вы говорите?

— К сожалению, я — кузен виновника вашей печали, Рейнера де Уинслейда.

Вот теперь было от чего огорчаться. Неужели ее лицо выдает ее чувства? А иначе, каким образом этот незнакомец мог узнать ее тайну? Когда она опускала лютню, рука у нее дрожала.

— Я знакома с этим английским рыцарем, — сказала она, изо всех сил стараясь казаться равнодушной. — Но какое он имеет ко мне отношение?

— Леди Алуетт, простите меня, но вчера вечером я видел, как вы ждали приезда английского короля. Вы были похожи на живой огонь. Ваше лицо сияло. Но пламя понемногу угасало, и я ничего не понимал, пока не вспомнил, как хвастался Рейнер де Уинслейд своими победами в Везлэ и Лионе, особенно последней, намекая, что его дама — королевских кровей. Я, право, поначалу не обратил внимания, решив, что он перебрал бургундского. Рейнер любит выпить и попетушиться вокруг женщин. Но вчера вечером я понял, что он говорил о вас, и мне это не понравилось.

У Алуетт перехватило горло, и Фулк, увидав, как она побледнела, решил не останавливаться на достигнутом.

— Вы ведь ждали моего кузена, правда? Ах, моя госпожа, мне вас очень жаль. Рейнер тоже был вчера на берегу, но он не поехал с королем, а направился в портовый бордель и там, говорят, поднимал бокал в вашу честь: «За самые белые ножки Франции, за ножки Жаворонка!» Прошу прощения, леди Алуетт, но я думал, вы знаете.

Девушка была так возмущена, что ей даже не пришло в голову спросить, откуда Фулку известно о борделе, если сам он весь вечер провел в доме короля?

— Он лжет, — сказала она, почти не разжимая губ. Каждое его слово, словно кинжал, терзало ей сердце. — Он не должен был… Мы не… Я не…

Слезы хлынули у нее из глаз, и она закрыла лицо руками. Как он посмел позорить ее имя? Зачем придумал то, чего не было? Она вспомнила, как обнимала его на берегу Роны, ц совсем растерялась.

— Милая госпожа, мне известно, что в его словах нет ни доли правды. Ведь ваша благосклонность относится ко всем нам, нашившим на одежды красные кресты. Поэтому я обещаю вам убить его, когда встречу в следующий раз. Могу только сожалеть, что до Сицилии у меня не будет такой возможности.

Страх за жизнь Рейнера пересилил в ней неприязнь к стоявшему возле нее рыцарю.

— О, нет, нет, сир Фулк, пожалуйста, обещайте мне не делать этого, — воскликнула она, протягивая к нему тонкую руку, чем он немедленно воспользовался, подставив под нее свою. — Оставьте мысль об убийстве. Вы должны помнить о священной цели нашего похода! Пожалуйста, забудьте все! Лучше помолитесь за него, как наш Господь велит молиться за наших врагов!

Он смотрел на ее бледное, искаженное страхом и мольбой лицо и радовался удачно проделанной клеветнической компании.

— Мне надо было знать, что вы святая, — сказал он, успокаивающе похлопав ее по руке. — Будь по-вашему, госпожа, если вы меня просите, пусть негодяй живет, пока его не настигнет кинжал сарацина. «Да я и не собирался лезть на рожон. Англичанин — сильный противник, — подумал про себя Фулк де Лангр. — Лучше уж я ударю его в спину».

Алуетт никогда не нравилось, когда кто-нибудь неожиданно прикасался к ней, и она, как только позволили приличия, отобрала у него руку, стараясь не быть слишком нелюбезной по отношению к столь заботливому рыцарю.

— Да я вовсе не святая, — сказала она, вспоминая, как позволила отвлечь себя от своего святого предназначения этому… этому.

Она не забыла, что он говорил ей, когда к ним подошла Эрменгарда.

Я хочу, чтобы ты спала моей…

«Наверное, он хотел сказать „любовницей“, — в отчаянии решила Алуетт. — Я ведь незаконнорожденная и недостойна стать его женой»

В глазах у нее все еще стояли слезы, но она больше не позволяла им пробиться. Сначала ей хотелось добраться до своей каюты.

— Я должна поблагодарить вас за смелость, благодаря которой вы открыли мне правду. И все-таки, я надеюсь, рыцарь Рейнер де Уинслейд принесет славу вашему дому! Кажется, вы сказали, он ваш кузен?

Генуэзский порт скрылся с глаз, пока они разговаривали. Вскоре все разойдутся с кормы, кто куда, и такой возможности больше не представится, поэтому Фулк де Лангр не мог отказать себе в желании добавить еще кое-что, чтобы заслужить ее благосклонность.

— Его и мой отцы — близнецы, но мой отец старше на несколько минут, поэтому он владел в Англии довольно большим наделом при короле Стефане. Когда же короной завладел анжуйский выскочка, Симон Уинслейд с согласия Генриха II все у него отнял. Вот так мой отец стал человеком без роду и племени, и ему пришлось искать удачу при дворе короля Людовика. К счастью, с миром ушедший Людовик оценил его преданность и вознаградил теперешним владением де Лангров.

— Значит, мы с вами оба пострадали от ваших бесчестных родственников. Но ложь, распространяемая обо мне сэром Рейнером, не может сравниться с несправедливостью, постигшей вашего отца, — сказала она и распрощалась с ним, заслышав тяжелые шаги Эрменгарды.