Венец желаний - Грант Лаура. Страница 5

Она отскочила.

— Кто это?

Ужас, услышанный ею в голосах французов, называвших животное волком, пробудил в ней детские воспоминания о завываниях голодных волков по ночам за стенами замка де Шеневи. Зверь, прижавшийся к ее ногам, был очень большим.

— Не бойтесь, госпожа. Зевс кроток как овечка с прекрасными дамами, хотя он наполовину волк. Ваше горе печалит и меня, и его тоже. Полегче, мальчик, а то ты своей любовью испугаешь леди Алуетт.

Алуетт заставила себя улыбнуться и погладить мохнатую морду, уткнувшуюся ей в живот.

Сэр Рейнер воспринял это как добрый знак и заговорил вновь:

— Ваш паж выздоровеет и будет хорошо сражаться, хотя он, конечно же, не простит себе, что не смог защитить вас. Вашей лютни, к несчастью, больше нет. Она не выдержала. Зато как великолепно вы сражались с ее помощью! Я как раз вышел из-за угла и все видел. Вы были похожи на скандинавского викинга! — говорил он, словно не замечая огненного румянца, залившего ей щеки, стоило ей представить увиденную им картину. — А теперь, мне кажется, вам нужна новая лютня. Пойдемте со мной, миледи. Я знаю, где они продаются.

Рейнер не стал спрашивать у нее разрешения, чтобы, не дай Бог, она не отказалась. Алуетт почувствовала, он повел ее обратно к площади с нежностью и уверенностью человека, всем своим существом желающего угодить. Пес побежал вперед, и Алуетт слышала его радостный лай.

— Но… Откуда вы, рыцарь короля Ричарда, знаете меня? Вы были вчера на ужине?

При мысли, что он сидел среди других рыцарей, когда она пела баллады и гимны, любовные песни Бернара де Вентадура, у нее сильнее забилось сердце. Значит, ему понравился ее голос?

— Увы, я был лишен этого удовольствия. Король Ричард назначил меня охранять английский лагерь, чтобы предотвратить всякие неприятности. Сегодня утром здесь также много пьяных англичан. Мой господин вряд ли будет мной доволен.

— Это же невыполнимо при таком количестве народу, — небрежно, словно ничего не случилось, сказала она. — Но…

— Но я не ответил на ваш вопрос. Я знал, кто вы, миледи, потому что спросил у сэра Гийома де Барра об очаровательной юной леди, прискакавшей вчера в Везлэ. После мессы я хотел подойти к вам, но мне не повезло.

Итак, это он наблюдал за ней в церкви. Его глаза. Она не верила сама себе, но его признание наполнило ее такой радостью, что она даже испугалась. Нет. Она посвятила себя Богу. Не для нее любовные игры, которыми развлекают себя знатные девицы. Да и этому норманнскому рыцарю нужно от нее не больше, чем остальным, если, конечно, он в своей дерзости не задумал соблазнить сестру Филиппа Французского.

Алуетт стерла радостную улыбку, осветившую было ее лицо, и холодно сказала:

— Сэр рыцарь, может быть, стоило уделить больше внимания словам епископа. У вас впереди святое и опасное дело.

Глядя, как бледнеют ее щеки, Рейнер подумал, что это похоже на то, как гаснет едва разгоревшееся пламя. Он чувствовал, как Алуетт усилием воли заставляет себя не думать о земных радостях. Правильно. Она же хочет стать монахиней. Однако теперь, познакомившись с ней, он еще больше, чем вчера, хотел, чтобы она изменила свое решение. Но эту задачу не решить с наскока. И не надо. Путешествие дальнее, да и Иерусалим за две недели не взять. У него впереди много месяцев для того, чтобы уговорить прелестную француженку доверить себя его рукам, а не рукам монахинь. Подумав так, он усмехнулся, и слава Богу, что она этого не видела.

— Вы правы, миледи, — сказал он так, что даже ее чуткое ухо не смогло уловить фальшивой ноты. — Хотя, уверяю вас, что, обожая вашу красоту, я благодарю нашего Господа, в чьей власти творить прекрасное.

Этого человека нелегко будет отвадить, но Алуетт была уверена, что таков ее долг. Из всех мужчин, что когда-либо приближались к ней, он единственный заставил трепетать ее сердечко, словно последний листочек на ветке в ожидании бури.

Глава 3

Старуха Эрменгарда, ходившая за Алуетт с младенчества, помогала своей малышке ускользнуть из дома, а теперь ждала ее у задней двери, чтобы проводить в отведенную ей комнату. Она видела, как незнакомый рыцарь поцеловал руку юной госпоже и как та отдернула ее, словно прикоснулась к пламени, видела, как Алуетт повернулась и пошла к дому, крепко прижимая к себе футляр с лютней. Слух у Эрменгарды был уже не такой, как в молодости, и она не слышала слов, брошенных Алуетт через плечо незнакомцу, но даже ее подслеповатые глаза рассмотрели вспыхнувший на щеках госпожи румянец. Отче наш! Это ли ее овечка?

— Я тут, леди Алуетт! — сказала она, хотя девушка уже не раз говорила ей, что не обязательно сообщать об этом. Хриплое дыхание говорило само за себя без всяких слов. Закрывая дверь, Эрменгарда еще раз холодно оглядела незнакомца, но он, казалось, не замечал ничего вокруг.

Женщины добрались до своих покоев, никого не встретив по дороге.

— Король знает, что я уходила? — беспокойно спросила Алуетт.

— Нет, будь спокойна. Хотя на кухне была суматоха, когда стража принесла Ренара. Вид у него ужасный! Я боялась за тебя, дорогая. Что случи лось?

Тут только ее старые глаза разглядели грязь на шелковом платье, к тому же порванном на спине.

Алуетт ничего от нее не скрыла, а потом опять зарыдала, винясь в несчастье пажа.

Старуха прижала ее к себе, как делала это в детстве.

— Я тоже виновата, миледи. Не надо было мне тебе помогать обманывать короля. Он оторвет мне голову, если узнает!

— Нет, — попыталась успокоить свою старую няню Алуетт. — Я скажу, что ты ни о чем не знала, — сказала она, хотя по ее лицу пробежала тень, когда она подумала, что сделал бы с ней венценосный брат, если бы узнал о ее глупой выходке.

— Кто же этот шевалье, который тебя спас? — как бы невзначай спросила Эрменгарда, и Алуетт вновь залилась румянцем.

— Его зовут Рейнер де Уинслейд. «Удивительно, как по-особому звучит имя, если любишь человека», — подумала Эрменгарда с болью. Алуетт не сумела скрыть от нее то, чего еще не понимала сама. И не поймет, если постараться. Эрменгарда не собиралась нарушать обещание, данное ею Лизетт, бывшей служаночке, попавшейся на глаза королю Людовику и истекшей кровью после рождения Алуетт.

«Позаботься о моей крошке, — попросила ее тогда умирающая Лизетт, собрав последние силы. — Пусть она не повторит мою ошибку. Когда она вырастет, отдай ее святым монахиням. Если она а не узнает прикосновения мужчины, то не разобьет себе сердце…»

Лизетт прошептала последние слова, и Эрменгарда заплакала по своей чернокудрой подружке, которая была такой веселой и беспечной, пока, на свое несчастье, не попала в постель к королю. Людовик прекратил с ней встречаться, как только королева выздоровела, и ханжески отрекся от служанки, выдав ее поскорее замуж, едва узнал о беременности. Предательство короля разбило сердце бедной девушки, несмотря на удачное в ее положении замужество и доброту графа. Она-то мечтала, что король отведет ей во дворце роскошные покои и будет приходить к ней и к ее малышке. По дороге в замок Шеневи она решила умереть, и никто не удивился, когда она в самом деле умерла, дав жизнь дочери.

Эрменгарда никому не рассказала об обещании, данном ею у постели умирающей матери Алуетт. Какое это имеет значение! Она все равно исполнит его, как если бы оно было дано в присутствии епископа. И она повела дело так искусно, что Алуетт поверила, будто желание удалиться в монастырь ее собственное.

— Я спросила тебя, как он выглядит, — повторила Алуетт, прерывая размышления служанки.

— Кто?

— Английский рыцарь, конечно! Я знаю, ты его видела, когда он… провожал меня до двери. Он красивый или этакая краснорожая дубина, как Филипп называет короля Ричарда и вообще всех англичан?

— А тебе не все равно, крошка? Ты же собираешься стать монахиней, разве не так? — холодно переспросила ее камеристка.

Алуетт помрачнела.

— Да, ты права, Эрменгарда. Клянусь распятием, ничто не изменит моего решения. Но ведь и ты, и другие заменяете мне мои глаза. Мне интересно, кто спас меня сегодня. Разве это плохо?