Нерон. Владыка Земного Ада - Грант Майкл. Страница 7

Действительно ли эта отвратительная история правдива? Очевидно, здесь была какая-то нечестная игра. Обморок Британика не выглядел естественным, что бы ни говорил Нерон, и спешка, с которой тело было кремировано, похоже, указывает на убийство. Более того, выжил один свидетель, который видел все собственными глазами, – следующий император Тит, друг Британика, который действительно возлежал рядом с ним за одним столом. Судя по сведениям Светония, Тит «…даже питье, от которого умер Британик, пригубил… и после долго мучился тяжкой болезнью» (Светоний. Божественный Тит, 2).

Во всяком случае, Светоний мог предположительно навести историков на мысль о том, что произошло.

Но очевидно, что ни он, ни кто-либо другой не могли знать наверняка, был ли убийцей сам Нерон. Почти каждый писатель заявляет, что был [11]. Но так ли это? Верно, что и Тиберий, и Калигула начинали свое правление, устраняя своих ближайших соперников в императорском доме, и что от Нерона ожидали того же. Но все-таки кажется необычным, что новый император, обладая всеми возможностями, необходимыми для того, чтобы убить мальчика, живущего в его собственном дворце, выбирает для этой цели столь многолюдное сборище. Или же это было со стороны Нерона чем-то вроде двойного блефа, основанного на высокомерной предпосылке, что публичный характер этой сцены заставит людей усомниться в том, что он виновен в преступлении столь явном? Это, возможно, довольно предусмотрительно. С другой стороны, если убийцами были люди, которые не имели личного доступа во дворец, то выбор такого случая был более чем вероятен. Убийство Томаса Бекета [12] служит напоминанием о том, что, если самодержец впадает в гнев или боится кого-то, весьма вероятно, что один из его прихвостней наверняка убьет этого человека с намерением выковать дополнительную связь со своим повелителем. И подобное снова имело место уже в наши дни.

Участие в этом Сенеки и Бурра двусмысленно. Они могли аргументировать тем, что сосуществование двух сводных братьев создавало невыносимую ситуацию и что безопасность государства требовала устранения одного из них, в противном случае вполне может возникнуть гражданская война, и тогда пострадают миллионы ни в чем не повинных людей. Но нам не суждено узнать, кто же на самом деле был убийцей.

Однако одно ясно: Агриппине, которая раньше угрожала, теперь самой грозила смертельная опасность. Но она была слишком сильной личностью, чтобы позволить сместить себя, и если Британик больше не мог быть предметом ее симпатии, она решила вместо этого проявлять свою симпатию к его сестре, пренебрегаемой Нероном Октавии. Было похоже, что Агриппина искала поддержки рядом, имея в виду свои будущие действия. К тому же ходили слухи, что она пытается собрать как можно больше денег. И поэтому Нероном и его советниками были предприняты новые шаги. Агриппина была лишена своей военной стражи, включая отряд германских телохранителей, который недавно усилил ряды ее охраны. Затем ее выдворили из дворца в собственное поместье. «…Сам он [13] приходил туда не иначе как окруженный толпою центурионов, и всякий раз, наскоро поцеловав мать, тотчас же удалялся» (Тацит. Анналы, XIII, 18, 5).

Ее вынудили коротать время в своей усадьбе на Пинцианском холме или на своих виллах в. Тускуле или в Анции. После 55 года ее портрет и имя никогда больше не появлялись на римских монетах. Агриппина продолжала вызывать подозрения Нерона, но ее активная роль закончилась. Возможность, что Римом может управлять императрица, растаяла, чтобы никогда больше не возникать.

Даже если она и приложила руку к убийству Клавдия, что кажется весьма вероятным, то ей был нужен его апофеоз, его обожествление, и ее роль в качестве жрицы нового бога была ступенькой к ее политическому положению. Итак, с этих пор на монетах и в надписях оказывается гораздо меньше внимания памяти Клавдия. Ходили слухи, что Нерон не проявлял особого рвения относительно строительства храма нового бога (хотя это сомнительно, поскольку довольно большая часть каменной кладки сохранилась до сих пор). И просьба Нерона к Сенату о том, что следует воздвигнуть статую в память о нем самом, действительно позднее стала еще одним поступком отречения его от родства с Клавдием. Верно, Нерон был все еще официально женат на дочери Клавдия Октавии. Но, несмотря на все интересы и цели, которые преследовал этот брак, он подошел к концу, если когда-либо на деле и существовал, и с этого времени отчуждение между Нероном и его женой стало полным.

Жаждущие отмщения собрались вместе в надежде положить конец и Агриппине. В число их входила одна из теток Нерона, Домиция, которая прежде делила с Агриппиной мужа и доводилась сестрой Домиции Лепиды, которую мать Нерона ложно обвинила. Еще одной жаждущей ее крови, что неудивительно, стала представительница семейства Силана. Она доводилась сестрой мужчинам, которых преследования Агриппины довели до смерти, более того, ее возлюбленный охладел к ней, потому что Агриппина, притворившись ее подругой, рассказала ему, что его будущая супруга нимфоманка и занимается этим уже давно. Один из вольноотпущенников Домиции, танцовщик Домиций Парис, который состоял в интимных отношениях с Нероном, однажды вечером сообщил ему, что его мать замышляет против него заговор. Нерон, как можно предположить, пришел в ужас. Но этот донос, вероятно, не имел под собой оснований или пока не имел. Соответственно Бурр, который не забыл своей прежней связи с Агриппиной, проявил осторожность, поскольку и его положение на этот раз было под угрозой, и потребовал полного соблюдения юридической процедуры разбирательства, предупредив императора, что не слишком благоразумно будет осудить ее, предварительно не выслушав. Поэтому Агриппине позволили оправдаться, что она и сделала с большим тактом, и, за исключением Париса, который был достаточно близок к Нерону, чтобы избежать своей участи, последняя партия ее обвинителей была устранена.

Глава 3. НЕРОН И ЕГО СПОДВИЖНИКИ

Тем временем Нерон, горя желанием отдохнуть от государственных дел, получал удовольствие от посещений театра. Он также любил наблюдать – и одобрял – драки между уличными группировками, которые образовывали фракции почитателей того или другого танцовщика. Но ему пришлось отказаться от подобного развлечения, когда общественный порядок стал нарушаться столь грубо, что возникла необходимость издать эдикт, приказывающий танцовщикам покинуть Италию. Нерон также развил сомнительный вкус к вылазкам на улицы Рима, ему нравилось устраивать скандалы и шляться по питейным заведениям ночами, – привычка, которая быстро повлекла за собой появление толп преступников, которые также начали участвовать в подобных беспорядках. Намеренная мерзость ночных прогулок императора близка к описанным в «Сатириконе» Петрония. Ведь там также сильный акцент делается на подобного рода сомнительные странствия в наплевательском духе. Конечно, роман представляет собой низкую пародию на «Одиссею» или на рассказы путешественников, которые были широко представлены в греческих приключенческих романах.

Дион Кассий описывает, как Нерон бродил по городу ночами, переодетый и с накладными волосами, усами и бородой, избивая прохожих и совершая непристойности с женщинами и мальчиками.

Однажды был случай, когда некий проходящий мимо сенатор по имени Монтан, который, вероятно, одно лицо с поэтом того же имени, получил удар от императора и дал сдачи. Но он совершил ошибку, извинившись, что заставило Нерона подумать, что Монтан знал, кого он ударил. И сенатор был вынужден покончить жизнь самоубийством, – а впоследствии, когда император выходил на поиски своих ночных приключений, его всегда сопровождали стража и гладиаторы, готовые дать отпор любым жертвам, способным оказать сопротивление.

Влияние греков

Улицы, на которые выходили развратничать отрицательные герои Петрония, были улицами южных итальянских городков. Часто дело происходило в Греции. Плуты и простаки, о которых он пишет, также были греками. Это было традицией – несколько веков назад комедиограф Плавт уже вывел несчетное число нелепых греков на сцену, чтобы показать распущенное поведение, но это не относилось к римлянам. Римляне или, по крайней мере, те, которые были образованны, заявляли, что чтят греческую культуру, но то злобное презрение, которое они чувствовали к современным творениям эллинов, еще будет сконцентрировано полстолетия спустя в сатирах Ювенала, который порицал хитрых раболепных греков в приверженном ко всему греческому Риме.