Партизанки - Яковенко Владимир Кириллович. Страница 13

— Теперь можно и передохнуть, хлопцы. Вот вам хлеб, вот вам молоко, ешьте на здоровье!

Пожалуй, никогда в жизни кусок обычного ржаного хлеба не казался мне таким вкусным и аппетитным, как в тот вечер. А молоко было просто сказочным!

Пока мы старательно уписывали за обе щеки ужин, Прасковья Мартыновна не отходила от нас ни на шаг. Казалось, что какие-то свои, глубокие мысли тревожат ее, не дают ей покоя.

— Хлопцы, — после долгого раздумья начала она. — А вы знаете, что во многих деревнях окрестных люди вот-вот голодать начнут.

— Как это? — насторожились мы.

— А вот так. Пока вы сидите в лесах да ушами хлопаете, немцы начали вывозить колхозное зерно, скотину угонять. Добро общественное врагу достается, мародерам фашистским. Разве можно так?

— Тетя Прося, — возразил Троценко, — а ведь в десятках деревень бойцы нашего отряда уже раздали и зерно и скотину населению. А сколько раз отбивали с боем у гитлеровцев?

— Раздать-то раздали, да только где? Все больше тут, под боком. А в других деревнях кто это сделает? — Прасковья Мартыновна на минуту замолчала, а затем все так же сурово продолжала: — Поймите, хлопцы, вас с нетерпением ждут в весках под Бобруйском, под Мозырем. У самих селян руки связаны: немец лютует, при малейшем подозрении у него разговор недолгий — расстрел на месте. Вам же легче. Пришли и раздали. Да и пошуметь не грех: вся вина потом на вас, и население от врага не пострадает. Ну попадись только ваш командир или мой Федор на глаза — я уж им всыплю!

Мы горячо пообещали тете Просе добраться в самое ближайшее время до тех дальних деревень. И, взявшись опять за работу, я долго не мог забыть того волнения и тревоги, с которым Прасковья Мартыновна, мать партизана, рассказывала нам о заботах и горестях народных. Не о своих, которых было у нее более чем достаточно, а об общих, о наших!

Наступила глубокая ночь. Тусклый свет фонаря, висящего на поперечной балке над нашими головами, подрагивал и мерцал, выхватывая из темноты крутящиеся жернова. Силы наши были на исходе, ноги предательски подрагивали, гимнастерки на спинах пропитались потом — хоть выжимай.

Прошло несколько часов, а тетя Прося все не приходила. В окнах ее хаты неярко поблескивал огонек лучины. Казалось, о нас забыли.

Наконец около трех часов ночи на тропинке, ведущей к нашему сараю, послышались голоса. Хозяйка была не одна.

— Смену вам привела, — деловито кивнув на сыновей, сказала она.

Мы передали жернова ребятам и, с трудом распрямляясь, начали одеваться. Теперь-то нам была известна настоящая цена партизанского хлеба. Ох как нелегко, каким трудом и потом он доставался!

Вскоре, отведав еще раз парного молока с хлебом, мы собрались в отряд. Два мешка свежеиспеченных караваев, часть из которых принесли к этому времени соседки тети Проси, с трудом уместились на наших санях. Тепло попрощавшись с неутомимой хозяйкой и приветливыми хуторянами, мы поспешили в лагерь.

— Ну как тебе понравился хлебокомбинат тети Проси? — добродушно улыбаясь, поинтересовался Троценко, едва мы отошли от хутора.

— Хорош комбинат, слов нет, — чуть помедлив, отозвался я. — Только в следующий раз возьми, пожалуйста… кого-нибудь другого!

И, позабыв об усталости, мы весело рассмеялись.

Ровно через неделю, в один из воскресных дней, нас ждала еще одна и, к счастью, далеко не последняя, встреча с Прасковьей Мартыновной Боравой. На этот раз мы увиделись уже не случайно — «директор» партизанского хлебокомбината просила прислать ей в качестве помощников именно нас как опытных, прилежных мукомолов. Ну что ж, мы были этому только рады.

Знакомая дорога выводит к хутору, и вот уже возле дома нас встречает добрая и радушная хозяйка. Сегодня ее и не узнать! Цветной шерстяной платок с кистями аккуратно повязан на голове, на белом суконном пальто ярко выделяется красочный белорусский орнамент, сапожки — кожаные, шнурованные снизу доверху.

— Что это вы, Прасковья Мартыновна, такая нарядная сегодня? — спросили мы.

— Праздник у меня, дорогие мои хлопчики, настоящий светлый праздник! Еще двух сынов своих, Алешу и Никитку, в партизаны проводила. Может, и сожгут меня скоро немцы, а они всю войну пройдут и в живых останутся! А что до одежды моей нарядной, — тетя Прося с едва заметной грустью улыбнулась нам, — так хочется мне остаться в памяти сыновей своих такой, как сегодня, — веселой, молодой да счастливой!

— А вы и вправду очень молодо выглядите, — подметил Афанасий. — Никогда и не подумаешь, что у вас такие взрослые сыновья.

В тот день нам работалось особенно споро и легко. Как-то светло и радостно было на душе оттого, что помогали мы нашей партизанской матери, такой родной и близкой своими заботами и тревогами о нас.

А спустя всего лишь несколько дней с нашей тетей Просей едва не случилась беда. И не подоспей вовремя партизаны, все могло бы обернуться трагедией.

Наш взвод возвращался в тот день после удачной операции. Невдалеке от деревни Качай Болото удалось отбить у оккупантов крупное стадо колхозного скота. Его предстояло вернуть жителям окрестных деревень: время было трудное, люди голодали.

Дорога в лагерь давалась нелегко. Около двадцати пяти километров пробирались мы по глубокому снегу, минуя топи, овраги и лесные чащобы. Шли без привалов, не отдыхая. На пути взвода лежали и Тетеринские хутора. Их мы достигли уже утром, на рассвете.

О том, чтобы сделать даже короткую остановку здесь, не могло быть и речи. Поэтому бойцы лишь издали приветствовали хозяйку хутора, которая, несмотря на ранний час, уже давно была на ногах. Рассеянно улыбнувшись, она кивнула в ответ, и все мы, утомленные тяжелой дорогой, едва ли обратили внимание на озабоченный и чем-то взволнованный вид Прасковьи Мартыновны. Позже нам пришлось об этом пожалеть.

Несколько минут спустя дом Боравых остался позади. Мы уже миновали поле и начали постепенно втягиваться в лес, когда со стороны хутора совершенно неожиданно и резко затрещали автоматные очереди, длинно и размеренно ударил пулемет. Это могли быть только немцы!

— Приготовиться к бою! — громко скомандовал взводный Дмитрий Лепешкин.

Немедленно заняв оборону, партизаны открыли ответный огонь. И вовремя: на другом конце поля, поднявшись в рост, пошли в атаку гитлеровские цепи. Однако попав под дружный огонь четырех партизанских пулеметов, они не выдержали и залегли в снег. Завязалась перестрелка. Бой принимал затяжной характер.

К счастью, стоянка нашего отряда была разбита в те дни совсем неподалеку — километрах в трех от места схватки. И вскоре, поднятые по тревоге, на помощь к нам подошли и с ходу начали окружать хутор два других партизанских взвода.

Сменив диски и обоймы, бойцы готовятся к атаке. Через минуту-две должна последовать команда.

Но что это?

От хутора одна за другой отделяются несколько санных повозок. С каждой минутой они несутся все быстрее и быстрее напрямик через поле, прямо на нас. Четыре, шесть, восемь… Неужели гитлеровцы идут на прорыв? Похоже на то. Мы прекращаем огонь и подпускаем сани поближе. Двести метров, сто, пятьдесят. Еще немного — и прозвучит залп.

И вдруг…

— Отставить! — разносится по цепям неожиданная команда.

И почти тотчас же, приглядевшись повнимательней, все мы заметили, что на санях, летящих через поле, нет ездовых. Лошади неслись сами…

— Видно, несладко им у Гитлера жилось, конягам, коли они к нам прибежали! — слышится озорной голос кого-то из бойцов. — Правда, ребята?

Перепуганные лошади и воинский обоз с боеприпасами и имуществом попали в руки партизан.

Наступил полдень. Закончив окружение хутора, по сигналу ракеты мы переходим в атаку. Гремят автоматные очереди, гулко ухают взрывы гранат, над заснеженным полем разносится дружное партизанское «ура!».

И вот после короткой, но яростной схватки карательный отряд численностью более шестидесяти гитлеровцев во главе с комендантом Паричей наголову разбит.

Но что же с Прасковьей Мартыновной? Где она?