Партизанки - Яковенко Владимир Кириллович. Страница 19

Утром, едва рассвело, в лагере прозвучала команда дежурного: «Подъем!» Одеваясь с привычной армейской сноровкой, я, не переставая, думал о том важном и, очевидно, нелегком разговоре, который должен был состояться сегодня между Женей и мной. Всего лишь через несколько часов ему предстояло вместе с матерью отправиться в чрезвычайно рискованную и опасную поездку в оккупированный Бобруйск. И подготовить юношу к этому надо было именно теперь, не откладывая.

Женя лежал неподвижно на своей повозке, стоящей чуть в стороне от партизанских шалашей. Испарина, обильно выступавшая у него на лбу, глубокие, синеватые тени, запавшие вокруг глаз, и плотно, почти до крови закушенные губы — все говорило о том, каких тяжелых, невероятных мучений стоил ему каждый час, каждая минута.

— Как самочувствие, Женя?

— Жарко, товарищ комиссар, — слабым голосом отозвался он.

В лесу между тем было по-утреннему свежо и прохладно.

— Ты Николая Островского «Как закалялась сталь» читал? — спросил я.

— Читал. Очень хорошая книга…

— У нас и теперь немало таких ребят, как Павка Корчагин. Взять хотя бы тебя. Получил в бою ранение, но не раскис, не потерял силы духа. Командование уверено, что ты и впредь будешь держать себя мужественно и сможешь выполнить любой приказ.

— А к чему вы это все сейчас говорите, товарищ комиссар?

— Вот что, друг мой. Не хочу скрывать — рана у тебя сложная. Очень сложная. Рука основательно поражена газовой гангреной. И если мы не примем срочных мер, то может случиться большая беда. Врача в отряде нет, ты сам это знаешь, и помочь тебе, прооперировать руку некому. Поэтому выход остается один — немедленно ехать в Бобруйск, в городскую больницу.

Тревожный, полный удивления взгляд Евгения был красноречивее любого ответа. «В Бобруйск, мне, партизану?» — без труда читалось в нем. Однако, подумав с минуту, юноша проговорил:

— Ну что ж. Если это действительно единственный выход, я готов!

Теперь Жене предстоял неблизкий и опасный путь в самое логово врага, в оккупированный Бобруйск.

Ближе к полудню со стоянки партизанского отряда имени Ворошилова, расположенной в то время в лесном массиве неподалеку от шоссейной магистрали Брест — Бобруйск, выехала запряженная лошадью крестьянская повозка. На ней, бережно укрытый одеялом, лежал без движения заметно осунувшийся и побледневший Евгений. Татьяна Васильевна, часто оборачиваясь к сыну и стараясь не потревожить его неосторожным движением, держала в руках вожжи. Рядом размеренно и широко шагал отец.

Спустя час за деревней Евсеевичи дорогу впереди пересекла искрящаяся под солнцем речка. Это — Птичь. Длинный деревянный мост через нее днем и ночью усиленно охраняется. Проверка!

— Хальт! Документ?

Семенчуки спокойно подали свои довоенные паспорта.

— Мы — к коменданту!

Пропустили.

Вот и двухэтажное кирпичное здание заволочицкой комендатуры. Оно превращено в настоящую крепость. Окна, узкие, как бойницы, ощетинились пулеметными дулами, повсюду мешки с песком, заграждения. Здесь же располагается и часть гарнизона: на каждом шагу, тут и там серо от солдатских мундиров.

Попасть на прием к герру коменданту — дело далеко не простое. Несколько часов Семенчуки терпеливо, понимая, что иного выхода нет, ждали под палящими лучами солнца посреди пыльной и душной улицы. Проходящие мимо патрули внимательно и настороженно скользили цепкими взглядами по убогой крестьянской повозке с лежащим на ней пареньком, по лицам взрослых.

Наконец появился комендант. Десяток вопросов, заданных на ломаном русском языке, дается ему с большим трудом. Но вид Жени, совсем еще мальчика («О, киндер!»), «подстреленного бандитами», вроде бы даже размягчил хмурого фашиста. Вскоре он подписал и выдал пропуск. Впрочем, комендант ничем не рисковал: ему-то отлично было известно, как много проверок и допросов предстоит еще выдержать юноше. И если тот действительно окажется партизаном, ничто не спасет его от гибели!

За околицей Татьяна Васильевна и Женя попрощались с отцом, дальше они поедут одни. Их ждут сорок километров опасного пути через десятки вражеских гарнизонов, через многочисленные заставы и охрану на мостах, в деревнях. Но Татьяна Васильевна готова к любым испытаниям, к любому риску…

Впереди — снова Птичь. И снова на мосту — тщательная проверка и обыск. На хмурых, испитых лицах гитлеровцев написано недоверие и подозрительность: в каждом человеке им видится «бандит-партизан». Однако пропуск, подписанный комендантом, которому они подчинены, и заверенный печатью с имперским гербом, оказывает свое действие.

— Ладно, езжайте! — слышат Семенчуки, и повозка неторопливо, поскрипывая колесами, движется дальше.

«Если бы вы только знали, кого сейчас пропускаете!» — с облегчением подумал Женя.

Когда позади осталось уже более десятка километров, Татьяне Васильевне и Жене пришлось выдержать новый подробный допрос и проверку документов. На этот раз на мосту через реку Красная. Но и теперь удача сопутствует им: пронесло!

Через полтора километра — поселок Глуша. Здесь, в этом крупном гарнизоне врага, находящемся в прямом подчинении бобруйских властей, действие пропуска заволочицкой комендатуры ослабляется.

Женщина знает об этом и очень тревожится: ведь снова предстоит нелегкий допрос. И посерьезней тех, что уже были!

Так оно и выходит. Жандармский офицер, вызвав переводчика, начинает допытываться:

— Когда ранили мальчика? Кто ранил? Где?

— Ранили в лесу, бандиты, когда мальчик собирал грибы, — уверенно и спокойно отвечала мать.

— А знает ли об этом деревня?

Рассказывать о том, что вся деревня, и не раз, видела Женю с винтовкой, а Николая — с пулеметом в партизанском строю, совсем ни к чему. Но Татьяна Васильевна знает: оккупантам не составит особого труда схватить и подвергнуть жестокому допросу любого из жителей Парщахи. И тогда… Нет! Быть этого не может — предателей им не найти!

Уже поздно вечером, так ничего и не добившись и, очевидно, поверив Семенчукам, их наконец отпустили.

Ехать в город уже не имело смысла, да и опасно было — близилась ночь, и Татьяна Васильевна решает остаться в Глуши на ночлег, здесь еще с довоенных времен живут ее старые и добрые знакомые. Эту ночь, как и все предыдущие, женщина проводит без сна: самое страшное и тяжелое впереди. Да и до сна ли теперь матери?..

Ранним утром, едва кончается комендантский час, Семенчуки снова в дороге. И снова тревожное, томительное ожидание, бесконечные придирчивые допросы патрулей и караульных, проверки документов и обыски в крупных немецких гарнизонах: Каменке, Горбацевичах, Слободке…

Наконец вдали показались окраины Бобруйска. При въезде в город — мощная застава. Рядом с караульным помещением — пулеметные расчеты.

— Хальт! — На женщину и мальчика в упор направлены несколько автоматов.

— Документ!

Офицер, неторопливо листая паспорт, внимательно поглядывает на мать с сыном. По его знаку жандармы начинают обыск повозки. Бесцеремонно отодвинув раненого юношу в сторону, они перетряхивают и сбрасывают сено, заглядывают под телегу, роются в вещах. «Эх, гранату бы сейчас!» — устало подумал Женя, с потаенной ненавистью глядя в нагловатые физиономии оккупантов.

Документы перешли в руки еще одного жандарма, и тот, мельком заглянув в них, удалился в караулку. «Что это значит? — тревожно глядя ему вслед, терялась в догадках женщина. — Неужели в чем-то заподозрили?»

Жандарм долго не возвращался, и Татьяна Васильевна, оставаясь внешне спокойной, начинает не на шутку волноваться: такого еще не бывало! Заставив себя через силу улыбаться, она развернула узелок с едой и с любезным видом стала предлагать охранникам сало, яички, яблоки, припасенные в дорогу:

— Битте! Битте!

— О, шпик! — оживились гитлеровцы, и огромные солдатские ручищи потянулись к провизии.

«Чтоб вам подавиться этим салом!» — по-прежнему не находя себе места от волнения, думала Татьяна Васильевна, глядя на фашистов.