Опасное лето - Хемингуэй Эрнест. Страница 5

Я считаю, что большое число раненых матадоров в 1959 году объясняется, во-первых, ветром, который делает беззащитным человека, работающего с плащом или мулетой, оставляя его на милость быка, а во-вторых, тем, что все матадоры соперничали с Антонио Ордоньесом и пытались делать то, что делал он, невзирая на ветер.

Без соперничества коррида ничто. Но в столкновении двух великих матадоров оно превращается в смертельную дуэль. Если один из матадоров освоил прием, который больше никто не может повторить, и использует его регулярно, это уже не просто трюк, а смертельно опасное представление, возможное благодаря комбинации крепких нервов, смелости, опыта и искусства. Последнее со временем лишь увеличивает опасность, и когда другой боец, не с такими крепкими нервами или меньшим опытом, попытается повторить этот прием или даже превзойти его, он будет тяжело ранен или убит. Поэтому такому матадору придется прибегнуть к обманным трюкам, а когда публика научится отличать подобные ухищрения от истинного искусства, он проиграет в противостоянии. Если к тому времени он останется жив и все еще будет способен выходить на арену, это можно считать большим везением.

С Хуанито Кинтана мы были знакомы более тридцати четырех лет и не виделись уже два года, поэтому нам было о чем поговорить в саду тем утром. Мы обсуждали проблемы боя быков и то, что можно сделать, чтобы улучшить ситуацию, какие вещи, как нам казалось, помогли бы, а какие бесполезны. Мы оба знали, что эти проблемы практически уничтожили корриду: ведь пикадоры, доводя быка до полусмерти, ударяя пикой в уже нанесенную рану, поворачивая острие для большей потери крови, повреждая позвоночник, ребра, уничтожали животное вместо того, чтобы утомить, замедлить его движения и заставить открыть шею для правильного умерщвления. Мы оба знали, что вина пикадора лежит на его матадоре, а если матадор слишком юн и не имеет достаточного влияния – на ответственном бандерильеро или импресарио. Почти все нарушения в боях быков происходили по вине импресарио, но если матадор с ним не соглашался, он всегда мог подать голос.

Мы вспомнили, что импресарио Луиса Мигеля и Антонио – братья Луиса Мигеля, Доминго и Пепе Домингин. Нам было ясно, что ситуация с гонорарами обещает быть непростой: Луис Мигель сочтет себя более важной персоной на арене в силу долгой карьеры и известности, а Антонио непременно решит, что как матадор он лучше Мигеля, и постарается продемонстрировать это в каждом бою. Результат, разрушительный для семейного покоя, будет потрясающе удачным для корриды, но одновременно и крайне опасным.

Первые двенадцать дней мая пролетели быстро. Я работал с раннего утра, потом плавал до полудня – для удовольствия, но каждый день, чтобы не терять формы. Обедали мы поздно, иногда спускались в город, чтобы забрать недоставленные письма и газеты. Навещали знакомых в «Бойте», ночном клубе, словно сошедшем со страниц Сименона, в центре Малаги, в большом отеле «Мирамар» на берегу моря. Потом устраивали в «Консуле» очень поздний ужин. Тринадцатого мая мы выехали в Мадрид, чтобы успеть к началу корриды.

Когда едешь по незнакомой местности, расстояния кажутся больше, чем на самом деле, сложные участки труднее, резкие повороты опаснее, а затяжные подъемы – круче. Это все равно что вернуться в детство или раннюю юность. Но дорога из Малаги через прибрежный горный хребет была достаточно трудной, даже если знать все ее повороты и особенности. Первая поездка из Малаги в Гранаду и дальше, в Хаэн, была отвратительной из-за водителя, которого порекомендовали Биллу и который ошибался на каждом повороте. От перегруженных встречных грузовиков, ехавших под уклон, он защищался клаксоном, который точно не помог бы, если бы что-то пошло не так. От его вождения у меня замирало сердце и когда мы ехали вверх, и когда спускались вниз. Я пытался смотреть в окно на долины, маленькие городки с домами из камня и фермы, простиравшиеся под нами. Автомобиль взбирался вверх по серпантину, я обозревал изрезанные ущельями горы, спускавшиеся к морю, голые темные стволы пробковых дубов, кора которых была срезана месяц назад, смотрел на глубокие провалы за обочиной, на заросли дрока, утыканные скатившимися с каменных вершин обломками известняка, и принимал идиотскую манеру вождения за данность, только старался удержать водителя от самоубийства тихими советами касательно скорости и приоритетов на дороге.

В Хаэне наш водитель едва не сбил человека: гнал по улицам, не обращая внимания на пешеходов. После этого он начал охотнее прислушиваться к рекомендациям, и поскольку дорога стала намного лучше, мы решили подналечь: пересекли долину Гвадалквивир подле Байлена, взобрались на очередное плато и снова углубились в горы. Слева чернел массив Сьерра-Морены. Мы пересекли холмистую долину Лас Навас де Толоса, где христианские короли Кастилии, Арагона и Наварры разбили войско мавров. Хорошее место для битвы – как для обороны, так и для наступления. Странно было ехать по долине, представляя, чего стоило двигаться по ней 16 июля 1212 года и как выглядели в тот день ее поросшие травой склоны.

По бесконечным извивам серпантина мы взобрались на перевал Деспеньяперрос, который отделяет Андалузию от Кастилии. Андалузцы любят говорить, что к северу от перевала не родилось ни одного приличного матадора. Дорога оказалась добротной и безопасной для хорошего водителя. На самом седле перевала расположились несколько придорожных харчевен и гостиниц, которые нам этим летом еще не раз доведется посетить. Но в тот день мы поспешили дальше, чтобы остановиться в следующем городке, где у крутого поворота дороги на крыше дома два аиста устроили гнездо. Оно было свито только наполовину, самка еще не отложила яйца, а самец все еще ухаживал за ней. Клювом он гладил ее шею, а она смотрела на него с аистиной преданностью, потом отворачивалась, и он снова ее гладил. Мы остановились, чтобы Мэри сделала несколько фотографий, хотя было уже довольно темно.

Мы спустились на винодельческую равнину Вальдепеньяс. Лоза на виноградниках была высотой с ладонь, не более, но сами виноградники казались безбрежными, растворяясь где-то на темных холмах. Мы ехали по отличному новому шоссе меж виноградников, высматривали куропаток, которые любят купаться в пыли на обочине грунтовой дороги, проходившей параллельно шоссе. Переночевать мы решили в гостинице «Парадор» в Мансанаресе. До Мадрида оставалось всего сто семьдесят четыре километра, но мы хотели проехать этот путь днем, а бои быков начинались после шести вечера.

Рано утром, пока все в гостинице спали, мы с Биллом Дэвисом прошли три километра до центра старого ламанчского города, мимо низкой выбеленной арены, где был смертельно ранен Игнасио Санчес Мехиас, потом по узким улочкам до Кафедральной площади – и там напали на черный след одетых в черное утренних покупателей, которые возвращались с рынка. Рынок казался чистым и ухоженным, товара было много, но многим покупателям не нравились цены, особенно на рыбу и мясо. Мне было особенно приятно слышать чистый, прекрасный испанский язык. Я понимал каждое слово – в отличие от Малаги, где не разбирал местного говора.

В таверне мы взяли кофе с молоком, макнули в него свежий хлеб – это был наш завтрак. Еще выпили несколько стаканов разливного вина под местный сыр. Бармен пожаловался нам, что в таверне теперь редко встретишь проезжих, потому что новое шоссе обходит город стороной.

– Город мертв, – сказал он. – Кроме базарных дней.

– Какое вино будет в этом году? Удачный урожай?

– Пока непонятно, – ответил бармен. – Тут я знаю не больше вашего. Урожай всегда хороший и всегда одинаковый. Лоза растет, как сорняк.

– Мне она нравится.

– Мне тоже. Поэтому я ее ругаю. Если тебе что-то нравится, нельзя это хвалить раньше времени, плохая примета.

Быстрым шагом мы вернулись обратно в гостиницу. Прогулка была хорошим упражнением, а город оказался унылым, и мы покинули его без сожаления.

Когда мы погрузили багаж в машину и выехали со двора, направляясь к шоссе, наш водитель принялся яростно креститься.