Черная линия - Гранже Жан-Кристоф. Страница 43

Марка озарило:

— Может быть, он накладывал жгуты?

— Мы об этом думали, но от них остались бы другие следы. Гематомы. Нет, тут кроется какая-то тайна.

Марк попытался собраться с мыслями. Чем больше он узнавал об этом деле, тем более Жак Реверди представлялся ему сложным, рациональным убийцей. Человеком, который преследует тайную цель.

— Вы составили официальный отчет?

— Конечно. Все в Верховном суде Джохор-Бахру.

— Я ничего обо всем этом не слышал. Аланг улыбнулся:

— Слава богу, журналистам всего не сообщают. Особенно иностранцам. Но ты не знаешь еще кое-чего.

Не вставая с кресла, врач небрежно открыл папку и достал оттуда стопку скрепленных вместе листков.

— Что это?

— Токсикологические анализы жертвы. Кровь Перниллы Мозенсен была сладкой.

— Что?

Аланг выпрямился. Быстро перелистав стопку, он указал на строки, подчеркнутые зеленым:

— Нормальный уровень глюкозы в крови — один грамм. А тут — одна целая и три десятых грамма.

— Пернилла Мозенсен была больна?

— Мы сразу же подумали о диабете. Но мы навели справки — она была в отличной форме. Нет, сахар связан с убийством.

Марк почувствовал, как все его мышцы напряглись.

— Каким образом?

— Мы думаем, что он заставил ее есть сладости непосредственно перед тем, как убить. Анализы показали также следы витаминов, микроэлементов. Настоящее пиршество.

В воображении Марка возникла чудовищная картина: Пернилла пытается отказываться от бесконечных лакомств, фруктовых тортов, шоколада. Он представил себе ее искривленный рот, стиснутые зубы и сладкую слюну, капающую с губ.

— От этого кровь становится… жиже?

— Нет. Мы пришли к другому выводу.

Аланг замолчал на несколько секунд. Он наслаждался производимым эффектом. Потом взял со стола скальпель, которым, наверное, пользовался как ножом для бумаг, и наставил его на Марка:

— Реверди изменил вкус этой крови. Он хотел, чтобы она была послаще, повкуснее…

— Ты хочешь сказать?..

— Ага, мы думаем, что он ее пил. Он вампир, man. Ненормальный, которому нравится сладкая кровь. В Папане его прервали, но я уверен, что это был не единственный случай, так что он попил достаточно. Когда рыбаки его поймали, он был в трансе. Казалось, он не врубался в происходящее. У Реверди бывают настоящие кризисы… превращения. Он становится монстром. Вампиром. Чудовищем из фильма ужасов.

Марк сделал вид, что соглашается, но он в это не верил. Слишком грубо, слишком вульгарно. И какая связь с Дорогой Жизни? Он перешел к другому вопросу:

— Вы связывались с камбоджийскими властями, чтобы сравнить эти данные с данными о Линде Кройц?

Аланг положил ноги на стол.

— Разумеется. Я даже говорил с врачом, который делал тогда вскрытие. Он не так категоричен в отношении схемы расположения ран. Тело пострадало после пребывания в воде. Но кхмер согласен с нами по поводу надрезов. Наш заместитель Генерального прокурора, может быть, поедет в Пномпень.

Марк вспомнил о немецком адвокате и о еще двух предполагаемых жертвах в Таиланде. Если бы удалось найти их тела, на них, безусловно, обнаружился бы тот же рисунок. Автограф Реверди. Схема его безумия.

Он встал. В желудке ощущалось кислое жжение: он ничего не ел вот уже более двадцати часов.

— Я могу взять фотографии?

— Нет.

— Спасибо. Аланг рассмеялся:

— Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку, а? Я уже и так слишком много сказал.

Марк не ответил. Эксперт вздохнул, потом открыл ящик:

— Со стороны может сложиться впечатление, что я к тебе неравнодушен.

Он выложил на стол видеокассету:

— Подарок. Первое интервью Жака Реверди, когда его доставили в психбольницу в Ипохе. Начальница, которая там дежурила, моя подружка. Настоящая сенсация. Этого даже зампрокурора не видел.

Марк почувствовал, как пот на его лице высыхает. Он схватил кассету и спросил дрожащим голосом:

— Реверди… он говорит об убийстве?

— Он в состоянии шока. В трансе.

— Он говорит о нем или нет?

Марк повысил голос. Аланг скорчил небрежную гримасу:

— И да, и нет. Все очень странно.

— Что странно?

— Ты сам увидишь.

Марк перегнулся через стол:

— Я хочу знать твое мнение. Что там странного?

— Он говорит об убийстве, как будто он был его свидетелем, а не автором. Как будто он присутствовал при операции, а сам в ней не участвовал. Это еще страшнее, чем все остальное. Реверди кажется невинным. Невинным, пришедшим из глубины лет.

— Из глубины лет?

Впервые за все время в тоне Аланга не слышалось сарказма.

— Из глубины собственного детства.

— Как ваше имя? Ответа нет.

— Как ваше имя?

— Жак… — После небольшого колебания: — Реверди.

Марку пришлось потрясти китайца-сотрудника отеля, чтобы получить видеомагнитофон. И теперь он смотрел самые последние кадры, запечатлевшие убийцу Перниллы Мозенсен. В нижней части экрана значилась дата: «11 февраля 2003 г.».

Дайвер, обритый наголо, в зеленой полотняной робе, сидел, прикованный к подлокотникам металлического кресла, у стола. Он говорил тягучим, медленным голосом, словно находился под воздействием медикаментов. Психиатр, невидимый на экране, задавал ему вопросы по-английски.

— Вы знаете, в каком преступлении вас обвиняют?

Ответа нет. Казалось, Реверди не слушает: изможденное лицо, сероватый оттенок кожи проступает даже сквозь загар, чуть отросшие волосы оттенка серого камня. Он сидел напряженный, выгнувшись на своем кресле, весь напрягшись. Оглушенный и в то же время натянутый, как тетива лука.

— В каком преступлении, Жак?

Марк пригнулся к экрану, чтобы лучше рассмотреть глаза Реверди, но съемка велась сверху. Да еще и запись скверного качества. Все, что он увидел — или решил, что увидел, — это расширенные зрачки, зафиксировавшиеся на воображаемой точке.

— Вас обвиняют в убийстве Перниллы Мозенсен.

Ныряльщик вытянул шею, как будто ему мешал воротничок. После долгой паузы он ответил по-английски:

— Это не я.

— Вас застали на месте преступления, возле жертвы.

Молчание.

— Женщину двадцать семь раз ударили ножом.

Голос психиатра звучал ни напряженно, ни сурово, что только усугубляло тягостное ощущение. Реверди, кажется, сглотнул. Или подавил всхлип.

Марк ожидал увидеть чудовище. Маску зла. А увидел просто сумасшедшего. Высокого. Красивого и трагического.

Голос, по-прежнему бесстрастный, продолжал:

— Это был ваш нож, Жак. Молчание.

— Вы были покрыты кровью этой женщины. Молчание, затем:

— Это не я.

Марк несколько раз моргнул, чтобы прогнать зарождавшееся в нем восхищение. Он вгляделся в обстановку, в которой проходил допрос. Пустая, освещенная солнцем комната, которая могла быть и тюремной камерой, и административным помещением в любой южной стране. Только световой экран на стене, предназначенный для просмотра рентгенограмм, напоминал о том, что дело происходит в больнице.

Врач настаивал:

— На ноже были отпечатки ваших пальцев.

Реверди заерзал на стуле. Его прикованные запястья задергались. На тыльной стороне кистей проступили вены. Он прошептал:

— Это не я. Кто-то другой.

— Кто?

Нет ответа.

— Кто еще мог совершить это преступление? Реверди по-прежнему сидел уставившись в одну точку, но его тело, казалось, оживало. Словно реагируя на какое-то раздражение. В углу кадра мелькнули два санитара. Два великана, готовые к броску, — напряжение нарастало.

Ныряльщик повторял тягучим голосом:

— … другой… Кто-то другой…

— Кто-то другой… внутри вас?

— Нет. В комнате.

— В комнате? Вы хотите сказать… в хижине? Врач повысил голос. Наконец Марк понял, чем волновал его этот тембр: голос принадлежал женщине.

Черная линия

— Хижина была заперта изнутри, Жак. С вами никого не было.

— Чистота. Это была чистота.