Пурпурные реки (Багровые реки) - Гранже Жан-Кристоф. Страница 63

Карим поставил машину и взобрался по травяному откосу. Строение чем-то напоминало ему домик в окрестностях Сарзака, где когда-то жила Фабьенн; крупные, грубо обтесанные камни придавали ему вид кельтского святилища. На крыше Карим заметил большую белую спутниковую антенну. Он вынул из кобуры пистолет. И увидел, что в стволе уже есть пуля. Эта мысль придала ему спокойствия.

Перед тем как направиться к двери, он подошел к гаражу; там стояла «Вольво», накрытая светлым чехлом. Незапертая. Подняв капот, он быстро и умело оборвал несколько проводков. Теперь, если дело примет скверный оборот, Фабьенн Эро никуда не сможет уехать.

Подойдя к двери, лейтенант тихо постучал и стал сбоку, держа оружие наготове. Прошло несколько секунд, дверь открылась. Без шума, без щелканья замков и лязганья засовов. Фабьенн Эро больше никого не боялась.

Карим проскользнул в дверь, спрятав пистолет за спиной. Он увидел перед собой женскую фигуру, такую же высокую, как он сам; их взгляды скрестились, точно шпаги. Покатые плечи, нежно-белое лицо с идеально правильными чертами в ореоле темной, мелко вьющейся шевелюры. Очки в толстой, как бамбук, оправе. Карим не смог бы описать мягкое, мечтательное, почти отсутствующее выражение ее лица. Он откашлялся.

– Полиция. Лейтенант Карим Абдуф.

Женщина не проявила ни малейшего признака удивления. Она смотрела на Карима из-за своих очков, слегка покачивая головой. Затем устремила взгляд на его руку, сжимавшую «глок». В ее глазах за толстыми стеклами Карим различил насмешливую искорку.

– Что вам угодно? – спросила она теплым грудным голосом.

– Войти. Для начала.

Женщина улыбнулась и пропустила его.

Ставни были плотно закрыты, большая часть мебели прикрыта пестрыми чехлами. Телевизор слепо пялился черным экраном, пианино скалило белые зубы под пюпитром с нотами. Карим успел прочесть название: Соната си-бемоль минор, Фредерик Шопен. В комнате, где горел десяток свечей, царил красноватый дрожащий полумрак.

Заметив удивленный взгляд полицейского, Фабьенн Эро тихо пояснила:

– Я живу в стороне от времени и мира. Этот дом устроен по моему образу и подобию.

Карим вспомнил сестру Андре, живущую в вечном мраке.

– А спутниковая антенна там, снаружи?

– Мне необходим хоть один контакт с внешним миром. Я должна знать, когда прозвучит правда.

– Она уже вот-вот прогремит, мадам.

Женщина кивнула, но выражение ее лица осталось прежним. Полицейский никак не ожидал этого; его поразили эти улыбки, это спокойствие, этот проникновенный голос. Он поднял пистолет и нацелил его на женщину, хотя ему было невыносимо стыдно.

– Мадам, – хрипло сказал он, – у меня очень мало времени. Я должен увидеть фотографии вашей дочери Жюдит.

– Фотографии Жю...

– Пожалуйста! Вот уже целых двадцать часов, как я иду по вашему следу, шаг за шагом узнаю вашу историю, пытаюсь понять, зачем вы организовали весь этот заговор, зачем хотели уничтожить лицо вашего ребенка.

В настоящее время мне известны только два факта. Жюдит не была уродлива, как я думал вначале. Напротив, мне кажется, она была очаровательна, восхитительна. Но есть и другой факт: ее лицо служило ключом к какому-то кошмару. К кошмару, который много лет назад заставил вас спасаться бегством, а теперь снова дал о себе знать, как зловещий вулкан. Так покажите мне фотографии и поведайте свою историю! Я хочу знать даты, подробности, причины, в общем, все до конца. Я хочу наконец понять, как и почему маленькая девочка, умершая четырнадцать лет назад, безжалостно убивает всех подряд в университетском городке у подножия Альп!

Несколько секунд женщина стояла неподвижно, затем пошла по коридору широкой поступью великанши. Карим, все еще сжимая в руке пистолет, шел следом. На ходу он заглядывал в двери справа и слева. Разные комнаты, разные чехлы, разные цвета. Одни помещения были совершенно белыми, другие пестрели, точно карнавальные костюмы.

Войдя в маленькую спальню, Фабьенн Эро открыла шкаф и вынула жестяную коробку. Карим схватил женщину за руку и, удержав ее, сам открыл коробку.

Фотографии. Одни только фотографии.

Женщина взглядом спросила у сыщика разрешения и погрузила руки в кучу блестящих снимков, словно в чашу с родниковой водой. Наконец она протянула полицейскому фотографию.

Он взял ее и невольно улыбнулся.

На него глядела маленькая девочка; прелестное овальное личико с матовой кожей обрамляли короткие темные кудряшки. Большие голубые глаза сияли в тени длинных ресниц под густыми бровями. Решительный рисунок бровей вполне сочетался с неистовым блеском светлых глаз.

Карим неотрывно глядел на фотографию. Ему казалось, будто он всегда, всю жизнь знал это лицо. Он страстно надеялся, что черты Жюдит чудесным образом откроют ему истину. Рядом раздался тихий грудной голос Фабьенн:

– Эта фотография сделана за несколько дней до ее смерти. В Сарзаке. Она тогда ходила с короткими волосами, мы ведь...

Карим резко поднял глаза.

– Что-то не сходится. Этот снимок, это лицо должны были подсказать мне объяснение загадки. А я не вижу ничего, кроме хорошенькой девочки.

– Потому что на этой фотографии есть не все.

Сыщик вздрогнул. Женщина протягивала ему другой снимок:

– Вот последняя школьная фотография, сделанная в Герноне. Школа Ламартина, второй класс. Незадолго до отъезда в Сарзак.

Сыщик всмотрелся в улыбающиеся детские лица. Нашел лицо Жюдит... и вдруг постиг ошеломляющую правду. Он уже давно подозревал это. Потому что это было единственное возможное объяснение. Но даже сейчас он не все понимал до конца. Он прошептал:

– Значит, Жюдит не была единственной дочерью?

– И да и нет.

– И да и нет? Как это... что вы такое говорите? Объясните же!

– Я ничего не могу объяснить вам, молодой человек. Я только могу рассказать, как нечто необъяснимое разбило всю мою жизнь.

Подземный архив клинического центра представлял собой настоящий бумажный океан. Штабеля туго набитых, перетянутых веревками папок буквально распирали стеллажи, едва державшиеся под этим непомерным грузом. Растрепанные связки документов, кучами сваленные на пол, загромождали все проходы. Кругом, куда ни глянь, в мертвенном свете неоновых ламп высились белесоватые стены бумаг, уходящие куда-то в темноту.

Ньеман перешагнул через груду папок и углубился в первый проход между полками. Пробираясь мимо стеллажей, забранных по бокам решеткой, чтобы папки не рухнули наземь, полицейский возвращался мыслями к Фанни, с которой он только что пережил волшебный, незабываемый час. Он вспоминал лицо молодой женщины, улыбнувшееся ему в полумраке. Ее исцарапанную руку, погасившую лампу. Ее горячее смуглое тело. Две крошечные голубоватые искры в темноте – ее зрачки. И всю эту сцену их слияния, взлеты на вершину блаженства, падения в бездну страсти, жесты и шепот, мимолетность и вечность...

Сколько же времени провел он в объятиях Фанни? Ньеман не мог бы точно ответить на этот вопрос. Но ощущение их близости запечатлелась на его губах, на всем теле, словно татуировка. Фанни сумела разбудить в нем давно утраченные желания, давно забытые порывы, и Ньеман был поражен силой своих проснувшихся чувств. Возможно ли, чтобы среди кошмара убийств, среди хаоса расследования в нем вдруг воспылал священный, сладостный огонь любви?!

Однако пора было сосредоточиться на деле. Ньеман узнал, где лежат обнаруженные документы, от хранителя архива, который, даром что его разбудили среди ночи, дал комиссару вполне четкие указания. Ньеман дошел до конца стеллажа, повернул, зашагал дальше. Наконец он разыскал нужную коробку в чуланчике за решетчатой дверью, запертой на крепкий замок. Ключ Ньеман получил от больничного сторожа. Интересно, зачем так тщательно прятать эти старые бумажонки, если они «не имеют никакого значения»?

Комиссар отпер чулан и присел на стопку папок. Открыв коробку, он вынул несколько карточек и принялся за чтение. Имена. Даты. Отчеты медсестер о новорожденных младенцах. На этих листках значились имена обоих родителей, вес, рост и группа крови ребенка, а также количество высосанного молока и названия каких-то медицинских препаратов, не то лекарств, не то витаминов.