Путешествие капитана Самуила Брунта в Каклогалинию, или землю петухов, а оттуда в Луну - неизвестен Автор. Страница 18

Я тотчас объявил нашим спутникам, что на другой день выедем, что и воспоследовало, и в тот день, как мог я приметить, перелетели мы 180 миль. Всего же более привело меня в удивление, что, препроводя в пути не более полутора часа, Волатилио вышел из колясочки и, поджав крылья, подошел ко мне, при чем говорил, чтобы и я также вышел из колясочки. Носильщики мои остановились и подтвердили его речи, говоря при том, что они за четверть часа чувствовали мою тяжесть, которая, однако же, мало-помалу так уменьшалась, что наконец ни мало не чувствуют оной.

Тогда вышел я из колясочки и увидел, что Волатилио говорил правду; и я 500 фунтов мог там поднять с такою же легкостью, как на земле перо. Стужа была уже не так велика, но, напротив того, чувствовал в себе особливую бодрость.

Я хотел было половину носильщиков отослать назад; однако Волатилио был такого мнения, чтобы оставить их еще у себя на один день; ибо может быть, говорил он, и во всех их, кроме только наших носильщиков, не будем иметь нужды; потому что, ежели жизненный дух, содержащийся в воздухе, достаточен будет к нашему сохранению, то не нужны нам будут никакие съестные припасы.

Я согласился на сие предложение, и мы продолжали путь наш с несомненною надеждою, что скоро приедем в окрестности Луны, которая была ближайшая планета.

Нет нужды отягощать читателя примечаниями, которые делал я в сем путешествии. Галилей, который письмами своими подает мне повод думать, что он был в сей планете, хотя в том, не знаю, для каких причин, и не совсем признается, описал все примечания достойное в своей Системе Мира.

Следующего дня Волатилио хотел с съестными припасами отослать; однако я почел за нужное подождать еще день, дабы после не потерпеть от того какой нужды.

Мы в том согласились; и как никто из нас не чувствовал ни аппетита, ни слабости, ниже умаления сил, то отослали всех, кроме только моих носильщиков, и потом продолжали путь свой со всевозможною скоростью.

Во все сие время, которое продолжали целый месяц прежде, нежели достигли мы окрестностей Луны, ни один из нас не хотел ни спать, ни есть, и никто не был утружден, невзирая на то, что мы ни на минуту глаз не затворяли. Сколь же скоро вступили мы в сии окрестности, то как носильщикам, так и Волатилию стоило весьма много труда отвратить то, чтобы не разбиться об горы; ибо мы с неописанною скоростью вниз спускались и я чрезмерно опасался, чтобы не приключилось с нами какого несчастья.

Сие воображая, страшился я всего более, чтобы отпущенные нами Каклогаляне не претерпели какого бедствия при опущении своем на землю; однако Волатилио уговорил меня, чтоб я ничего не опасался. Ибо, говорил он, магническая сила магнита не имеет ни малой соразмерности с величиною оного, потому что часто самые большие магниты не так сильно притягивают, как средние.

Ободрясь несколько от страха, в который приведен я от быстрого низпущения, взирал я на окололежащую землю с неменьшим удивлением, как и удовольствием. Природа казалась там весьма различительною; и куда только глаза свои ни обращал, везде представлялись мне приятнейшие луга, испещренные прекрасными фиалками, розами, лилеями, ясминами и многими другими нашим жителям совсем неизвестными благовонными цветами, поражающими как взор, так и обоняние. Красота сих благовонных цветов зерцалась во извивающихся по испещренным холмам источниках и украшала берега оных. Горы чрезвычайной высоты представляли глазам нашим также редкое зрелище. Леса, паствы, долины и небольшие морские заливы были с столь удивительною красотою и порядком между собою соединены, что все сие казалось более действием искусства, нежели самой природы; земля испускала из себя весьма приятный запах и была столь чиста, что ни мало рук не марала. Кедры, растущие посреди гор, были весьма прямы и высоки, и столь толсты, что семь человек насилу обхватить могут. Вокруг произрастали виноградные древа, коих пурпуровые кисти в великом множестве чрез свои листья далеко досязающих ветвей властно как бы на приходящих взирают. Лилеи, фиалки, гвоздички и тюльпаны покрывают внизу гор лежащие долины, зеленеющаяся земля произносит целебнейшие травы и растения, из коих оживотворяющий запах по воздуху распространяется и кои, без малейшего примесу корыстолюбивых врачей, обитателей Луны от всяких болезней предохраняют.

Небо здесь всегда ясно; никогда не затмевается оно громовыми тучами. Тихие зефиры играют листочками и сопровождаются прельщающим пением птиц прекрасных. Моря здесь никогда не возмущаются бурею, и пловцов своих страшными валами не угрожают погибелью. Эол и со всеми запальчивыми своими детьми изгнан из сей блаженной страны, и только лишь самые тихие ветры по наполненному приятным запахом воздуху развевают. Одним словом, все являло чрезмерную красоту, и кажется, что природа все свое совершенство в сих местах истощила, и сама тем веселится.

Таковым приятным запахом, распространенным по сему, так сказать, земному Раю, приведен был мой дух в такую силу, и сими всюду представляющимися красотами столь прельщен, что я, исполнясь восхищения, возопил: «О, Источник премудрости! вечный Свет всех миров! С каким благоговением могу изобразить Тебе благодарение души моей? Кто, зря здесь красоты Твоего создания, действие единого Твоего слова, не признает бесконечной Твоей власти, всеведения и неизреченного милосердия? Чьи уста не возвестят хвалу Твою? Какое жестокое сердце не воспалится Твоею любовью, о, предвечный Создатель мира! Умилосердись над слабостями моими; и когда не могу воздать Тебе достойную милости Твоей благодарность, то оправди искреннее движение моего сердца, коего никак выразить не в состоянии».

Между тем, как я говорил сие на Каклогалянском языке, подошел ко мне Волатилио и сказал: «Пробузомо! Как может тленная тварь воздать достойную благодарность предвечному Существу? Итак, да принесем Ему таковую, которая от сил наших зависит.

Добродетельные наши поступки изъявят наше благодарение; взаимная любовь должна сообразоваться с милосердием Божиим, и мы ничем иным не можем пред сим высочайшим Существом любовь нашу засвидетельствовать, как когда смертным, сколь ни много бы от нас и между собою они разнствовали, творим дела, воле Божией угодные. Я весьма радуюсь, что в мнении моем о тебе не обманулся. Я по жизни твоей при толь испорченном и беспорядочном дворе узнал, что ты почитал только одно высочайшее Существо; и сего-то ради избрал тебя товарищем в сем никем не воображаемом путешествии, лаская себя надеждою, что небо дарует мне благословенный в сем предприятии успехе, зря в путешествии моем такового спутника. Я должен ко стыду нашего народа сказать, что мы Божество признаем только едиными словами, а делами своими совсем тому противное показываем. Мы знаем, что сие Божество есть чистота непорочная и правосудие высшее, и что в жизни нашей должны святым свойствам Его последовать, когда хотим получить Его к себе милость и защищение; однако, невзирая на сие, делаем совсем тому противное, как будто было то путем, ведущим нас к блаженству».

Но как мы почувствовали голод, то спустились с горы, у подошвы которой, нашед великое множество оливковых, грушевых, абрикосовых, цитронных и других дерев, утолили несколько свой голод сими плодами; после чего сел я опять в колясочку, а Волатилио пошел наперед, и старались найти жителей сего места. Мы поднялись наверх столь высоко, сколько нужно было для удобнейшего обозрения сей земли.

Спустя несколько часов усмотрел Волатилио один дом, который был столь велик и высок, что я, имея не столь быстрое зрение, как Каклогаляне, почел оный горою. Я объявил ему мое мнение, однако он меня уверил, что я в том обманывался. Мы продолжали наш путь и наконец опустились неподалеку от сего дворца. Я могу назвать сей дом таким именем в рассуждении огромности и великолепной архитектуры оного. Нас усмотрели еще далеко; почему множество народа нас, а особливо меня, окружили. Исполинный рост сих жителей привел как меня, так и бывших со мною Каклогалян в немалый страх.