Твое имя - Платунова Анна. Страница 64

На лице Бьярна большими буквами ясно читалось: «Упрямая девчонка!», но он промолчал.

— Хорошо. Я буду рядом.

Мара улыбнулась. Больше ничего и не надо: он будет рядом, а это главное.

— Готовься к бессонной ночи, — проворчал им вслед Рейвен. — А Маре передай, что таких упрямиц еще поискать.

ГЛАВА 48

Мара как была в одеяле, так и легла на постель, свернулась калачиком.

— Одеяло я тебе не отдам.

Бьярн не удержался от улыбки, лег рядом, поцеловал в кончик носа.

— Птаха моя. Свила себе гнездышко. Спи, родная.

Мара надеялась, что из-за усталости уснет быстро, но не тут-то было. Не хотелось это признавать, но, похоже, Рейвен оказался прав. Действие успокаивающих трав заканчивалось, в голове прояснялось. А Мара-то гордилась собой, что после сегодняшней встряски держится молодцом. Наивная.

Стоило закрыть глаза, как она видела перед собой лицо Лейраса. То глазами Дженни, когда в широкой улыбке благородного проступали клыки. То своими глазами, когда тот, кого она приняла за прекрасного принца, смеялся в ответ на ее мольбы и слезы. Невыносимо переживать это снова и снова.

Мара села, сердито потирая виски пальцами. Голова гудела… Пойти попросить у Рейвена отвара? Но тяжелая дрема, что наваливалась после, ее тоже пугала.

— Бьярн, — жалобно попросила она. — Отвлеки меня, расскажи что-нибудь. Прости, что мешаю спать.

Он обнял ее за плечи.

— Я и не думал, что усну сегодня. Что тебе рассказать, моя девочка?

— Не знаю. Забавную историю из детства, — осеклась она, подумав, что Бьярну трудно будет рассказать что-то из детства, не проговорившись. — Если можно…

— Я попробую, — ответил он. — Забавную? Хм… В моем детстве день был расписан по минутам, на забавы не хватало времени. Иногда я завидовал сестрам, думая, что жизнь у девочек гораздо проще и приятнее, чем у мальчиков. Братья со мной соглашались.

Братья, сестры… Вот как! Бьярн-то, оказывается, из большой семьи. Множество вопросов сразу завертелось в голове, но она боялась, что Бьярн не сможет ответить.

— Меня гоняли еще больше, чем братьев. А за непослушание могли и розгами выпороть. То, что прощали им — лень, грубость, ошибки, — мне никогда не прощали.

Мара нахмурилась. Понятно почему. Выходит, она правильно угадала, что Бьярн — незаконнорожденный, только воспитанный в семье благородного, принятый туда из милости. Конечно, кто же станет носиться с приемышем. Это родных любят и прощают все, а ему доставались колотушки и пинки. Бедный, бедный… Мара погладила его по руке.

— Так иногда скучаю по ним, — неожиданно сказал Бьярн. — Хоть бы издали взглянуть, но…

Ох… Выгнали, видно, за какую-то нелепую провинность, выкинули, как нашкодившего щенка, и думать забыли, а Бьярн не держит зла. Мара так расстроилась за него, что о своих бедах и думать забыла. Хотя он вовсе не стремился вызвать жалость и грусть его была светлая.

— Ну вот, пожалуй, забавное! Когда мне было лет тринадцать, двоюродные братья решили подшутить над женихом сестры, приехавшим знакомиться. Поспорили между собой, что нарядят меня в женское платье и никто не догадается, что на самом деле я не девушка, — Бьярн хмыкнул.

Мара даже на локте приподнялась, чтобы посмотреть на Бьярна. Серьезно? Вот этого огромного бородатого парня, которого можно перепутать разве что с медведем, нарядили девушкой?

— Трудно поверить, да? Ну, тогда я был совсем не такой. Тощий безусый юнец, и мама утверждала, что прехорошенький.

— С этим соглашусь, — хихикнула Мара. — И что потом?

— Один из братьев спор выиграл: жених действительно не догадался. Вернее, оставался в неведении до того момента, когда в ответ на попытку меня поцеловать ему прилетел в нос мой кулак.

Бьярн помолчал.

— Зато с того момента я стал лучше понимать девушек. Мне бы и в голову не пришло поцеловать хоть одну из них против воли.

Мара прижалась к нему.

— О, Бьярн, если бы все думали так же.

Бьярн рассказал еще несколько историй, которые, лишенные имен, деталей и подробностей, больше походили на сказки, но Маре нравилось лежать и слушать. Иногда смеяться, иногда переживать. Бьярн, которого она и так считала родным человеком, с каждой рассказанной историей становился все ближе. Она понимала, почему раньше он не мог рассказать что-то о себе — боялся, что Мара не примет такой полуправды, но сейчас они словно заключили молчаливый договор, принимая условия игры: Мара не выспрашивает, а Бьярн открывает то, что может.

— И пока я болтался одной ногой в этой петле, попав в ловушку, средние братья хохотали от удовольствия: им удалось меня подловить, но младший ужасно переживал: «Снимите М… хм… снимите Бьярна с дерева, пока у него мозги не вытекли!»

Мара прыснула:

— Ну, смотрю, не вытекли.

— Просто чудом, — Бьярн расцветал при каждой ее улыбке и старался сказать что-то такое, отчего она продолжила бы улыбаться.

— А когда ты поцеловал девушку первый раз? — спросила Мара. — Как это было? Ты любил ее?

Она и сама не знала, зачем спрашивает. Бьярн посмотрел внимательно и серьезно.

— Птаха, кем бы я был, расскажи об этом? Пусть останется между мной и ею… А люблю я только тебя.

— Правда?

— Правда.

Мара вдруг поняла, почему задала этот вопрос. Наверное, ей нужно было знать, что не всегда первые поцелуи оборачиваются кошмаром. Что действительно где-то в этом мире влюбленные робеют даже от прикосновения руки, а каждое случайное прикосновение согревает, точно солнечный луч. Потом они гуляют, взявшись за руки, и шепчут милые глупости, и ждут подходящего момента, чтобы поцеловать в щеку, а потом однажды неловко срывают поцелуй с губ. Наверное, у Бьярна и незнакомой девушки все случилось именно так. Бьярн из тех, кто умеет ждать.

Почему-то стало очень больно от мысли, что он кого-то до нее целовал. Он ведь не отрицает этого. Целовал, и, может быть, говорил ей «моя девочка», и обнимал, как ее сейчас обнимает. И та девушка теперь не ходит покалеченная и не дергается от каждого мужского взгляда, как она.

Мара залилась слезами. Пыталась отдышаться и успокоиться, села, отвернувшись от Бьярна. «Что ты творишь! Перестань!» — уговаривала она себя и понимала, что без толку: теперь ее так и будет кидать несколько дней от смеха к слезам.

Бьярн осторожно обнял ее, утешая.

— Я тебя люблю, — повторил он, дождавшись, когда она перестанет всхлипывать.

Поцеловал в горячие и мокрые от слез щеки.

— Все должно было произойти иначе, моя родная. Вот еще одна последняя сказка… Представь, что это я проходил тогда через лес, и это меня ты привела в дом.

Он баюкал ее на руках, а Мара закрыла глаза: ладно, сказка так сказка.

— Я никогда прежде не встречал таких нежных, милых и все же очень уверенных в себе маленьких птичек, которые точно знают, чего они хотят от жизни. Сперва удивился бы твоему настойчивому желанию стать медикусом, а потом стал бы уважать тебя за него. Я задержался бы на несколько дней и поначалу страшно раздражал бы тебя своим громким голосом и громоздкой фигурой, ты бы язвила и называла меня увальнем. Так?

— Ага, — Мара улыбнулась, представив, как огромный Бьярн вваливается в их маленький домик, как ненароком задевает плечом полку и обязательно роняет на пол хрупкие флаконы, как виновато пытается собрать осколки огромными ручищами. — Точно.

— Приготовил бы тебе свою похлебку, от волнения перестаравшись с медвежьим луком, и ты, попробовав мою стряпню, неловко отставила бы тарелку. А я, переживая, проглотил бы половину котелка, а потом поймал бы на себе твой взгляд: «Ну и обжора!»

Мара, не открывая глаз, засмеялась.

— Напросился бы с тобой утром в лес, собирать травы. Нарвал бы каких-нибудь лопухов и репейников.

— Бьярн, ты не настолько глупый, не выдумывай!

— Не-не, я могу от волнения! Набрал бы, значит, лопухов и репейников, ты благосклонно сложила бы их в корзину, а потом показала профессору Вигге, вот, мол, какой чудак. А профессор попросил бы тебя не издеваться над парнем.