Некромант из криокамеры 4 (СИ) - Кощеев Владимир. Страница 24
происходить, если не положено в основу условие, при котором это существует, или
происходит, или должно происходить. Но при таком положении, поскольку вопрос об
условии ставится постоянно, возможность удовлетворения разума отодвигается все
дальше и дальше. Поэтому он неустанно ищет, безусловно, необходимое и вынужден
принять его понятным для себя; хорошо уже, если он будет в состоянии придумать
понятие, которое согласуется с этим предположением. Таким образом, то, что
человеческий разум не может сделать понятным безусловный практический закон
(каким должен быть категорический императив) в его абсолютной необходимости, –
это не укор для нашей дедукции высшего принципа моральности, а упрек, который
следовало бы сделать человеческому разуму вообще; в самом деле, нельзя же ставить
ему условия, а именно посредством какого– нибудь положенного в основу интереса, ведь в таком случае закон не был бы моральным, т. е. высшим законом свободы. Итак, мы не постигаем практической необходимости морального императива, но мы
постигаем его непостижимость; больше этого уже нельзя по справедливости требовать
от философии, которая стремиться в принципах дойти до границы человеческого
разума.
КРИТИКА ЧИСТОГО РАЗУМА
BACO de VERULAMIO.
Instauratio magna. Praefatio
De nobis ipsis silemus. De re autem, quae agitur, petimus: ut homines eam non opinionem, sed opus esse cogitent; ac pro certo habeant, non sectae nos alicujus aut placiti, sed utilitatis et amplitudinis humanae fundamenta moliri. Deinde ut suis commodis aequi… in commune consulant… et ipsi in partem veniant. Praeterea ut bene sperent, neque instaurationem nos-tram ut quiddam infinitum et ultra mortale fingant et animo concipiant; quum revera sit infiniti erroris finis et terminus legitimus
[1]
.
Его превосходительству
королевскому государственному министру
барону фон ЦЕДЛИЦУ
[2]
Милостивый государь!
Содействовать росту наук – значит трудиться в собственных интересах Вашего
превосходительства; с интересами науки Вас теснейшим образом связывает не только
Ваш высокий пост покровителя наук, но и гораздо более близкое отношение любителя
и глубокого знатока. Поэтому я пользуюсь единственным находящимся до известной
степени в моем распоряжении средством выразить свою благодарность за милостивое
доверие, которым Вы почтили меня, предполагая, что я чем-то могу содействовать этой
цели.
Милостивому вниманию, которым Вы, Ваше превосходительство, удостоили первое
издание моего сочинения, я посвящаю теперь это второе издание, а также все
относящееся к моему литературному призванию и с глубоким уважением имею честь
быть
Вашего превосходительства покорнейший слуга
ИММАНУИЛ КАНТ
Кенигсберг, 23 апреля 1787 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
На долю человеческого разума в одном из видов его познания выпала странная судьба: его
осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его
собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они
превосходят возможности человеческого разума.
В такое затруднение разум попадает не по своей вине. Он начинает с основоположений, применение которых в опыте неизбежно и в то же время в достаточной мере
подтверждается опытом. Опираясь на них, он поднимается (как этого требует и его
природа) все выше, к условиям более отдаленным. Но так как он замечает, что на этом
пути его дело должно всегда оставаться незавершенным, потому что вопросы никогда
не прекращаются, то он вынужден прибегнуть к основоположениям, которые выходят
за пределы всякого возможного опыта и тем не менее кажутся столь несомненными, что даже обыденный человеческий разум соглашается с ними. Однако вследствие этого
разум погружается во мрак и впадает в противоречия, которые, правда, могут привести
его к заключению, что где-то в основе лежат скрытые ошибки, но обнаружить их он не
в состоянии, так как основоположения, которыми он пользуется, выходят за пределы
всякого опыта и в силу этого не признают уже критерия опыта. Арена этих
бесконечных споров называется
метафизикой
[3]
.
Было время, когда метафизика называлась
царицей
всех наук, и если принимать желание за действительность, то она, конечно, заслуживала этого почетного названия ввиду большого значения своего предмета. В
наш век, однако, вошло в моду выражать к ней полное презрение, и эта матрона, отвергаемая и покинутая, жалуется подобно Гекубе: modo maxima rerum, tot generis natisque potens – nunc trahor exul, inops (
Ovid.,
Metam.)
[4]
.
Вначале, в эпоху
догматиков,
господство метафизики было
деспотическим.
Но так как законодательство носило еще следы древнего варварства, то из-за
внутренних войн господство метафизики постепенно выродилось в полную
анархию
и скептики – своего рода кочевники, презирающие всякое постоянное возделывание
почвы, – время от времени разрушали гражданское единство. К счастью, однако, их
было мало, и они поэтому не могли мешать догматикам вновь и вновь приниматься за
работу, хотя и без всякого согласованного плана. Правда, в новое время был момент, когда казалось, что всем этим спорам должен был быть положен конец некоторого рода
физиологией человеческого рассудка
[5]
([разработанной] знаменитым Локком) и что правомерность указанных притязаний
метафизики вполне установлена. Однако оказалось, что, хотя происхождение этой
претенциозной царицы выводилось из низших сфер простого опыта и тем самым
должно было бы с полным правом вызывать сомнение относительно ее притязаний, все
же, поскольку эта
генеалогия
в действительности приписывалась ей ошибочно, она не отказывалась от своих
притязаний, благодаря чему все вновь впадало в обветшалый, изъеденный червями
догматизм
[6]
; поэтому метафизика опять стала предметом презрения, от которого хотели избавить
науку. В настоящее время, когда (по убеждению многих) безуспешно испробованы все
пути, в науке господствует отвращение и полный
индифферентизм
– мать Хаоса и Ночи, однако в то же время заложено начало или по крайней мере
появились проблески близкого преобразования и прояснения наук, после того как эти
науки из-за дурно приложенных усилий сделались темными, запутанными и
непригодными.
В самом деле, напрасно было бы притворяться
безразличным
к таким исследованиям, предмет которых
не может быть безразличным
человеческой природе. Ведь и так называемые
индифферентисты,
как бы они ни пытались сделать себя неузнаваемыми при помощи превращения
ученого языка в общедоступный, как только они начинают мыслить, неизбежно
возвращаются к метафизическим положениям, к которым они на словах выражали
столь глубокое презрение. Однако указанное безразличие, возникшее в эпоху расцвета
всех наук и затрагивающее как раз тех, чьими познаниями, если бы они имелись, менее
всего следовало бы пренебрегать, представляет собой явление, заслуживающее
внимания и раздумья. Совершенно очевидно, что это безразличие есть результат не
легкомыслия, а зрелой
способности суждения
[7]
нашего века, который не намерен больше ограничиваться мнимым знанием и требует
от разума, чтобы он вновь взялся за самое трудное из своих занятий – за самопознание
и учредил бы суд, который бы подтвердил справедливые требования разума, а с другой
стороны, был бы в состоянии устранить все неосновательные притязания – не путем
приказания, а опираясь на вечные и неизменные законы самого разума. Такой суд есть
не что иное, как
критика