Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор. Страница 26

У него матовое, даже скорее болезненно бледное лицо, на котором выделяются очень прямые черные брови, не повторяющие изгиба глазниц. Располагал к себе приятный тембр его голоса с бархатными баритональными модуляциями. Он производит впечатление человека мягкого и застенчивого. Его внешняя бравада плохо маскирует непонятную мне напряженность, а тревожный взгляд дымчато-светлых глаз и порывистые движения выдают неуверенность в себе.

— Прошу простить меня за навязчивость, но в последнее время я часто вижу вас вместе. Вы всегда с таким интересом беседуете. А сегодня… Сегодня я не смог удержаться и решился подойти. Вы меня простите, но пришло время, и я не мог не подойти… — торопясь и сбиваясь, порывисто заговорил он, — Мне необходимо сообщить вам, Андрей, что я уже много лет люблю Лидию Николаевну. К моему великому сожалению, безответно… Но, я думаю… Нет, я совершенно в том убежден, что вы должны об этом знать. Для меня это важно. Вы даже представить себе не можете, насколько для меня это важно! Скажу больше, не далее как прошлой осенью, я предлагал Лидии Николаевне выйти за меня замуж, но получил отказ. Но, несмотря на это, вы должны знать, что я счастлив от того, что в моей жизни есть Лидия Николаевна, она одна такая во всей вселенной и любить ее я буду всегда, до последнего своего вздоха!

Меня удивило это пылкое, но без сомнений искреннее признание. Видно было, что он слегка не в себе. Не пойму, то ли он под мухою, то ли с тараканами в голове. Одно верно, он не выламывается, такой и есть. Из-за своей неестественной бледности он выглядит так, будто несколько лет не был на свежем воздухе. Я взглянул на Ли, она пожала плечами и улыбнулась, предоставив мне самому решать, как на это реагировать. С ее друзьями не соскучишься.

— Ваша прямота понуждает меня к откровенности, — деликатно начал я, обдумывая, как, не обидев его, ответить на это, дорогого стоящее ему признание. — В данной ситуации право выбора принадлежит Лиде… То есть, Лидии Николаевне. И, если она, Лидия Николаевна не приняла вашу руку и сердце, то, почему бы вам, Леонид, не жениться на другой, не менее достойной девушке?

— Нет!! Это совершенно невозможно! Никоим образом! — воскликнул он, взмахнув руками, отчего его пелерина затрепыхалась на нем, как крылья летучей мыши, и тут же сам себе возразил, — Впрочем, излишняя категоричность свидетельствует о поверхностности суждений. Если я и женюсь на ком-нибудь, кроме Лидии Николаевны, то это будет, как минимум, принцесса Луны. Лишь там возможно встретить подобную неземную чистоту.

Непросто сразу составить точное представление о человеке, но мне показалось, что предо мной редчайший экземпляр хрустально чистого сердца и я проникся к нему расположением.

— Учти, Ленчик, как минимум, принцесса Луны… — рассмеялась Ли.

Неожиданно весело расхохотался и он. И этот невольный смех совершенно его преобразил. Мы оба почувствовали взаимную симпатию, а я, ‒ даже какое-то абсолютное с ним родство и повел себя с ним просто и непринужденно, как с давним знакомым. Леонид пригласил нас зайти к нему на чашку чая. Он жил здесь рядом почти напротив филармонии в огромной трехкомнатной квартире. Миновав темную прихожую, мы вошли в большую странно освещенную нежилую комнату. Оказалось, вместо обычных стекол на высоких окнах были витражи из синего, красного, желтого и нежно-зеленого стекла. Я не в силах был отвести от них взгляд.

В ожившей этой сказке, преобладала бирюза и голубое до синего: синий кобальт, синий прусский, синий ультрамарин. Вонзенные в лазурное небо остроконечные башни замка утопали в желтых кленовых и изумрудных дубовых листьях, синее море пенилось белыми барашками волн, корабль с наполненными парусами, окутанный дымами палящих пушек, геральдические львы на развивающихся знаменах, гербы с благородным четвертованием, наделенные загадочным символическим смыслом. Это пиршество красок с тончайшими переливами окрашенного света в интерьере, острота и плавность линий предивного рисунка создавали чарующее ощущение, будто все это здесь рядом, за окном. Разумеется, это был обман зрения, иллюзия, но она была до того обворожительна, что уродливая действительность стыдливо притихла в своем закутке.

Посреди комнаты стоял изящный ломберный столик на тонких выгнутых ножках. Отменной работы столешница черного дерева была инкрустирована перламутром в виде шахматной доски. Эта несомненная драгоценность производила впечатление необычайной хрупкости. Присмотревшись, я с огорчением заметил, что столешница вся в царапинах и утратах, видно этот столик использовали совсем не по назначению. На двух противоположных стенах висели два больших подернутых пылью венецианских зеркала, удивительно расширявших перспективу этого странного помещения. Одно из них, было со строгим классическим гранением и арфой вверху массивной бронзовой рамы. Другое, было без рамы, с крупными фацетами, подчеркивающими его толщину, причудливой огранки, все в бесчисленных фасках. Под высоким потолком цепь удерживала покрытую патиной бронзовую люстру, украшенную литыми завитками и множеством разноцветно мерцающих подвесок из горного хрусталя.

Без сомнения, это были предметы роскоши и старины. Вначале от них создавалось впечатление, что попал в музей или переместился во времени на несколько столетий назад и очутился в средневековом замке. Но прямоугольники и овалы во множестве темнеющие на утративших цвет и рисунок обоях в местах, где когда-то висели картины, наводили на другие мысли. Рядом с ломберным столиком стояло истертое добела кожаное кресло с широкими подлокотниками. Другой мебели не было.

Извинившись, Леонид вышел и тут же вернулся одетый в шелковый темно-вишневый халат с воротником из черного, облысевшего бархата. Без берета он показался мне ниже ростом и каким-то беззащитным, потерянным. У него был красивый умный лоб и неизбывная грусть в глазах. Он угощал нас жидким чаем без сахара. Кроме этого, ничего другого он так и не нашел. Да и чая-то было самая малость, вперемешку с хлопьями ржавчины на дне жестяной коробки. Мне досталась железная эмалированная кружка, Ли — гжельская муравленая чашка с отбитой ручкой. Чайника для заварки у него не было, и мы заваривали чай прямо в чашках. Кипяток Леонид наливал из старинного серебряного кумгана, под слоем копоти на его боках проступала прихотливая ориентальная чеканка.

Сам Леонид пить чай отказался. Были основания думать, что у него не было третьей чашки либо он стеснялся того, что у него получилась такая жидкая заварка. Вероятно, правда состояла и в том, и в другом, либо находилась где-то посредине. Ли, расположилась в кресле, я, — на расшатанном стуле, Леонид битый час разыскивал его по всей квартире. Затем, что-то вспомнив, он куда-то ушел, принес и подарил Ли небольшой ярко-желтый камешек, вдруг отчего-то смутился и опять надолго исчез. Камешек оказался куском янтаря, волны обкатали его в форме сердца. Янтарь ‒ окно в прошлое, смола, которая стала камнем. В нем, как в прозрачной капле была заключена крохотная бабочка, угодившая в эту смолу миллион лет назад. «Как же долго ты томишься, попав в этот капкан», ‒ подумалось мне, и сердце сжалось неизвестно от чего. Желтое всегда нагоняет на меня тоску.

Когда вдоволь налюбовавшись витражами, мы уже собирались уходить, Леонид вернулся, неся под мышкой маленькую скамейку, а в руках, медный кальян с длинным чилимом и резным мундштуком из слоновой кости. Он сел у ног Ли, раскурил кальян и предложил покурить вначале ей, потом мне. Мы отказались. Леонид затянулся, в кальяне забулькала вода. До предела наполнив легкие дымом, он, как трубач надул щеки, чтобы подольше его задержать. Я с интересом глядел на него, ожидая, что вот-вот дым пойдет у него из ушей. Он не выдержал и закашлялся, окутавшись голубовато-серым дымом с характерным сладковатым запахом. Леонид виновато взглянул на Ли мокрыми от выступивших слез глазами. Они у него стали какими-то странными, будто расфокусированные. Мягко улыбнувшись, он посветлел лицом, оживился, но тут же, будто окунулся в себя и задумчиво произнес: