Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор. Страница 52

Были вручены подарки. Я неделю потратил на поиски подходящих цветов и все-таки нашел их за городом в «Зеленом хозяйстве», с трудом уговорив главного агронома выделить их из его экспериментальной оранжереи. Он и слышать ничего не хотел, пока я не рассказал, какой удивительной девушке я хочу их подарить. Все хлопоты были позади, важен результат, я принес Ли три большие, необычайно нежные кремовые розы. Не ведающая стыда Кланя, неожиданно покраснела и спрятав глаза, преподнесла Ли подписанную крупным детским подчерком поздравительную открытку. Таня вручила ей толстый конверт.

Ли нарядно оделась, на высокой шее красиво повязала ярко-зеленый шифоновый шарфик, так гармонирующий с ее глазами, а в остальном… ‒ все было, как обычно. Только вся она, ее глаза, лицо, улыбка сегодня лучились радостью. Каждый из нас чувствовал, что это была встреча больших друзей. Пили любимое Ли шампанское кондиции «брют». Таня, на правах старшей, сказала первый тост. Странно, но он был не о Ли. Она медленно подняла фужер искрящегося вина и вдруг вспыхнув, взволновано произнесла:

— За тех, которые здесь… За нас! За то, какими мы были! — и выпила его до дна. Я впервые видел, чтобы она употребляла алкоголь.

В небольших глиняных горшочках подали «домашнее» — тушенное в печи мясо с картофелем и пахучими специями. Сверху горшок был заклеен хрустящим поджаренным коржом. Подруги вышли покурить. Мне стало скучно сидеть одному, я вышел в фойе и услышал конец их разговора, Ли с убеждением говорила Тане:

— Он же подарил их мне от всего сердца, а то что они желтые, не имеет значения. Ведь вначале надо было это придумать, отыскать их среди зимы, заплатить бешеные деньги, а потом нести их в руках, не боясь показаться смешным. Это не просто знак внимания, это поступок. Они такие красивые, красота единственное ради чего стоит жить.

О значении цвета роз я тогда как-то не подумал. В моем понимании, розы были воплощением женского начала и любви. Заметив меня, Ли улыбнулась, как умела только она одна, обняла Кланю и вернулась с нею в зал. Таня осталась. Из серебристой сафьяновой сумочки, висевшей на плече, она достала коричневую пластиковую пачку «Philip Morris», щелкнул золотой «Ronson». Все это было дефицит в дефиците. Зачем ей это? Не иначе, как попытка заполнить внутреннюю пустоту дорогими вещами. То, что она взволнована, выдала вторая ее затяжка, чуть ли ни половина сигареты превратилась в светло-серый пепел.

— И сколько ты денег урыл на эти цветы? — глядя в окно, с холодным неодобрением спросила она. — А ты знаешь, что у нее даже трусов не заштопанных нет? Ты хоть представляешь себе, как ей это?

— Знаю. И представляю… Когда смогу, сам заработаю ей на трусы, и не только. Я хочу дать Ли другую жизнь. Но прежде, мне надо научить ее мечтать. Я хочу показать ей будущее, убедить ее в том, что это возможно, чтобы она сама в него поверила. Без мечты все теряет свой смысл. А что касается трусов, то на деньги родителей рука не поднимается ей что-то купить. Только эти цветы, розы, они же из лета… Уверен, они ей нужнее трусов! Танюха, да брось ты о деньгах! Когда речь заходит о деньгах, дружба дешевеет.

Таня посмотрела на меня с таким видом, как будто мне никогда в жизни не понять того, как дважды два простого, что она пытается мне растолковать.

— Если б она тебя так не любила, ты бы давно уже вылетел отсюда, как пух! — с нежданной яростью высказала она мне. — Оставь ты ее уже… Не будет вам вместе дороги. Сердцем чую, сам пропадешь и ее загубишь. У тебя есть будущее, а с ней у тебя нет ни одного шанса.

Таня в последний раз затянулась и с досадой швырнула окурок в сторону урны. Он, светящейся точкой прочертил в полумраке дугу, ударился о край урны и рассыпался красными искрами, на миг осветив темный закуток фойе, рябой битум пола и саму урну. «Не попала…» ‒ раздумывая над тем, что она сказала, констатировал я.

— Чтоб ты знал! — сказала Таня с изумившей меня силой. — Среди нас живут ангелы, выдавая себя за людей. Ли, одна из них, — голос ее дрогнул, она глубоко вдохнула и тихо договорила. — Если ты ее обидишь, тебе не жить.

Таня так и не вернулась за стол. Ушла, ни с кем не простившись, бросив мне напоследок: «Видеть тебя не могу!» В ее глазах я увидел себя. Мне знаком был этот взгляд. Однажды я видел нечто подобное у девочки, безнадежно влюбившейся в меня в первом классе.

Я направился в зал и возле входа столкнулся с Галей Королевой. Она, как всегда, шла с высоко вскинутой головой. На груди ее безупречно сидящего темно-зеленого блейзера, высоко, со стороны сердца электрическими бликами сверкала великолепная бриллиантовая брошь в виде восьмиконечной звезды. Увидев меня, кожа на ее скулах натянулась, глаза полыхнули огнем. Она решительно шагнула ко мне и, задыхаясь, звенящим голосом бросила мне в лицо.

— Знаешь, сколько до тебя твою Ли-блядь имели? Ее имели все, кроме ленивых! Знаешь, кому она только не давала?..

Она говорила, не смыкая губ, словно откусывала и выплевывала каждое брошенное в меня слово, как комья грязи. Ее острые зубы были оскалены, как у маленького разъяренного зверька. О, как же ей хотелось меня унизить! Но чтобы почувствовать унижение, надо его осознать, а я не осознавал.

— Не знаю и знать не хочу, — веско ответил я.

У меня было ощущение, будто я в чем-то перед нею виноват, и я догадывался, в чем.

— Она ни в чем, ни перед кем не виновата. Еще раз кто-то мне об этом напомнит, и я ему язык вымою. С мылом… После этого он долго будет кашлять. Вот тебе мое железное слово!

В тот вечер мы долго не могли расстаться.

Мы стояли на верхней площадке в подъезде, где жила Ли и говорили, говорили, не замолкая обо всем, забыв о времени.

— Таня сказала, что у тебя лицо сумасшедшего и люди тебя боятся. Не обижайся, она наверно имела в виду, что ты все время о чем-то думаешь, поэтому у тебя такой отчужденный взгляд. «Тот, у кого такие глаза, бывает опасен», ‒ вбила себе в голову она и хочет, чтобы я с тобой больше не встречалась. А я ей говорю, что лучше тебя нет никого во всем мире и мы с тобой вместе навсегда, как два крыла. И знаешь, она мне поверила и так расстроилась.

— Ты хорошо сказала. Умеешь… Этого у тебя не отнять. Не знаю, что еще к этому можно присовокупить? Прости, шучу. У тебя большое сердце. Позволь, в знак признательности поцеловать твою руку.

Ли положила розы на бетонный пол площадки, стала передо мной на колени, распахнула пальто, медленно расстегнула молнию на брюках. Я догадывался, что она хочет. Она достала мой член и, глядя мне в глаза долгим взглядом, исключительно медленно облизала его своим острым языком, вобрала в рот и начала сосать. Вдруг распахнулась дверь, и на лестничную площадку энергичным строевым шагом вышла ее соседка с головой в алюминиевых бигудях и мусорным ведром в руках. Увидев перед собой нашу скульптурную группу, она замерла. Ссутулившись, она подалась вперед и едва ли ни минуту оторопело нас разглядывала, растопырив руки, будто хотела схватить нас в охапку, и лишь разобравшись во всем происходящем, юркнула обратно на кухню к своим кастрюлям.

Ли не обратила на нее внимания, зажмурив глаза, с непонятной для меня страстью, она крепко обнимала мои бедра, не останавливаясь, продолжала свою затянувшуюся, до боли упоительную ласку. Я никак не мог сосредоточиться и вдруг выплеснулся в нее с таким потрясающим спазмом, будто отдал всего себя вместе с извергнутым семенем, — ей! Она проглотила. Выпила меня до дна.

— Это было, необыкновенно… ‒ то, что она сделала, никогда не приходило мне в голову, я был растроган, но еще более обескуражен. ‒ Я так тебе благодарен, — промямлил я, тут же почувствовав, что ляпнул не то.

Ли посмотрела мне в глаза и сказала строгим, без намека на шутку голосом:

— Бога благодари. В тебе искра божья, береги ее. Бог тебя любит, а если я в тебе ошиблась, ты сам ему ответишь за всю мазуту. И я тебя люблю, и для меня нет в тебе ничего противного, потому что ты и я одно целое.