Дерзкие рейды (Повести) - Одинцов Александр Иванович. Страница 13
Да, да — так и есть. Спустя какие-то минуты прямо перед глазами расстилается вдали серый низинный луг, испещренный странными темными прямоугольниками.
— Торфяные копани, — поясняет Клинцов скорчившемуся рядом рыжему пареньку.
— Знаю сам! Еще получше вас!
И обладатель двустволки сплевывает. Шеврук, сидящий на бугорке замшелого корня, протягивает ему миниатюрный вальтер с перламутровой рукояткой.
— Бери, новобранец! Пока — на предохранителе. Гляди, как на боевой взвод переставить.
Рыжий мальчуган внимательно следит за движениями пальцев командира. Кивает. А минуту спустя вытаскивает пистолетик из-за пазухи, так и сяк поворачивает перед глазами.
— Бабская цацка, — бормочет он. — Вот парабелл бы мне!
— Заказ принят! — отчеканивает Шеврук.
— Цыц, зачуханные! — слышится сзади. — Замрите!
Командиры оборачиваются к старшему сержанту Ковезе. Тот отличается необыкновенно чутким слухом. Сейчас, прижимая правой рукой к уху телефонную трубку, он одновременно уставился в циферблат часов.
Тягуче ползут секунды.
— Танки! — возглашает Ковеза. — 3 Велижа!
— Побачимо, — с рассчитанной медлительностью отзывается Шеврук. — Нехай не слазит. Может, ще поталанит.
Ковеза повторяет в трубку приказ: оставаться на посту. Между тем уже докатывается равномерный, вибрирующий гул.
Отряд отходит от шоссе. Всего лишь метров на двадцать. Бойцы залегают за толстыми елями.
Неотвратимо надвигающийся гул забивает уши. Словно прибойным девятым валом накрыло, вглубь затягивает, и над головами прокатываются тяжелые вспененные волны. Воздух застревает в легких — изнутри душит, и трудно вытолкнуть его из груди.
К счастью, такое обессиливающее оцепенение долго не длится. Гул — уже не сплошной. Различимы вой моторов, и гусеничный лязг, и скрежет траков. Еще миг — и в просветах меж еловыми замшелыми стволами и понурой нависью бородатого лапника мелькают смутно-черные громадины.
— Хоть гирше, та инше!.. — восклицает Шеврук, оборотясь к Ковезе.
В скрежете и громыханье металла Ковеза не улавливает отдельных слов, но сразу же безошибочно схватывает смысл целой фразы. Возможно, догадывается по движению губ; а может статься, потому, что самому подумалось о том же… По цепочке бойцов — от одного к другому — перелетает немудрящая поговорка; все веселеют.
Лязг и скрежет, лязг и скрежет… Ох какая прорва на восток прет! А в глазах уже не мельтешат. Сизый туман выхлопов стелется от шоссе. Поначалу бензиновая вонь разгоняет сырую мглу, но постепенно смешивается с нею. Снова трудно дышать.
Прибой лязга и скрежета перекатывается влево. Запоздало звенит и потрескивает в ушах. И вдруг — игольчатые вспышки! Неяркие, в сизой пелене между стволов и ветвей. В частой заглушающей стукотне танковых пушек ошеломляюще немо валится высоченная ель. Обламывая, корежа ветви соседок, она прикрыла верхушкой сапоги Левы Конторовича — крайнего на левом фланге.
И — стихло… Так же внезапно, как и загремели залпы.
Шеврук и Клинцов переглянулись, явственнее, чем когда-либо раньше, читая в глазах другого свою собственную мысль: «Неспроста!.. Танкистов, видать, упросили шагануть на всякий случай!»
Мельком они подумали также, что, расположись отряд чуточку левее — не в прореди, а в самой гуще ельника, — не миновать бы потерь.
Ковеза, все время прижимавший телефонную трубку к уху, подскочил, рывком отвернул угол отяжелевшей плащ-палатки. Свалилась его светлая кубанка, влажный чуб разметался, налипая на брови. Скорчась и уткнув голову под угол плащ-палатки, Ковеза слушал.
— Мотоциклисты, — определил Ковеза и приподнялся. — А за ними автобус!
— Штабной, братва! Наконец-то! — раздались голоса.
— Насилу дождались!
— Не кажи гоп, покеда…
— Не высовывайся допрежь! А не то обстригут башку по самые плечи!
Шеврук подал команду перебежать с выжидательных позиций на исходные. Здесь, на уже облюбованных местечках, раздается лишь одно замечание — дружески насмешливое:
— Пригнись!.. Или ты, Левка, приладился пули брюхом ловить?
И слышится только стремительно надвигающееся стрекотанье мотоциклов. Оно заглушает рокот автобусного мотора.
Вот они! Двухрядной вереницей.
Лица мотоциклистов, как бы укороченные касками, неразличимы. Но в глаза бросаются черные воротники зеленых кителей.
— Эсэсовцы!
Пропустив три пары, Клинцов вскакивает, швыряет гранату под брюхо автобуса.
Этот бросок — сигнал. Разрыва не слышно: перекрыт очередями шмайсеров и «дегтярей».
Несколько порожних мотоциклов уже в кювете. Автобус наезжает на убитых эсэсовцев, останавливается. Окна по-прежнему зашторены.
Штабные офицеры, похватав оперативные документы, выпрыгнули из автобуса. Черные выемки на торфяном лугу показались им желанным укрытием. Велиж-то близехонько! Подмога живо подоспеет!
С портфелями, прижатыми к груди, гитлеровцы ринулись через сырой, вязкий луг, но попали под фланговый огонь автоматчиков. Никто из них не остался в живых. Схватка длилась всего четыре минуты. Из двадцати мотоциклов оказались исправными — девять.
Астапов, Ковеза и еще пятеро разведчиков, знающих толк в мотоциклах, натянули на себя кители эсэсовцев и, усадив на багажники бойцов, помчались выручать Вацевича.
За эти считанные секунды командир и комиссар запихнули в свои заплечные мешки еще и бумаги из ящиков автобуса. И тогда над комфортабельным автобусом, в котором был оборудован даже душ, взвихрился огненный факел.
Полчаса спустя засада карателей получила по радио приказ: «Покинуть усадьбу, а лесника доставить в гестапо Велижа».
Когда связанного Вацевича бросили в кузов и полувзвод карателей разместился на продольных скамьях — спина к спине — унтерштурмфюрер приказал спалить усадьбу.
Алексаев и Астапов увидели взметнувшийся столб пламени, когда до усадьбы оставалось не более трех километров. Они разделили разведчиков на две группы. Те, кто был в эсэсовской форме, выстроились на обочине дороги, другим предстояло затаиться, пропустить машины и уничтожить карателей фланговым кинжальным огнем.
Вернулся посланный вперед Ковеза и, едва переводя дыхание, доложил о приближении лишь одного грузовика. Алексаев и Астапов уже не сомневались в успехе. Будь с ними хоть один боец, отлично владеющий немецким языком, Вацевича удалось бы вырвать из рук гитлеровцев живым и невредимым. Но командир отряда не счел себя вправе подвергнуть опасности ни переводчика, ни его помощника Леву. Слишком увесистым оказался тюк захваченных оперативных документов, которые надлежало немедленно рассмотреть и рассортировать.
Завидев впереди эсэсовские фуражки и кители, унтерштурмфюрер остановил машину. Астапов доложил, что он якобы послан на подмогу. Произнесенная им фраза была грамматически правильной. Однако подвело произношение. Немцы поняли, что перед ними переодетые партизаны. Завязалась схватка.
Вацевича отбили. Но — с несколькими пулями в животе — он скончался в пути к пункту сбора.
А ночью в условленный час радировали Центру о захваченных документах. На следующий день пришел ответ. Командир зачитал радиограмму перед строем:
«ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ ДОКУМЕНТАМИ ТЧК ПОЗЖЕ СООБЩИМ ОРИЕНТИРЫ ПЕРЕХОДА ФРОНТА».
Слово взял комиссар Клинцов:
— До сих пор, — сказал он, — мы редко заходили в деревни. Теперь же, на пути к Москве, не откажемся от встреч с местными советскими людьми. Не только ради теплых ночлегов. Главная цель — другая!.. Прежде чем отчитаться перед Центром, отчитаемся перед населением. Отчитаемся захваченным оружием врага. Отчитаемся двумя с половиной сотнями зольдбухов и офицерских удостоверений. Их владельцы не смогут больше жечь, убивать и грабить… И пусть убедятся все — от мала до велика, что советские воины умеют воевать и в тылу врага.
После короткого митинга командир и комиссар очень придирчиво отобрали специальную группу для доставки документов, захваченных главным образом из штабного автобуса. Этим товарищам отныне запрещалось участие в боях. Единственная их задача сводилась к тому, чтобы в целости доставить свой груз штабу фронта.