Тень Основателя - Глушановский Алексей Алексеевич. Страница 49

Из стебля бузины я соорудил духовую трубку, иглы отломил от росшей при дороге акации, а собранный пух одуванчика стал игольной обмоткой. Медянка — ядовитейшая среди змей…

Сторож склада, расположенного при рынке, умер быстро, а я добыл три куриные тушки — больше унести мне тогда было не под силу. Так я впервые совершил убийство, и с тех пор курочка для меня — любимое лакомство.

Эти курочки спасли нас с Талькой, позволили выжить и восстановить силы, а вскоре в Лаору пришли корабли с афийским зерном, и раздачи хлеба были возобновлены.

И вот сейчас я стоял перед девушкой, в чьих глазах стыло то самое тихое отчаяние, что я уже видел в глазах Тальки, отчаяние, когда-то заставившее меня, едва передвигая ноги, красться в Белый город; отчаяние, толкнувшее меня на убийство ни в чем передо мной не виновного сторожа.

Не виновного ничем, кроме того, что он стоял между мной и едой, между мной и двумя жизнями — моей и Талькиной.

Я помню. И вновь стою перед умирающей от голода. И пусть это лишь статуя… не важно. Важно то, что мне уже не девять лет, я сыт, силен и вооружен, а главное — у меня есть еда, и я могу помочь! Ведь мне ее и правда жаль…

Жалость и желание помочь, казалось, переполняли меня, созданная гениальным скульптором композиция накладывалась на воспоминания прошлого, сквозь мрамор глаз статуи просвечивали теплые серые глаза Тальки…

Момента, когда на мне оказались тяжелые черные доспехи, я не заметил. Лишь коротко кольнуло в сердце, резко изменилась точка зрения, да каменным крошевом разлетелся от тяжкого удара закованного в латную рукавицу кулака пыточный стол — алтарь с желанной, но недоступной едой.

Затем доспех исчез, а я, не раздумывая, разорвал курочку на две части и, почти не колеблясь, положил половину в протянутую руку статуи, коротко командуя: «Ешь!» И ничуть не удивился тому, что мраморные пальцы крепко сомкнулись на протянутой мною еде.

Глава 9

БОГИНЯ-ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА

— М-да-а… Знаешь, пожалуй, это самая странная жертва, которую мне приносили за все века моего существования. — Сидя на высоком крыльце полуразрушенного храма, мы с Ари грызли по-братски поделенную курочку и любовались закатом. — Но мне нравится! Это намного лучше иных вариантов!

— Не «намного лучше», а самое лучшее! — поправил я, невольно сравнивая ее и свою половинки курочки, пытаясь определить, уж не досталась ли этой нахлебнице большая часть.

— И то верно. От тебя — это действительно великая жертва… Нет, правда, — заметив, как я нахмурился, быстро затараторила она, — ценность жертвы — в ее важности для жертвователя. А при твоей любви к курятине в качестве жертвы она приобретает невероятный вкус. Можно сказать, что я ощущаю ее такой, как воспринимаешь ее ты. И это очень приятно!

К тому же дар добровольный, не в благодарность или оплату за помощь, не из страха или надежды на поддержку… Знаешь, я подобного, пожалуй, и припомнить-то не могу…

— Жалко мне тебя стало, — поделился я своими мыслями, — просто жалко, и помочь захотелось.

— Спасибо. Тебе удалось, — коротко ответила она и чуть склонила голову к плечу, следя, как багровое солнце опускается к невидимому за деревьями горизонту.

Воцарилось молчание, во время которого я искоса, но с большим интересом разглядывал встреченную мной настоящую богиню.

Ари была похожа и не похожа на свою статую, в протянутую руку которой я вложил свое копченое сокровище.

Стройная, немного выше среднего роста, она не имела ни следа той истощенности, которая виднелась в изображавшей ее статуе, что очень благотворно сказалось на отдельных — и, надо заметить, весьма интересных — деталях ее фигуры.

Черты лица Ари полностью совпадали с теми, что я увидел у статуи, но белоснежный мрамор никак не мог передать ни буйной копны черных волос, ни озорного и веселого блеска глаз, ни хитрой улыбки, то и дело мелькающей на немного замаслившихся от моей курочки губах.

Причину этой улыбки я понимал просто великолепно! Вон она, причина, сейчас трещит косточками под ровными, белоснежными, крепкими и острыми зубами. Эх, прощай, моя курочка! Но все же интересно, кто же эта мошенница, так хитро выманившая мое сокровище?

Собственно, сразу после ее воплощения она мне пояснила некоторые вопросы, вызывавшие наибольший интерес, а именно:

она богиня, и этот храм когда-то был посвящен именно ей;

я, как пожертвовавший ей столь много (аж полкурицы! вкусной! копченой!!!), могу называть ее просто Ари, в поклонах и прочих изъявлениях благочестия она не нуждается, так что падать ниц и славословить не обязательно (как будто кто-то собирался это делать);

ее статуя, а точнее — материальный аватар, выглядела так, как я ее увидел, по той причине, что покинут храм был в отнюдь не лучший период ее жизни, когда у нее были серьезнейшие проблемы, и с тех пор ею не навещался, чтоб не будить грустных воспоминаний, да и нужды не было, и больно вообще-то… по крайней мере, пока я не разнес алтарь и не угостил ее этой восхитительной копченой курочкой!

И вообще, она больше не желает тратить время на болтовню, а собирается немедленно перекусить в живописном месте, и я, если хочу, могу составить ей в этом компанию.

Вот я и составил. Я всегда готов составить компанию, если речь идет о поедании чего-нибудь вкусного, особенно курочки! Впрочем… эта компания оказалась на редкость удачной. С Ари было очень приятно молчать, сидя на нагретых за день мраморных ступенях, любоваться небом, которое заходящее солнце окрашивало в просто невероятные цвета, и неторопливо обгрызать копченое мясо с хрупких куриных косточек. Это было как-то очень правильно и уютно.

Не знаю почему, но Ари воспринималась какой-то родной и близкой, словно сестренка — может быть, даже та, которую так и не успела родить моя мать, — а не как неизвестная загадочная богиня из заброшенного и затерянного в дремучем лесу загадочного храма.

И не знаю, это ли ощущение родного плеча рядом или, может, общее впечатление от разыгравшихся на небе красок заката, а может, атмосфера старинного, полуразрушенного храма, на ступенях которого мы сидели, но в голову мне пришел отрывок старинной песни, которую иногда, в таком далеком-далеком детстве пела мне мама, и я спел куплет, который запомнил:

— А почему ты замолчал?.. Продолжай, мне нравится! Хорошая песня, и тема подходящая… — заинтересовалась Ари.

— А дальше не помню. — Я печально развел руками.

— Ну… тогда вспоминай! — Гибким движением богиня встала на ноги, ее неожиданно сильный и красивый голос взметнулся, наполняя храм и сплетаясь с посвистом ветра, скользящего среди колонн:

Допев песню до конца, она вновь села рядом и, казалось, над чем-то глубоко задумалась.

— Откуда ты ее знаешь? — Учитывая, что песня была не на лаорийском, а на одном из старых, очень старых языков, которым сейчас владели отнюдь не все даже Древнейшие роды, и лишь очень немногие Древние, вопрос был вполне актуален.

— Ну… я все же богиня, — ушла от ответа Ари. — Да и, признаться, мне всегда нравилось искусство Пришлых. Жаль, что вы сохранили так мало… Да и эта песня… Оно ведь и впрямь, похоже, было. Вот только мы, к сожалению, не выстояли.