Должница (СИ) - Гуляева Евдокия. Страница 31

Мое бездействие как будто еще больше провоцирует непогоду!

Горизонт почти встает плотной стеной надвигающегося бурана. Первые чуть слышные завывания метели нарушают повисшую в воздухе тишину, порывы ветра усиливаются, и вот уже хоровод крупных хлопьев снега окутывает весь окружающий пейзаж, превращая его в непроглядную движущуюся массу. Нет больше деревьев рядом с дорогой, нет неба и земли, остался лишь круговорот метели, поглотивший привычные цвета и звуки. Теперь вокруг нас только хаос белых вихрей, а единственно слышными звуками становятся свист и бередящие душу завывания ветра.

Сквозь круговерть хлопьев снега, вижу, как открывается водительская дверь машины, прикрываю глаза, слышу только резкий, полный раздражения хлопок дверцы, через доли секунды чувствуя грубый рывок в сторону автомобиля.

Закрытая от беспощадного ветра мощной спиной, слышу, как зло рычит мне в ухо:

— Хочешь уйти? Уйдешь! Только после того, как отработаешь ранее оговоренный срок! Сколько там осталось?! Десять дней? Вот десять и пересчитаешь! Не минутой меньше. А потом, можешь идти вон! — жестко перехватив за предплечье, подвел меня к машине, открывая дверцу и резко ссаживая меня внутрь, следом бесцеремонно закидывая в салон мою скромную сумку.

Обойдя автомобиль со стороны капота, еще пару секунд оставался снаружи, наедине с бушующей стихией…

Щелчок замка… Открыв водительскую дверцу сел, раздраженно прихлопывая ее за собой, нажимая на старт, вдавливая педаль газа в пол. Злость щелкает, в интимном пространстве салона, не найдя выход, словно ток, обнажая высокое напряжение между нами. Каждый такой щелчок и я вздрагиваю, боясь даже смотреть на его идеальный источник.

Молчу, потому, что оправданий нет…

Молчит, потому, что с трудом сдерживает ярость…

Взглянув на него, в отражение зеркала заднего вида, отчетливо увидела пульсирующую ямочку злости на левой щеке — термометр его крайнего бешенства.

Сотни метров, которые я прошла — пролетели за секунды. Завернув во двор, резко притормозил, останавливая машину, поворачиваясь ко мне, без слов кивая в сторону дома. Поняла без слов. Щелкая дверной ручкой, но была остановлена ледяным голосом:

— Не зли меня больше, чем есть. Не пытайся уйти. Десять дней — мои. Ты поняла?

Я молча кивнула, выходя из машины, только сейчас понимая крайнюю степень обиды, которую нанесла Сереже.

— Хочешь так, попробуем по твоему…

Услышала вскользь, вместе со свистом шин, сглатывая вполне заслуженную резкость.

* * *

Полночь…

Час… Второй, третий…

Его нет. Я ждала Сережиного прихода здесь, в гостиной на диване, привычно укрывшись пледом. Только зайдя домой, я почувствовала всю глупость совершенного мной поступка. Метель за окном продолжала бушевать, подсказывая мне о моем безрассудстве, каждый раз, с новым порывом ветра, беспощадно бьющего в окна, причитая о моем неразумии, всхлипывая, напоминая о ребячестве. Все поняла, поэтому ждала, желая объясниться…

Услышав шелест шин подъезжающей машины, встрепенулась, присев на диване, спуская ноги на пол.

Женский смех услышала сразу. Вместе со вторящим ему мужским…

Впервые так больно от увиденного!

Заходя в дом, Сережа даже не заметил моего присутствия, глухо, проходя по гостиной, привлекая «очередную» блондинку к себе, увлекая ее в сторону своей комнаты. Слышу четкий хлопок двери, отчетливой точкой ставящей окончание нашего сумасшествия. Крылья счастья я сегодня вырвала себе сама, по своей глупости, а вот мое сердце, сейчас, вырывает мне прямо с мясом он, не думая разрывая грудную клетку, обхватывая его жестокой рукой, выдирая прямо с мясом, с сетками опоясанных вен, нещадно дергая, отбрасывая прямо на пол, к мои ногам…

Но я не плачу! Переступаю через него, решительно поднимаясь к себе в комнату, скупо принимая свои ошибки.

Больно! Очень!

Так, что не могу дышать, поэтому сажусь прямо на пол у закрытой двери, прижимаясь к ней спиной, припечатывая ее затылком. Желчь кислоты сожаления разъедает внутренности, заставляя их тлеть, дымиться от негодования, вспыхивать от ревности, полыхать костром сомнений, топиться в горячной вспыльчивости.

Придумываю себе мистически изводящий смех внизу, предательские звуки проскальзывающего возбуждения, ранящие меня осколками недоверия, беспощадно полосующих кожу, рассекая ее, холодом нанося страшные рубцы, грубо обжигающие своей откровенностью…

Мои! Заслуженные! Новые!

Откидываю голову назад, еще раз, ударяясь затылком, выбивая первые слезы крушения иллюзий. Соленые, крупные капли разочарования, обиды, ножом унижения колко рассекающие щеки, сползающие по груди, как в масло, легко входя в пустоту, которую раньше занимало сердце, заполняя полую полость сукровицей правды отравляющей своей неправильностью.

Обжигают!

Поэтому я стираю первые капли слез тыльной стороной ладони, нещадно смахивая их, пытаясь стянуть мешочек своей гордости, туго перевязав, наглухо запечатав. Тщетно! Предательские капли просачиваются через возведенную мной плотину отчужденности, впервые прорывая преграду чувств, обнажая душу, являя весь пыл моей надуманной ревности.

Тихо постанывая от первых слез, слизывая их языком, ощущала горечь полыни. Той самой, пропитавшей мои губы в бане…

Растираю ее вкус, стирала, уничтожая все проявления своей слабости.

* * *

Сгораю от эмоций, тихо провожая свою гостью, не от того, что не смог…

Не захотел!

Впервые, с холодностью отказавшись от пылающего задуманного.

Обида не давала вдохнуть полной грудью, только урывками, украв жизненно важный глоток, заглушив орущие эмоции, изредка, непостоянно, позволяя втянуть разъедающий привкус соли разочарования…

Подходя к лестнице, ведущей наверх, останавливаюсь, запрещая себе подняться, принимая нанесенное мне оскорбление, грубой пощечиной, до сих пор обжигающей мне щеку. Насмешка ситуации изводит меня! Я, до тошноты привыкший к беспрекословному обожанию женщин, впервые, был грубо отвергнут категоричным, единственным отказом желанной девчонки, подстегнутый ее отторжением, не желающий принимать глупое отвержение, но сбитый с ног этим отказом.

Выворачивало наружу!

Но я, с силой, разжал руку, сжимающую перила, развернулся, уходя в свою комнату, не желая и дальше расчленять свои чувства на атомы, холодно запечатывая их суть глубоко внутри…

— Хочешь так, будет так…

Глава 24

Гнев, разрушительным пожаром разгоревшийся вчера, беспощадно выжег другие эмоции, которые всю ночь тлели до пепла, сгорая дотла, к утру, оставив в груди лишь звенящую пустоту…

* * *

Неконтролируемая ярость затопила мгновенно, так быстро, что я захлебнулся от ее безудержного напора, быстро расчленив и выявив повод ее появления. Бессильный, всепоглощающий страх, стал первопричиной. Первые его колики почувствовал уже там, в доме у Зверя, когда не нашел Славу. Слепая беспомощность накрыла с головой, как только вернулся домой, зайдя в двери, сделав всего один шаг, входя внутрь, мгновенно почувствовав, что ее нет.

Брошенная наспех фотография лишь подвела сухую черту — она ушла…

Рядом раздраженно маячил чистый тетрадный лист… Пустой, бл. дь! Ни строчки…

Страх — совершенно новое для меня чувство, опутал липкой, вязкой тревогой, неприятно облепив сердце, стягивая его, заставляя замедлить ритм. Рвано выдохнул. Потом еще раз, пытаясь вырвать с мясом мешающую ясно мыслить постыдную для меня эмоцию. Но она прочно укоренилась глубоко внутри, разъедая ядом сомнений мою душу. Въедливые слова круговертью, до тошноты, мелькали перед глазами: не вернется, насовсем, не желает, не хочет, не любит…

Я не могу заставить ее полюбить себя!

И вот только сейчас на меня обрушилась, девятым валом, волна бешенства! Не посчитала нужным даже объясниться, черкнув пару черствых строк прощания. Это была не пощечина, а хук правой, оставив на щеке гематому унижения, которая расцвела сейчас сине-фиолетовым цветом досады, примешиваемой желтой свирепостью и бесцветным раздражением, затянувшим место удара отеком злости.