Алдар-Косе (По мотивам казахских народных сказок) - Алтайский Константин Николаевич. Страница 2

— Давно я хотел спросить тебя, дорогой Алдар-Косе, как ты сделался мастером обманов? Ведь не родился же ты обманщиком?

— На это трудно ответить. Конечно, в пеленках я обманщиком не был. Если хочешь знать, в мальчишескую пору я был очень доверчивым и даже не подозревал, что в мире так много обмана. Помню, меня удивила и даже ошеломила одна сказка. Ее мне рассказал отец. Если вдуматься — это страшная сказка. Слушай!

…Было это или не было? Пожалуй, все-таки было. Жил-поживал в семье пастуха мальчик Дюсен.

Он говорил всегда только правду и верил, что и все вокруг тоже правдивы.

Послали Дюсена за чем-то в соседний аул. Идет он, напевая песенку, и видит: лежит в траве крошечный, только-только рожденный, сайгачонок, а в двух шагах от него серая волчица. Говорит Дюсен волчице:

— Не напугай сайгачьего детеныша.

— Что ты, — отвечает волчица. — Сайга, его мать, побежала к речке напиться, а я, как видишь, стерегу малышку. Вернется сайга, я уберусь восвояси.

«Какая волчица добрая, заботливая!» — думает Дюсен и идет дальше. И надо же было ему обернуться! Видит он: терзает волчица сайгачонка, заглатывает куски мяса, хрящики, кости и копытца. Опечалился Дюсен. Глотает слезы. Идет дальше и видит: ширококрылый беркут несет в когтях зайчишку, а тот, бедняга, трепыхается всеми четырьмя лапками.

— Что ты делаешь, беркут? — спрашивает Дюсен, а хищная птица спокойно отвечает:

— Разве ты не видишь? Повредил заяц лапку, а на трех лапах не доскакать ему до своей зайчихи. Вот я и несу его, а он, серый, от радости ногами дрыгает.

«Ах, какой добрый беркут!» — думает Дюсен и шагает дальше.

И угораздило же его оглянуться! Сидит беркут на вершине кургана, а от серого зайца — только лапы да уши.

— Ложь, обман! — шепчет сквозь слезы Дюсен. Идет дальше своей дорогой и видит: в озере, у самого берега, пеликан захватывает, как сачком, огромным клювом мелкую рыбешку, набивая ею мешок, которым снабжена пеликанья нижняя челюсть. Сколько в этом мешке трепыхается рыбок? Двадцать, пятьдесят, сто?

— Что ты делаешь, пеликан?

А пеликан похохатывает в ответ:

— Разве ты, чудак, не догадываешься? В озере разбойничает щука. Напала она на карасиную мелюзгу и заглатывает ее. Вот я и спасаю карасиков. Отсидятся они в мешке моего клюва, пока щука безобразничает, а уплывет хищница, я их выпущу обратно в озеро.

«С виду пеликан безобразен, — думает Дюсен, — а какое у него благородное сердце!»

Шагает мальчик дальше, но на ходу оборачивается. Лучше бы ему этого не делать! Пеликан, закидывая вверх голову, с наслаждением лакомится наловленной рыбешкой.

— И тут неправда! — сокрушается Дюсен и уже не плачет, а сжимает от возмущения кулаки. А ему открывается новая картина: перед сусличьей норкой стоит неподвижно лисица.

— Что ты тут делаешь? — удивляется Дюсен.

— Видишь ли, — отвечает лисица. — Неподалеку, в овраге, я высмотрела родничок с чистой холодной водой. А суслик, я слышала, все жалуется, что ему нечем утолить жажду. Вот я и поджидаю его. Как только он выглянет из норки, я сразу и покажу ему дорогу к роднику.

Слушает Дюсен, но уже не верит ни одному слову. Волчица его обманула; беркут, пеликан. Почему бы и лисице не слукавить?

— Ты, я вижу, давно ждешь суслика. И, наверное, проголодалась, а я знаю, где вкусная пища лежит.

— Покажи!

— Пожалуйста. Следуй за мной.

Шагает Дюсен, а лисица за ним. Видит лисица: лежит на траве кусок баранины, а от нее идет такой аппетитный запах, что у плутовки слюнки потекли.

— Ешь! — предлагает Дюсен.

Лисица бросается на мясо, но тут что-то звякает. Надо ли объяснять, что Дюсен перехитрил лисицу, привел ее к охотничьему капкану и железо защемило обе лисьи лапы?

— Поучительная сказка, — отозвался Альти. — Слышу ее впервые.

— Эта сказка открыла мне глаза на многое! — помолчав, продолжал Алдар-Косе. — Конечно, обманщиком я стал не сразу. Такие дела враз не делаются. Конь — краса табуна, вырастает из сосунка-жеребенка, дуб — из желудя, а поднебесный беркут пищал когда-то желторотым птенцом. То, что я увидел, когда стал юношей, перевернуло во мне душу. Наш сосед бай Назир хвастался тем, что по доброте сердца приютил дальнюю родственницу, круглую сироту Багилу — скромную и добрую девушку. Люди удивлялись байской доброте. Однажды темной ночью я шел мимо жилья бая Назира и услышал женские рыдания. Я приостановился. До меня доносились два голоса: один жаловался, другой утешал. И тут я узнал, что несчастная Багила — рабыня; бай принуждает ее работать от зари до зари, а кормит объедками с байского стола. Дважды пыталась убежать, куда глаза глядят, но ее ловили и наказывали плетьми. Девушка призналась своей утешительнице, что решила утопиться и теперь ждет удобного случая. Я ушел незамеченным, унося в сердце недоброе чувство к ханже Назиру.

Долго наблюдал я за ростовщиком Шаяхметом. Он часто возводит глаза к небу, на его губах блуждает лицемерная улыбка, но сердце у него каменное и он не знает, что такое жалость. Он пожертвовал двести рублей на украшение мечети, и муллы говорят о нем, как о добром человеке и благодетеле бедных. Но кто не знает, что этот толстогубый и пучеглазый человек выжимает соки из людей, давая неимущим займы под большие проценты? Люди проклинают ростовщика шепотом, потому что больше огня боятся его немилости и мести.

А бай Кабанбай! Ты ведь знаешь, Альти, что он оклеветал моего отца. А когда отца заковали в железные кандалы и угнали в холодную Сибирь, мать, оставив меня на попечение тетки Айши, последовала за невинно-осужденным отцом, и там они оба погибли. Вскоре умерла тетка Айша и остался я круглым сиротой. Жил впроголодь. Вот тогда и поклялся, что никогда не прощу баю Кабанбаю то, что он погубил моих родителей.

Муллы изо всех сил стараются превозносить бая Кабан-бая добрым праведником, но я-то хорошо знаю, кто он такой.

Друг Кабанбая — жестокий и коварный бай Айгожа. И его муллы выставляют заслуживающим уважения. Муллы лгут.

Пусть лучше ужалит меня гадюка, разорвет в клочья волчья стая или занесет снегом буран, но уважать Айгожу и Кабанбая я никогда не стану. Если хочешь знать, с этого Айгожи и начались обманы.

У Айгожи было три жены и придурковатый губошлепый сын Абдикей. Третья, самая молодая жена Зейнеп, славилась как несусветная привередница. То ей хариусов подай, то липового меда, то перепелок.

Айгожа откуда-то узнал, что отец обучил меня, мальчишку, ловить перепелок волосяными силками.

Встретив меня однажды в степи с перепелками в руках, Айгожа, похвалив мою охотничью сноровку, предложил:

— Приноси мне пойманных перепелок. За каждую будешь получать пятачок.

Я по своей наивности обрадовался. На другой день принес перепелку — получил пятак. Но этот медный пятак оказался единственным, хотя я таскал баю перепелок ежедневно. Да и не по одной, а по две и по три. А выдастся удачный денек, приволоку пять птиц.

— Я веду счет дичи, — успокоил он меня. — Перед началом ярмарки я отдам тебе сразу все, и ты купишь халат, тюбетейку, кожаный пояс — все, что необходимо джигиту.

Я согласился и в уме подсчитывал свои растущие доходы. Накануне ярмарки Айгожа пустил меня в свою белую юрту, усадил на ковер, а сам куда-то отлучился. Вернувшись, он свирепо набросился на меня:

— Зачем ты, негодный мальчишка, разбил мою любимую пиалу? Посмотри на осколки — на них золотая каемка. Это очень дорогая пиала. Теперь тебе не расплатиться!

— Я не трогал вашей пиалы. Смирно сидел, не сходя с места.

— Ах, ты еще и лгун! Ну погоди, я возьму сейчас камчу и раскрашу твою спину.

Тут он, будто что-то вспомнив, взял меня за шиворот, вывел из юрты и дал такого пинка, что я летел кубарем и очнулся в бурьяне далеко от юрты. Не успел я подняться, как Айгожа натравил на меня волкодава. Я едва унес ноги. Глотая слезы, я подсчитал, сколько мне не доплатил жадный бай. Я принес ему шестьдесят восемь перепелок, а заплатил он только за одну. Значит, бай задолжал мне три рубля тридцать пять копеек.