Северные волки (СИ) - Гуйда Елена Владимировна. Страница 18

ГЛАВА 20. Распятый Храм

Pater noster, qui ts in caelis...

Взлетали ровным пчелиным гулом под деревянные своды храма слова вечерней молитвы.

Время, когда святой отец Оливер снова и снова просил прощения у Господа. Время, когда он день за днем просил простить грехи его, как свершенные, так и грядущие.

Люди слабы духом своим. Порочны и подвержены соблазнам. Грешны. Даже святые отцы, посвятившие себя служению Господу нашему Иисусу. День за днем, месяц за месяцем, год за годом, каждую вечерню он посвящал тому, что просил Его простить свершенное. И наделся, что милость его достаточно велика, чтобы он мог спать спокойно. Хоть одну ночь. Хоть одну единственную ночь, за все эти годы.

Давно, еще когда Эдвульф был молод... сколько тогда ему было? Пятнадцать? Шестнадцать? А впрочем, важно ли это сейчас, спустя столько десятилетий? Его, как и многих других из его деревни на окраине графства Утрехт, соседствующего с Фрюльи, постигла участь, которую оплакивают матери и которой гордятся отцы. Он стал солдатом. Воином. Как гордился кожаной броней и ржавой сталью, что выдали ему в оружейной графа Утхерда. Мечтал о подвигах, любви женщин. Богатстве. А потом была война. Нет, не такая, когда войско идет под королевскими знаменами. Другая. Мелкие стычки на границе. Вырезанные деревни. Порушенные жизни. Грязь и скверна. И никакой доблести. Никакой славы. Забывались имена павших, а на их места приходили такие же безымянные. Голод и болезни толкали солдат на самые жуткие преступления против законов божьих... Тогда он и решился. Бежал. От страха пасть и быть так же забытым, как многие другие. От мерзости, что окружала их небольшой отряд. И ему даже удалось. Не вышло одного - сбежать от совести.

Графство Фрюльи приняло его не многим лучше, чем приняло бы родное. Много дней он топил чувство вины в забористом самогоне, а по ночам кричал от ужаса, убегая от тех невинных душ, что пали от его руки. А на утро все начиналось снова. Пока однажды в вонючей канаве не нашел его бродячий монах... Тот день он никогда не забудет. Даже на смертном одре он будет помнить глаза, полные мудрости и смирения.

- Ты тратишь свою жизнь, убегая от прошлого день за днем. Вместо того, чтобы покаяться и искупить свои грехи, - сказал он тогда и ушел.

А Эдвульф смотрел, как становиться маленькой серой мошкой сухонька фигура, медленно движущаяся на восход.

Тогда он и решился. Пришел в небольшой тогда еще Храм. Обитель святого Бенедикта. Он хотел просто креститься, а вышло...

Нет,отец не жалел о своем выборе. Он страшился того, что могло бы быть с ним, не встреться ему святой паломник.

И все же ужасы прошлого не желали отпускать его. Каждую ночь они приходили снова и снова. Сколько бы он ни молился, сколько не ставил бы свечей. А потому он всецело отдал себя помощи тем, кто в ней и правда нуждался. Помогал, чем мог. Наставлял на путь истинный. Постился и молился. Но и это помогало мало.

И тогда он в ежедневную молитву добавил новые строки.

- И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. Или избавь нас от боли, что терзает души наши, - просил он Господа.

Но то ли Господь оставался глух, то ли Оливер не искупил и сотой доли своих грехов, но все оставалось, как прежде.

Amen, - закончилась вечерняя молитва.

Но Оливер не спешил подниматься вместе с остальными. И пусть его колени, стершиеся до крови, и покрывшиеся мозолями, нестерпимо болели от холода каменного пола, он не спешил покинуть молельню и отправиться в свою келью.

- Сын мой, тебе следует отдохнуть. Этот день ты трудился. Не терзай свое тело слишком сильно, дабы и завтра ты мог послужить Господу нашему в трудах своих, -обратился к нему настоятель Бенедикт.

- Да настоятель, - послушно поднялся с колен Оливер, - Доброй ночи! - и, шаркая почти истоптанными сандалиями, направился к выходу.

Он всегда был немногословен. Говорил ровно столько, чтобы его не сочли немым. Но был один человек, с которым он мог говорить часами.Бертрада.

Милое дитя, запутавшееся и несчастное. Сколько бед и испытаний Господь отмерял сиротке, знал только он сам. И все же Оливер верил, что и она сможет найти свой путь. Может в обители святой Магдалены? Или...

Эту мысль ему додумать не удалось. Дверь распахнулась всего в шаге от него. Резкий толчок в грудь и уже немолодой монах рухнул навзничь на каменный пол, больно приложившись головой. И хорошо. Потому как все те ужасы, что происходили позже, казались просто одним из его кошмарных снов. То как упал настоятель, заливая собственной кровью, хлынувшей из словно второй рот вскрытого горла. Как истошно кричали обитатели монастыря во дворе. Как падали на пол чаши для подношений и кубки для причастия. Все это было сном. Жутким сном, от которого не останется и следа, стоит ему открыть глаза. Жуткий кошмар, преследующий его годами и обретший новую форму. Новое подобие. Жутких зверей, посланных Господом во искупление грехов человеческих. Демонов, вышедших из Преисподней...

- Отец Оливер. Отец Оливер, вы слышите меня? Слышите?

Этот голос. Он узнал его. Может потому, что Берта была последней, о ком он думал перед нападением. А может, придумал. Хотел, чтобы это был она.

Холодные пальцы сжали подбородок с такой силой, что казалось, могли бы вывернуть челюсть. Повернули голову. Карие огромные, как у оленицы, глаза смотрели на него. Глаза Бертрады. И не ее. Кто-то другой завладел ее голосом, ее телом.

- Демон. Ведьма. Изыди. Господь защитит меня от тебя, исчадье ада!

Он выкрикнул эти слова, едва обретя способность говорить. И демоница отпрянула. Отскочила, словно обожглась. Словно испугалась мольбы, с которой Оливер обратился к всевышнему, превозмогая жуткую боль в сломанных ребрах.

- Защити нас Господи, - повторял он. - Избави нас от мучений.

Все неистовей молился. Особенно, когда подошел еще один демон. Еще одно дьявольское отродье, измазанное в невинной крови... Он спросил что-то у того, что притворялся Бертрадой.

Она посмотрела на молящегося отца Оливера с такой невыносимой тоской, что казалось, взвыла бы, помоги это хоть чем. Но не поможет. И с этим нужно жить. «Ты никогда не сможешь стать своей в мире, где каркают эти полудохлые вороны!» - говорила Гесса.

И сейчас, глядя с каким ужасом в глазах смотрит на нее отец Оливер, она отчетливо поняла, что никогда не сможет жить здесь. Не просто нормально. Но даже так, как жила раньше. И пусть все, что творилось вокруг, вызывало у нее ужас, пусть весь Храм заволокло туманом и от холода стучали зубы. Пусть... Но она до сего дня и на долю не чувствовала никогда себя более своей. Выходя в распахнутые двери молельни, Берта не стала оглядываться. Она никогда не сможет убивать, но смерть больше не казалась ей такой пугающей. Больше всего ее страшило то, что на нее снова будут смотреть так. Со смесью ужаса и отвращения.

- Эрик, - схватила она за руку входящего под своды обители святого Бенедикта. -Не убивай, пожалуйста, того человека, - попросила она, сама не узнавая собственный голос.

- Это того, что воет на полу? - заглянул он внутрь. - Зачем он тебе?

- Просто сделай, как я прошу. Хочу поговорить с ним, когда успокоится. И легко соскочив со ступенек, пошла прочь.

Мимо разжигающихся костров, где калили железо, желая допросить случайно выживших и выведать - где спрятано церковное серебро. Мимо опустошающих кувшины с монастырским вином веселых воинов. Мимо бьющихся в предсмертных конвульсиях овец, которым судьба стать ужином сегодня. И мимо настороженно поглядывающего на нее Хельги.

И не было ей дела до того, что Снорри снова как тень шел позади. И до того, как хмурился Хальвдан, пробуя вино из монастырских погребов. И даже до того, как кричали монахи, прося пощады у язычников и милости у Бога. Не будет милости. Он так же жесток, как и боги северян. Только прячется за маской милосердия. Он отворачивается от таких, как Берта. Кому и правда нужна была его защита и милость. И ласкает тех, кому и так досталось все. Он играет людьми, словно ребенок деревянными игрушками. А если сломается... Не беда. Будет другая.