К дальним берегам - Грегори Джил. Страница 41

Как будто во сне Элизабет начала расстегивать платье, стянула его с себя, бросила на пол, затем потянулась к фиолетовому пеньюару. Медленно вынула заколки из волос, и они каскадом рассыпались по ее голым плечам. Она села перед зеркалом, взяла в руки щетку с серебряной ручкой и стала расчесывать волосы до тех пор, пока они не легли мягкими сияющими волнами. Потом снова посмотрела на свое отражение. Глаза в зеркале все еще были темными и сонными, однако сама девушка, казалось, совершенно изменилась. Теперь она прекрасно гармонировала с чувственной элегантностью комнаты. Воздушный пеньюар охватывал фигуру, туго стягивая грудь, которая замечательно обрисовывалась под ним, соски темными пятнышками просвечивали сквозь дымчатую материю. Волосы падали тяжелым золотым водопадом по матовым плечам, а щеки порозовели от возбуждения. Элизабет выглядела необыкновенно прекрасной, как какое-то таинственное чувственное видение ночи. Казалось, комната оказывает на нее завораживающее действие. Кровь горячо и быстро заструилась по жилам, и она почувствовала, как внутри у нее зарождается желание.

Пока Элизабет так сидела, расчесывая волосы и любуясь собою в зеркале, дверь тихонько скрипнула и открылась. В комнату вошел Томас Синклер и осторожно прикрыл за собой дверь. Его бледное, одутловатое лицо было обращено к Элизабет, на нем написано жадное, страстное восхищение. В глазах светился странный огонь, несколько изменивший выражение мертвенного лица. На этом лице расцвела медленная улыбка.

– Моя крошка, на самом деле ты еще очаровательнее, чем я мог себе вообразить. Встань, пожалуйста, чтобы я мог вволю насладиться этим волшебным зрелищем.

Элизабет почувствовала, что в этот момент чары с нее как будто спали. С ужасом она обнаружила, что одета, как падшая женщина, обнажена, а пеньюар на самом деле почти прозрачен. Элизабет встала, колени подгибались. Все чувства, которые, казалось, покинули ее навеки, вдруг внезапно вернулись и ввели ее в состояние безнадежности, отбросили назад, захватили тело с буйной, властной силой. Гнев и отчаяние обрушились на нее, как удар. Ей стало стыдно за свою внешность. Должно быть, что-то из этих чувств отразилось на ее лице, пока она стояла, дрожа, перед Синклером, потому что его улыбка стала еще более широкой.

– Что с тобой, моя любовь? Ты смущена? Иди ко мне, скоро мы познаем близость, которая не оставит места никакому смущению. Иди же сюда.

Она отступила назад и уперлась в гладкое дерево туалетного столика.

– Майор Синклер, прошу вас, не делайте этого!

– Очень мило, моя дорогая. Скромность тебе к лицу. Тем не менее мы оба очень хорошо знаем, что это всего лишь игра. А ты на самом деле настоящая, опытная женщина.

– Александр Бурк меня изнасиловал! – закричала она. – Вы что, не понимаете? Я вовсе не развратница, за которую вы меня принимаете!

– Развратница? Чепуха. Разве эта комната выглядит подходящей для разврата? Ты моя… любовница. И в таком качестве пожнешь чудесные плоды своего нового положения. Не беспокойся, Элизабет, я вовсе не скуп. Наоборот, если ты будешь хорошо себя вести, я буду для тебя великодушным хозяином.

Он раскинул руки и двинулся вперед, но Элизабет отскочила к дальнему углу кровати, дыхание ее стало прерывистым. Трудно поверить, что еще совсем недавно она совершенно смирилась со своей судьбой. Теперь все это казалось ей невыносимым. Элизабет безнадежно перебирала в уме возможности бегства, пыталась найти какие-нибудь слова, которые отвлекут его, отсрочат насколько можно близость. Теперь ей очень досаждала ее нагота под прозрачным пеньюаром, и она чувствовала себя беспомощной более чем когда-либо. Ужас захлестывал, дыхание вызывало в груди мучительную боль.

Без всякой надежды она произнесла:

– Мой… мой дядя чувствует себя хуже, вы, наверное, знаете. Скоро… он наверняка умрет. И тогда у вас не будет надо мной никакой власти.

Синклер весело рассмеялся.

– Я в этом сомневаюсь. Скоро для всего английского общества в Калькутте станет очевидным, что мы состоим в интимных отношениях. Я уже кое о чем намекнул мистеру Рихтону, чья жена, насколько я помню, уже наблюдала однажды ваш внезапный уход с приема. – Он лениво вытащил из кармана своего голубого костюма табакерку и открыл ее. – Можешь быть спокойна, моя крошка, молва распространяется со страшной скоростью, а уж сплетни тем более. Твой дядя умрет, и тебя не станут принимать в обществе. Я уверен, что в конце концов ты возьмешься за ум и обратишься ко мне за помощью. И я окажу тебе покровительство со всем великодушием. – Он взял маленькую щепотку табака и положил табакерку обратно в карман, затем в задумчивости посмотрел на Элизабет. – Раньше в этой комнате жила одна индийская девушка – немного старше, чем ты, немного более опытная, возможно, и, разумеется, не столь прекрасная. Тебе здесь нравится? Если ты что-нибудь пожелаешь, пожалуйста, сразу же дай мне знать. Может быть, одежда, украшения или духи. Надеюсь, ты оценишь мой вкус. – Он начал раздеваться, потом добавил одобрительно: – Между прочим, этот пеньюар тебе очень идет, моя дорогая.

Она проигнорировала его слова, пытаясь настойчиво вернуться к прежнему разговору:

– Уверяю вас, сэр, я ни за что не буду искать вашего покровительства, если мой дядя умрет. Я сяду на первый же корабль, идущий в Англию, и вернусь в приличное общество! Так что вы будете иметь надо мной власть чрезвычайно недолго – и это в лучшем случае! Почему бы вам не позволить теперь мне уйти? Ведь имеется множество других девушек, которые с удовольствием будут вас ублажать и которые пойдут на это добровольно! Почему вы выбрали меня?

Синклер надвинулся на нее, в его глазах снова засветился странный огонек, а губы скривила блаженная улыбка. Элизабет отступала до тех пор, пока за спиной не оказалась обитая розовой с серебряными разводами материей стена. Он удовлетворенно посмотрел вокруг и наклонился, чтобы погасить свечи, горящие на ночном столике позади него. В комнате стало сумрачно.

Синклер потянулся к ее волосам.

– Почему я выбрал тебя, моя крошка? Потому что ты прекрасна. И потому что в тебе есть что-то дикое. Под твоей пристойной, благородной внешностью скрываются какая-то странная неукротимость и страсть. О да, я вижу это очень ясно. Я почувствовал это с самого начала, возможно, впервые, когда вы встретились с Александром Бурком в моей приемной в тот день, не знаю. Но я твердо знаю, что ты поразила меня и очаровала с самой первой нашей встречи. Так что я тебя хочу – и сегодня я тебя буду иметь. – Он облизал языком уголки губ. – А что касается твоего заявления об отъезде после смерти дядюшки, то, знаешь ли, я могу сказать тебе только одно: ты очаровательно глупа. Ты забыла, что я выполняю обязанности главы британского посольства в Калькутте. Для меня самое простое дело дать указания, чтобы ни один капитан не брал тебя на борт своего корабля. – Он снисходительно улыбнулся. – Неужели ты серьезно веришь в то, что я разрешу тебе уехать прежде, чем смогу насладиться тобой сполна? Смешно! А у меня есть предчувствие, моя крошка, что день, когда ты мне надоешь, наступит еще очень не скоро.

– Нет! – закричала Элизабет.

Она в диком порыве проскользнула мимо него и устремилась к двери, но Синклер с необыкновенным проворством прыгнул за ней, его жирные руки обвились вокруг ее тела и увлекли на кровать. С тяжелым кряхтением он повалил девушку на спину и взгромоздился сверху, его глаза казались безумными, а из углов рта текли струйки слюны. Элизабет изо всех сил колотила его в грудь.

– Ах, так ты любишь грубость? – спросил он нежно и с этими словами наотмашь ударил ее по лицу ребром ладони. Теперь они сплелись в безнадежной схватке в клубок рук и ног, его внушительный вес вдавил ее в перину, но она все еще продолжала сражаться и рыдать. Его жирный слюнявый рот жадно впился в ее шею, а крючковатые руки жестоко и болезненно сжимали грудь. Задыхаясь, он шептал ей всякие непристойности, она чувствовала его горячее дыхание на своей шее, но все еще безумно сражалась. И вдруг Элизабет подняла колено и ударила его в пах со всей силой, на которую была в тот момент способна. Синклер взвыл от боли и скатился с нее, его лицо исказила гримаса.