Особые поручения: Пиковый валет - Акунин Борис. Страница 29

– Ну-с, господин Момус, и как же мне с вами поступить? – спросил Эраст Петрович, наблюдая, как Мими вытирает соучастнику лоб, покрытый мелкими капельками пота. – По закону или по с-справедливости?

Валет немного подумал и сказал:

– Ежели бы мы с вами, господин Фандорин, сегодня встречались не впервые, а уже имели бы некоторый опыт знакомства, я, разумеется, целиком и полностью положился бы на ваше милосердие, ибо сразу видно человека чувствительного и благородного. Вы, несомненно, учли бы перенесенные мною нравственные и физические терзания, а также неаппетитный облик субъекта, над которым я столь неудачно подшутил. Однако же обстоятельства сложились так, что я могу не злоупотреблять вашей человечностью. Сдается мне, что суровых объятий закона я могу не опасаться. Вряд ли его свинячье превосходительство Самсон Харитоныч станет подавать на меня в суд за эту невинную шалость. Не в его интересах.

– В Москве закон – его сиятельство князь Долгорукой, – в тон наглецу ответил Эраст Петрович. – Или вы, мсье Валет, всерьез верите в независимость судебных инстанций? П-позвольте вам напомнить, что генерал-губернатора вы жестоко оскорбили. Да и как быть с англичанином? Город ему должен вернуть сто тысяч.

– Право не знаю, дорогой Эраст Петрович, о каком англичанине вы говорите, – развел руками спасенный. – А к его сиятельству я отношусь с искренним почтением. Глубоко чту его крашеные седины. Если же Москве нужны деньги, то вон сколько я их добыл для городской казны – целый мешок. Это Еропкин от жадности ляпнул, что денежки его, а когда поостынет – отопрется. Скажет, знать не знаю, ведать не ведаю. И пойдет сумма неизвестного происхождения на московские нужды. По-хорошему, так мне процентик полагался бы.

– Что ж, это резонно, – задумчиво произнес надворный советник. – Опять же вещи Ариадне Аркадьевне вы вернули. Да и о четках моих не забыли… Ладно. По закону, так по закону. Не пожалеете, что моей справедливостью пренебрегли?

На лице неприметного господина отразилось некоторое колебание.

– Покорнейше благодарю, но я, знаете ли, привык больше на самого себя полагаться.

– Ну, как угодно, – пожал плечами Фандорин и безо всякой паузы обронил: – Можете к-катиться к черту.

Анисий остолбенел, а Пиковый Валет поспешно вскочил на нога, очевидно, боясь, что чиновник передумает.

– Вот спасибо! Клянусь, ноги моей в этом городе больше не будет. Да и отечество православное мне порядком прискучило. Идем, Мими, не будем надоедать господину Фандорину.

Эраст Петрович развел руками:

– А вот вашу спутницу, увы, отпустить не могу. По закону так по закону. На ней – афера с лотереей. Есть пострадавшие, есть свидетели. Тут уж встречи с судьей не избежать.

– Ой! – вскрикнула стриженая девица, и так жалобно, что у Анисия сердце защемило. – Момчик, я не хочу в тюрьму!

– Что поделаешь, девочка, закон есть закон, – легкомысленно ответил бессердечный мошенник, потихоньку отступая к двери. – Ты не бойся, я о тебе позабочусь. Пришлю самого дорогого адвоката, вот увидишь. Так я пойду, Эраст Петрович?

– Мерзавец! – простонала Мими. – Стой! Куда ты?

– Думаю в Гватемалу податься, – жизнерадостно сообщил «Момчик». – Читал в газетах, что там снова переворот. Надоела гватемальцам республика, ищут немецкого принца на престол. Может, и я пригожусь?

И, махнув на прощанье рукой, скрылся за дверью.

Суд над девицей Марьей Николаевной Масленниковой, бывшей актрисой петербургских театров, обвиняемой в мошенничестве, преступном сговоре и бегстве из-под ареста, состоялся в самом конце апреля, в ту блаженную послепасхальную пору, когда ветки пузырятся сочными почками, а по обочинам еще нестойких, но уже начавших подсыхать дорог нестройно лезет свежая травка.

Интереса у широкой публики процесс не вызвал, ибо дело было не из крупных, однако в зале заседаний все ж таки сидело с полдюжины репортеров – ходили смутные, но упорные слухи о том, что неудавшаяся лотерейная афера каким-то образом связана со знаменитыми «Пиковыми валетами», вот редакции на всякий случай и прислали своих представителей.

Анисий пришел одним из первых и занял место поближе к скамье подсудимых. Был он в изрядной ажитации, поскольку за минувшие два месяца частенько думал о веселой барышне Мими и ее несчастной судьбе. А теперь, стало быть, подошла и развязка.

Между тем, в жизни бывшего рассыльного произошло немало перемен. После того как Эраст Петрович отпустил Валета на все четыре стороны, было неприятное объяснение у губернатора. Князь пришел в неописуемую ярость, не желал ничего слушать и даже накричал на надворного советника, обозвав его «мальчишкой» и «самоуправцем». Шеф немедленно написал прошение об отставке, однако оной не получил, потому что Владимир Андреевич, охолонув, понял, от какого конфуза спасла его предусмотрительность чиновника для особых поручений. Показания Пикового Валета по делу о лорде Питсбруке выставили бы князя в неприличном свете не только перед москвичами, но и перед Высшими Сферами, где у строптивого наместника имелось немало врагов, только дожидавшихся какого-нибудь промаха с его стороны. А попасть в смешное положение – это еще хуже, чем промах, особенно если тебе семьдесят шестой год и есть охотники занять твое место.

В общем, приехал губернатор во флигель на Малую Никитскую, попросил у Эраста Петровича прощения и даже представил его к очередному Владимиру – не за Пикового Валета, конечно, а за «отлично-усердную службу и особые труды». От Князевых щедрот перепало и Анисию – получил он нешуточные наградные. Хватило и обустроиться на новой квартире, и Соньку побаловать, и полный комплект обмундирования справить. Был просто Анисий, а стал его благородие, коллежский регистратор Анисий Питиримович Тюльпанов.

Вот и сегодня, на суд, явился он в новеньком, первый раз надеванном летнем вицмундире. До лета было еще далековато, но очень уж эффектно смотрелся Анисий в белом кителе с золотым кантиком на петлицах.

Когда ввели подсудимую, она сразу же обратила внимание на белый мундир, печально так улыбнулась, как старому знакомому, и села, потупив голову. Волосы у Мимочки (так про себя звал ее Анисий) еще толком не отросли и были собраны на затылке в маленький немудрящий узел. Оделась обвиняемая в простое коричневое платье и была похожа на маленькую гимназистку, угодившую на строгий педагогический совет.

Увидев, что присяжные поглядывают на скромную девушку с сочувствием, Анисий немного воспрял духом. Может, приговор будет не так уж суров?

Однако выступление прокурора повергло его в ужас. Обвинитель – розовощекий честолюбец, безжалостный карьерист – обрисовал личность Мимочки в самых безобразных красках, подробно описал всю циничную омерзительность «благотворительной лотереи» и потребовал для девицы Масленниковой трех лет каторжных работ и плюс к тому еще пяти лет поселения в не столь отдаленных местах Сибири.

Спившийся актеришка, изображавший в лотерее председателя, от суда был освобожден за малостью вины и выступал свидетелем обвинения. Похоже было, что Мимочке суждено отдуваться одной за всех. Она уронила золотую головку на скрещенные руки, беззвучно заплакала.

И Анисий принял решение. Он поедет за ней в Сибирь, найдет там какое-нибудь место и станет духовно укреплять бедняжку своей верностью и любовью. Потом, когда ее досрочно выпустят, они поженятся, и тогда… И тогда все будет очень хорошо.

А Сонька? – спросила совесть. В дом призрения сдашь родную сестру, никому не нужную инвалидку?

Нет, – ответил совести Анисий. Брошусь в ноги Эрасту Петровичу, он благородный человек, он поймет.

С Сонькой-то пока устроилось неплохо. Фандоринская новая горничная, грудастая Палаша, прикипела сердцем к убогой. Ухаживала за ней, присматривала, заплетала ей косы. Сонька даже слова стала выговаривать: «лента» и «гребешок». Авось, не покинет шеф сироту, а после Анисий ее к себе заберет, как обустроится…