Король (ЛП) - Райз Тиффани. Страница 20

- Я никогда не забывал тебя, - прокричал Сорен. Слова отразились эхом от кафельного пола, стен и ударили Кингсли словно кулак, мгновенно отрезвив. Он никогда не слышал, чтобы Сорен так повышал голос. Никогда.

Кингсли устало улыбнулся.

- Теперь ты кричишь на меня.

- Ты хочешь, чтобы я кричал на тебя? Хорошо. Я буду кричать на тебя, Кингсли. Может, если я буду кричать, ты наконец услышишь. Я никогда не бросал тебя. И когда ты вернулся во Францию, я пытался тебя найти.

- Ты пытался меня найти? - Глаза Кингсли медленно сфокусировались на лице Сорена. - Когда?

- Я ждал твоего возвращения в школу. Когда ты не вернулся, то отправился тебя искать. Я уехал через два дня после окончания семестра. Я даже собственной сестре не сказал, что уезжаю из страны. Я собрал вещи, выполнил одно важное поручение и улетел в Европу. Я отправился в Париж, Лион, Марсель, даже в город, который ты сказал мне посетить во Франции. Я был в твоем старом районе. Я нашел бывшего делового партнера твоего отца. Я выследил каждого гребанного Буасонье во Франции.

Кингсли моргнул. Сорен сказал «гребанного»? Должно быть, он в ярости.

- Ты искал меня? - повторил Кингсли, пока что не в состоянии поверить словам Сорена.

- Я везде искал тебя. Я искал тебя до того, как увиделся с собственной матерью, которую не видел с пяти лет.

- Ты искал меня, - снова повторил Кингсли. На этот раз это был не вопрос.

- И я не нашел.

- Почему ты не сказал, что искал меня? - спросил Кингсли.

- Какое это имеет значение? - уже тихо произнес Сорен, но его голос все еще резонировал. - Я не нашел тебя.

- Не важно, что ты не нашел меня. - Кингсли покачал головой. - Важно, что ты искал.

- После шести недель поисков в пяти странах я сдался, - продолжил Сорен. – Думал, ты прятался, потому что не хотел, чтобы я тебя нашел. Я воспринял это как знак от Бога, что я должен стать священником, как и мечтал с четырнадцати лет. Моей последней и окончательной молитвой Богу в ночь перед поступлением в семинарию в Риме была: «Боже, если это не твоя воля, чтобы я стал священником, тогда позволь мне найти его сегодня». Я не нашел тебя. Стал священником. А ты...

- Вступил в Легион.

- Я никогда не считал тебя подходящим для военной службы. Хотя в ретроспективе должен был. Ты был очень хорош в выполнении приказов.

- Мои командующие офицеры не имели ничего общего с тобой. Это ты должен был вступить в армию.

- И пойти по стопам отца? Нет, спасибо. - Тон Сорена был ледяным и сочился горечью. - Почему ты пошел в армию?

- Не знаю. Возможно, это был лучший способ самоубийства. - Кингсли усмехнулся, хоть и не шутил. - Как бы то ни было, хорошо, что какое-то время мне не приходилось думать о себе. Мне это было нужно.

- Хочешь верь, хочешь нет, но я понимаю, - ответил Сорен. - Дисциплина в религиозных орденах имеет тот же успокаивающий эффект. Мои собственные мысли пугали меня после всего случившегося, после твоего ухода. Лучше, чтобы несколько лет моим существованием управлял кто-то другой.

- Я был слишком хорош в исполнении приказов. И слишком хорош в поражении цели. И хорош в английском без акцента. Кто-то в правительстве посчитал, что я буду более полезным в менее официальной сфере.

- Чем ты занимался? - Голос Сорен стал ровным и спокойным, но Кингсли услышал тончайшие ноты подозрения, скрытые под покровом слов.

- Всем, что мне приказывали. Я охотился на тех, на кого мне велели охотиться. Шпионил за тем, за кем мне велели шпионить. Убивал того, кого они говорили убивать. А потом кто-то поймал меня. Месяц я был заложником. Видишь? У меня все еще сохранились шрамы от кандалов.

Он протянул запястья. Две одинаковые полосы рубцовой ткани испещряли кожу на боках его запястий. Они терлись о кости, кандалы. Как пойманный в ловушку волк, он хотел отгрызть себе руки.

- Я был заложником, - продолжил он. - Меня пытали. И...

- И что? - Сейчас тон Сорена был нежным, осторожным, но не требовательным.

- Это было не просто пытка.

Он поднял глаза на Сорена и встретился с ним взглядом на секунду, затем снова опустил взгляд от унижения.

- Боже, Кингсли.

- Я был без сознания, - сказал Кингсли. – Думаю, ты бы назвал благословением, что я этого не помню. Помню лишь, как проснулся и понял, что это случилось.

- Кингсли...

Кингсли поднял руки к лицу и прижал ладони к глазам. Он не мог вынести эту жалость и печаль в голосе Сорена.

- Забавно. - Глаза Кингсли горели. Он хотел списать это на хлорку в воде. - Будучи мальчиком я любил Лоуренса Аравийского. Он был моим героем. Я прочитал все книги о нем. И теперь могу сказать, что у меня с Лоуренсом Аравийским есть кое-что общее.

- Две общие вещи.

- Две?

- Лоуренс любил хорошую порку.

Кингсли открыл глаза, но не мог смотреть на Сорена.

- Он мертв? - спросил Сорен, пока Кингсли смотрел на воду. – Мужчина, который причинил тебе боль?

- Мертвее некуда, - ответил Кинг.

- Хорошо.

- Хорошо? Разве ты не должен любить своих врагов?

- Запри меня в одной комнате с ним, и я с легкостью забуду об этом.

- Теперь он в аду, - сказал Кингсли. - С другой стороны, я тоже.

Сорен медленно сделал глубокий вдох. Тем временем Кингсли подумал, не заснуть ли ему. Заснуть и никогда не просыпаться. Мертвые не видят снов.

- Могу я прикоснуться к тебе? - наконец задал вопрос Сорен.

- Toujours, - ответил Кингсли, снова усмехнувшись. Всегда.

Сорен протянул руку и прижал ладонь к его щеке. Вода стекала по щеке Кингсли. Он надеялся, что это всего лишь вода и ничего больше.

- Этого не должно было случиться с тобой. Ты этого не заслужил.

Кингсли улыбнулся.

- А ты хорош. Они должны сделать тебя папой.

- Папа-иезуит? Этого никогда не случится.

Кингсли снова закрыл глаза, набрал в рот воды и выплюнул. Он не мог вспомнить, когда был таким уставшим, и все же не хотел спать.

- Есть кое-что, о чем я тебе никогда не рассказывал, - сказал Сорен. - Я хотел рассказать, но не смог подобрать нужных слов или причины рассказать.

Кингсли открыл глаза.

- Что? - поинтересовался он.

- За семестр до твоего приезда в Святого Игнатия, к нам приехал священник преподавать историю церкви. Я был в его классе. Это был молодой священник тридцати пяти лет. Очаровательный, ирландец, привлекательный. В свободное время он учил меня гэльскому.

Сорен замолчал. Кингсли позволил воцариться тишине.

- За три недели до Рождества мы оказались одни в его кабинете, работали над переводом Фионниады. На середине предложения Отец Шон просто перестал говорить. Он закрыл дверь в свой кабинет и запер ее. Опустился передо мной на колени и умолял самым отчаянным и тихим шепотом взять его. Он сказал: - Что угодно... Ты можешь делать со мной, что у годно, Маркус. Все, что пожелаешь. Все. - И попытался прикоснуться ко мне.

У Кингсли не было слов. Во рту пересохло, он не мог сглотнуть.

- Тогда мне было почти семнадцать. Становилось все сложнее контролировать себя. Каждый день я пробегал мили, изнуряя себя работой, тайно резал себя, пытаясь контролировать жар в крови. И тогда я мог получить все и сразу с Отцом Шоном. Я видел в его глазах, что он позволил бы мне уничтожить его прямо там, на полу офиса.

- Что ты сделал?

- Сказал, чтобы он перестал ко мне прикасаться, иначе я убью его. И мне стыдно признаваться, что именно это я и имел ввиду. Если бы он снова прикоснулся ко мне, я бы убил его. Я сказал ему встать. Сказал найти предлог, любой предлог, чтобы уехать из Святого Игнатия, потому что, если он вернется в следующем семестре, я бы рассказал Отцу Генри, что тот пытался предложить студенту секс.

- Ты хотел его?

- Я хотел сделать ему больно.

- Почему ты этого не сделал?

- Я не любил его, - ответил Сорен.

- Но ты причинял боль мне. В следующем семестре ты...

- Я любил тебя.

- Ну... - произнес Кингсли. - Теперь ты говоришь мне это.