Воскрешающий легенды (СИ) - Ермашев Тимур. Страница 32

Как только ойраты ушли, Жангир поделился мыслями со своими батырами. Решил рассказать все, ничего не скрывая. А правда была суровой: завтрашний день для многих мог стать последним, ведь чем дальше казахи будут углубляться в долину, тем больше пространства появится у джунгар, так как ущелье расширялось к западу. Пользуясь численным преимуществом, враги сначала растянут фронт, а затем возьмут обороняющихся в кольцо. Вся надежда теперь только на Жалантоса.

Первым (это стало уже традицией) слово взял Карасай:

— Не прими в обиду, султан, но если все так, как ты говоришь, то тебе нельзя оставаться здесь до завтра. Казахи как никогда нуждаются в сильном правителе, а в случае твоей гибели сплотить народ будет некому. Скоро выборы хана, Жангир. Ты не должен забывать об этом.

— Он прав! — подал голос герой дня Аргынтай. — Ты обязан помешать проведению выборов — сейчас не время для этого. Прежде тебе необходимо убедить всех сплотиться против врага.

Слова батыров растрогали султана, но он уже принял решение.

— Я привел вас сюда и разделю с вами любую участь, какой бы она ни была, — мягко начал он после затянувшегося молчания. — Не буду скрывать: я хочу занять трон отца, но ханом казахов не может быть человек, оставивший свое войско перед решающей битвой. Если судьба уготовила мне назавтра смерть, я приму ее с оружием в руках.

Карасай открыл было рот, чтобы возразить султану, но Жангир опередил его.

— А ты хитер, Карасай! — сказал он с лукавой улыбкой. — Хочешь, чтобы вся слава досталась тебе одному? Я тоже не прочь того, чтоб мое имя вошло в легенды.

Батыры отозвались недружным хохотом. Это была не самая удачная шутка Жангира, но она разрядила напряженную обстановку. К вопросу об участии султана в битве больше не возвращались. Собравшиеся перешли к обсуждению тактики предстоящего боя и закончили совет лишь глубокой ночью.

Глава 47. Ночной кровопийца

То лето в Тарбагатае выдалось жарким. Солнце нещадно обжигало травы на склонах гор Тастау. По вискам только что избранного хунтайджи стекали капли тяжелого пота. Батуру очень хотелось снять с себя всю одежду, которая не давала дышать телу. Но делать этого сейчас нельзя было.

В честь своего избрания ханом всех ойратов Эрдэни устроил щедрый праздник. Хунтайджи не жалел ни коней, ни баранов, отдавая под нож целые табуны и стада. Даже старики не могли припомнить, когда еще в Степи был такой изобильный пир. Но не только богатством и роскошью вошли в историю эти дни. Ойраты впервые заявили о себе как о главной военной мощи в Степи.

Отныне он, Батур, — владыка всего Востока! Он уже видел себя на золотом престоле самого Чингисхана. По правде сказать, Эрдэни не был уверен, что трон знаменитого завоевателя действительно был из золота, но так, во всяком случае, ему говорили в детстве. В одном хунтайджи не сомневался: именно он рано или поздно восстановит прежнее величие своих предков.

Однако трона пока нет. Сейчас Эрдэни, как и все остальные, сидел в кругу зрителей, наблюдавших за увлекательной схваткой двух борцов. Разморенные кумысом и палящим солнцем ойратские нойоны громко подзадоривали соперников. Батур намеренно отказался укрыться под специально сооруженным для него навесом. Находясь среди подданных, он показывал всем, что вовсе не кичится своей властью.

Великий день его триумфа вряд ли могло испортить какое-то солнце. Да он теперь сам как солнце! Одно было плохо: хунтайджи никак не мог утолить жажду. Слуга то и дело подливал в опустевшую миску сладкого кумыса, который он тут же выпивал залпом. Только почему сладкого? Батур вдруг понял, что ни разу не задумался, отчего у знакомого с детства напитка такой странный вкус.

Толпа взревела. Один из борцов уложил соперника на лопатки, и те, кто болел за него, поднялись на ноги с торжествующим криком. Едва только тело поверженного обрушилось на вытоптанную траву, как земля под Батуром задрожала. Эрдэни повалился сначала на один бок, затем его перебросило на другой. Его трясло все сильнее и сильнее. Хотя все остальные вели себя как прежде. Никто, казалось, не замечал, что земля под ними вот-вот разверзнется.

Он пытался встать, но даже не успевал распрямить ноги, как новый толчок опять валил его на землю. После одного из таких падений он уже не смог подняться. Земля еще шаталась, но уже не подбрасывала. И вдруг все стихло. Просторная, богатая травами лощина, разделившая горы Тастау успокоилась. Стало так тихо, что Батур смог расслышать даже писк комара, пролетавшего мимо.

Он лежал на животе, распластав руки, и пытался определить, откуда приближается назойливое насекомое. То, что комар подлетает ближе, понять было несложно — противное зудение звучало все громче. Вернулась жажда. Батуру вновь сильно хотелось пить — хотя бы глоточек сладкого кумыса. Превозмогая боль во всем теле, он заставил себя сесть.

Только теперь стало понятно, откуда взялась эта странная тишина. Он был один. Маленький и беспомощный человек. Соринка на лице древних гор. Куда же все подевались? Почему из всех «соринок» великие горы Тарбагатая решили оставить только его? Напрасно хунтайджи прочесывал взглядом зелень свежих трав, пытаясь найти хоть одну живую душу. Тщетно. Он был совсем один.

Только все тот же назойливый комар продолжал своим нудным зудением разъедать тишину. Его писк становился невыносимым. Наконец Эрдэни увидеть его. Кровосос летел прямо на него. Батур раздраженно замахал руками, пытаясь сбить насекомое на лету. Но комар приближался и увеличивался в размерах. Вскоре стало ясно, что это вовсе и не комар.

— Не может быть! — Глаза Батура расширились в ужасе. — Снова ты!

Комариный писк звучал все громче и громче, постепенно превращаясь в детский плач, а сам кровопийца становился похожим на окровавленную тушку. Бесформенные конечности складывались в кисти и стопы, а огромный нарост в виде головы стал обретать четкие очертания. С ледяным трепетом Эрдэни заглянул в огромные, навыкате глаза карлика. Лицо надрывающегося в диком плаче существа искажала жуткая гримаса. По тельцу стекали сгустки крови. Жиденькие ниточки волос вперемешку с красной жижей прилипли к голове. Это была не его кровь. Сам карлик был цел и невредим, но продолжал истошно орать. Он тянул к Батуру короткие пухлые ручонки, хватая крючковатыми пальцами воздух.

Эрдэни хотел отшатнуться от маленького чудовища, плывущего к нему, но тело ему не повиновалось. На смену жаре пришел мороз. Хунтайджи трясло то ли от холода, то ли от страха. Чтобы хоть как-то облегчить свое состояние, он тоже закричал.

Однако уродец орал громче. Перекрыть его рыдания было невозможно. Оказавшись совсем близко, он ухватился ручонками за палец Батура и запихнул его в свой беззубый рот. Плач моментально прекратился. Карлик принялся что-то в себя всасывать. Когда Эрдэни осознал происходящее, было уже поздно — последние жизненные силы покидали его тело. Хунтайджи снова стал заваливаться набок, но уже от немощи. Теперь он мог лишь безвольно шевелить губами, умоляя только об одном — дать попить.

Тем временем лицо карлика из страдающего сделалось злым. Злость сквозила в его мутном взгляде. Лишая правителя ойратов жизненных сил, он словно мстил за что-то.

— Пи-и-ить, — еле шевеля губами, прошептал хунтайджи.

— Я отберу всю твою силу! — ясно услышал он, хотя во рту уродца все еще находился его палец. — Не я должен был умереть, а ты!

— Пи-и-ить, — застонал он. — Пи-и-ить!..

От собственного стона Батур и проснулся. Первым, что он увидел, была макушка слуги, протягивавшего ему чашу. Облизнув пересохшие губы, хунтайджи выхватил сосуд с долгожданной влагой и в несколько глотков осушил его, пролив больше половины на себя.

Глава 48. Салкам

Отправив в свой тыл две сотни всадников, Жангир с оставшимися четырьмя сотнями выступил встречать ойратов. Отряды стрелков, частично восстановленные подоспевшими кереями, заняли позиции за частоколом. Правда, теперь вместо ружей у них были луки. Но задача осталась прежней — отвлекать на себя внимание неприятеля.