Однажды в Америке - Грей Гарри. Страница 46

Я молча сидел, глядя в сторону. Ее слова разрывали мое сердце. Я был оглушен, и мое тщеславие было уязвлено. Я оторвал взгляд от окна и медленно повернулся к ней. Она сидела, прижавшись к противоположной стенке автомобиля и пристально глядя в окно. Затем она повернулась ко мне, и наши глаза встретились. Она осторожно коснулась моей руки и крепко пожала ее.

— Знаешь, Башка, ты очень видный парень. — Ее глаза были полны сострадания. — И ты мне действительно нравишься.

— Да, я тебе нравлюсь, но ты не желаешь иметь со мной ничего общего, — проворчал я.

— Да, но на свете так много других привлекательных, девушек…

Девушек? Я что, сам не знаю, что их много? Что за бредятину она мне несет? Мне, Башке? У меня были любые, от тех, кого называют одноночками и которые сшиваются в барах на Парк-авеню, до шикарных девок с Бродвея. Если бы я мог выложить их одной цепью, то она протянулась бы от Бронкса до Бэттери. Какого черта она держит меня за руку? Да она всего лишь дразнит меня. Для меня больше никого не существует. Она должна стать моей. Она у меня в крови. Она слишком глубоко у меня в мыслях. Если она в конце концов не станет моей, то я свихнусь, я совершенно сойду с ума. Может быть, если она станет моей, то очарование кончится? Кончится эта власть, которую она имеет надо мной? Да, я сделаю это сейчас, я заставлю ее выйти за меня замуж. Да, я возьму ее, а затем, да поможет мне Бог, я смогу забыть ее. Это мой образ жизни: возьми, затем забудь. Мысли вызвали во мне острое, неконтролируемое возбуждение.

Я бросился на нее, обхватили сдавил с такой силой, как будто надеялся выдавить из ее тела красоту и любовь и заполнить ими жадную, обжигающую меня изнутри пустоту.

«Прекрати это, Башка, прекрати, пожалуйста! — кричала она, побелев от страха. — Мне больно!» Я осыпал ее влажными горячими поцелуями. Я до крови искусал ее губы. Она билась в моих руках беспомощной птицей. Я просунул колено между ее ног.

От вида ее черных кружевных панталон, обтягивающих прекрасные, чуть розоватые бедра, я впал в абсолютное неистовство.

Я стащил платье с ее белых плечей и, разорвав лямки лифчика, зарылся лицом между твердыми круглыми грудями. Лимузин резко затормозил, и нас обоих бросило на пол. Дверь распахнулась, и в кабину заглянул взволнованный Джимми.

— Прекрати это ради Бога! — потребовал он. — Ты хочешь убить девчонку? Ты хочешь, чтобы, нас арестовали?

Долорес лежала в углу машины без сознания. Сквозь дымку, застилавшую мои глаза, я смотрел, как Джимми пытается привести ее в чувство. Немного погодя до меня дошло, что Долорес ранена. В отчаянии я склонился над ней. Я растирал ей руки, я кричал, называл по имени, затем начал легонько шлепать ее по щекам. Ее ресницы затрепетали, она широко открыла глаза и остановила на мне наполненный страхом взгляд.

— Как ты?! — закричал я. — Как ты себя чувствуешь, маленькая?

Я промокнул кровь с ее губ. Я нежно поцеловал ей руку. Она отдернула ее и крикнула:

— Ты — животное! Ты — зверь!

— Это правда, — ласково пробормотал я. — Мне ужасно жаль, прости меня, пожалуйста.

Автомобиль стоял на пустынной улице верхней части города. Долорес простонала:

— Выведите меня, мне плохо, я хочу подышать свежим воздухом.

Мы помогли ей выйти из машины и провели ее вверх и вниз по улице. Она походила на маленькую больную девочку. Задыхаясь, она произнесла:

— Мне плохо, ох, как мне плохо.

Затем ее вырвало. Джимми отпрыгнул в сторону. Я остался держать ее, и она уделала мне весь костюм. Мне было плевать, я притянул ее к себе поближе и вытер ее лицо. Она плакала, и тушь стекала по ее нежным щекам, оставляя черные подтеки. Она тихо проговорила:

— Пожалуйста, отвезите меня домой.

Я помог ей забраться в машину. Около бензоколонки я приказал Джимми остановить машину и отправил Долорес в женский туалет, чтобы она умылась. Долорес покорно ушла. Я отправился в мужской туалет и постарался отчистить свой костюм.

На обратной дороге я пытался вывести ее из состояния молчаливой подавленности. Я каялся и говорил только извиняющимся тоном, но все было бесполезно. Она сидела в своем углу, глядя в окно с горьким отрешенным видом. Я не знал, что надо сделать, чтобы улучшить положение. Никогда еще я не чувствовал себя таким несчастным и беспомощным.

— Во сколько ты уезжаешь? — спросил я.

— Вас это не касается, — холодно ответила она.

— Во сколько Джимми подъехать на лимузине, чтобы завтра отвезти вас с Мои на кладбище?

— Мы воспользуемся метро. Я не нуждаюсь в ваших услугах.

Остаток дороги она молчала, и даже выходя из машины у театра, не произнесла ни слова на прощание.

Я отдал Джимми вторую половину стодолларовой купюры.

— Благодарю, — сказал он. — А к девчонкам ты подходишь, как трущобная шваль, приятель.

Глава 20

Пожалуй, худшее, что я мог придумать, — это вернуться в свою квартиру. Я предавался жалости к самому себе. Я пил и крутил на патефоне блюзы и сентиментальные песни о разбитой любви. Я пил до тех пор, пока не уснул.

Я проснулся ранним утром следующего дня. Начиналось воскресенье, и первым делом я вспомнил о том, что Долорес должна сегодня уехать. В голове у меня пульсировало так, что казалось, будто кто-то загоняет в мозг сверло. Я был совершенно болен. Да, я был болен душой, болен от любви. И чувствовал себя ужасно одиноким. Я метался по комнате взад и вперед, стуча кулаком по ладони. Что со мной происходит? Во что я превращаю себя? Мне была необходима какая-нибудь разрядка. Но какая? Отправиться в вонючий Ист-Сайд и весь день проболтаться в комнате у Толстого Мои, в компании Макса, Простака и Косого? Да я просто сдохну от тоски. Ого, я, похоже, действительно серьезно заболел, если после стольких лет начинаю считать себя лучше их. Кто я, к черту, такой, чтобы заскучать в их компании? Просто мне необходимо какое-нибудь действие. Что-нибудь вроде тех наскоков с пальбой, которые мы устраивали в старые времена. Все стало гораздо скучнее с тех пор, как было создано Общество.

Я вышел на улицу и прогулялся по центру города, переходя от бара к бару. Затем попробовал отвлечься с помощью кино. Я сидел наверху, в ложе, курил сигару и думал о Долорес и ее поездке. Да, она уезжает именно туда, туда, где сняли эту картину. Она уезжает сегодня. Выведенный из себя мыслью об ее отъезде, я яростно швырнул горящую сигару на пол, засыпав искрами и пеплом сидящего по соседству парня. Он агрессивно полез на меня:

— Ты что, совсем свихнулся или как?

Я просто осатанел. Прежде чем он успел что-нибудь сообразить, я уже прижимал лезвие ножа к его животу и рычал ему в лицо:

— Ты что, ублюдок, хочешь заработать это в свое брюхо? Сядь на место, пока я не выпустил тебе кишки.

Он упал на сиденье. Я поспешил прочь, мысленно твердя самому себе: «Ты вонючая шпана, ты вонючая шпана, ты запугиваешь беззащитных людей, ты вонючая ист-сайдская шпана». Я завернул за угол и зашел в бар Марио. Марио почтительно поздоровался со мной. Я рявкнул на него, и он торопливо отошел в сторону. Бармен не захотел брать с меня плату. Он улыбнулся и сказал:

— Профессиональная вежливость, Башка. Ты ведь знаешь, что здесь не нужны твои деньги.

Я швырнул пятидолларовую купюру ему в лицо и заорал, брызгая слюной:

— А ну-ка, ты, ублюдок, давай быстро оприходуй!

Испуганно глядя на меня, он схватил пятерку и засунул ее в кассу. Вдохновленный моим мерзким поведением, ко мне, пошатываясь, подошел прилично одетый, крепко поддатый мужик.

— Эй, ты что, очень крутой парень, да? — спросил он. Он застал меня врасплох. Уж больно быстро он перешел к делу, сделав ложное движение левой и вломив мне хороший удар по челюсти правой. Я отшатнулся и едва не потерял равновесие. На стойке бара стояла открытая бутылка виски, которой я и заехал пьяному по физиономии. Подвывая от боли, он отступил в мужской туалет, а я, швырнув ему вслед разбитую бутылку, выскочил из бара.