Покопайтесь в моей памяти - Островская Екатерина. Страница 7

– Честно говоря… – смутилась Сухомлинова, не решаясь отказать сразу.

– Ну вот и хорошо, – обрадовался директор ТСЖ, – а вы меня можете звать Сашей… Или лучше Саней. Мне второе предпочтительнее: как будто мы с вами знакомы лет двадцать или тридцать. А мне именно так и кажется. Не с первого раза так стало казаться. Если честно, я, когда вас увидел, решил, что вам лет сорок от силы. Подумал даже, зачем эта фифочка к нам устраивается. А когда пенсионное удостоверение ваше посмотрел, так даже самому стало стыдно за свои первоначальные упаднические мысли. Вы уж простите, ради бога.

– Я не в обиде, – потрясла головой Сухомлинова, которой этот разговор нравился все меньше. – Но, может быть, мы поговорим на эту тему в другой раз?

– Какой еще раз? – удивился Александр Витальевич, наполняя ее бокал шампанским.

Он держал бутылку склоненной очень долго, дожидаясь, когда всплывут все пузырьки и бокал наполнится до самых краев.

– Другого раза может и не быть, – говорил он при этом, – вы уволитесь, а потом ко мне вас и силком не затащишь. До вас тут работала одна. Так она сама напрашивалась ко мне, хотя и замужняя.

Он наконец наполнил ее бокал, а потом плеснул себе коньяка. Наполнил пузатый бокальчик тоже доверху, чему удивился.

– Ну это на два раза, – успокоил он себя, – давайте за то, чтобы не терять друг друга в этой тяжелой и не всегда справедливой жизни.

Елизавета Петровна едва пригубила, мечтая поскорее исчезнуть из его квартиры. А директор ТСЖ опять выпил залпом, не оставив ни капли. Он поморщился, взял рукой кусочек колбаски и, разжевывая его, продолжил:

– Я это к тому, что та сотрудница за всеми жильцами следила. Кто с кем, когда, к кому кто приходит… Тетрадочку вела своих наблюдений. Вот она передала свои записи, а я взял, даже не думая, что загляну туда. А сегодня утром открыл просто так, без всякого любопытства. Начал читать и обомлел. Все по датам, по часам расписано. На каждого жильца – отдельный раздел: связи, встречи… А у нас ведь разные люди. Ну ладно, если актер или режиссер – их жизнь разве что папарацци интересует. Но ведь есть банкиры, чиновники, бывшие криминальные авторитеты. Казалось, что может простая консьержка? Но та дамочка не простая – она в недавние времена трудилась в полиции в отделе наружного наблюдения. Так что грамотная в этом отношении…

– Может быть, сменим тему, – предложила Сухомлинова.

– Как скажешь, Лиза, – согласился Александр Витальевич, – но тетрадочка эта просто бомба. Если заинтересованному человеку в руки попадется, то тут столько голов полетит! Я эту тетрадочку под стиральную машину спрятал. То есть под резиновый коврик, что под стиральной машиной. На всякий случай спрятал: вдруг ко мне бухгалтер ТСЖ по делу зайдет, а тетрадка на столе. Бухгалтерша заглянет туда ненароком, а еще хуже – утащит, и пошла писать губерния. Сами понимаете… то есть сама понимаешь. Или Михеев зайдет – директор управляющей компании. Такую тетрадку надо прятать или в сейфе держать.

– Что такого может узнать обычный консьерж? – удивилась Сухомлинова.

– Ничего, – согласился директор и повторил: – Обычный консьерж – ничего. Но специалист может многое. Она сама наблюдала, подслушивала, разнюхивала, узнавала всякие сплетни, проверяла информацию… Вы такого жильца по фамилии Пряжкин знаете, наверное?

Елизавета Петровна кивнула.

– Пряжкин-то он Пряжкин, – усмехнулся директор, – это сейчас он Анатолий Ефимович. А в незапамятные времена отметился как Толя Напряг. Две ходки… Простите, две судимости. Оба раза освобождался по УДО, что само по себе удивительно. Наглый был до безумия. Он и сейчас никого не боится. На третьем этаже банкир Сопаткин. Так вот у него с Напрягом и сейчас какие-то дела. Встретились они в квартире Сопаткина, обсуждали там что-то, потом спустились вниз, а разговор не закончили, вышли на крыльцо и базарили еще минут пять. А микрофон-то в переговорном работает. Так вот эта наша бдительная…

– Честно говоря, – остановила его Сухомлинова, – мне до их разговоров никакого дела. Я пришла к вам из уважения, а не для того, чтобы узнать что-то о людях, которых не увижу больше никогда.

– И это правильно, – согласился Александр Витальевич, – меньше знаешь – лучше спишь.

Он снова потянулся к шампанскому, но Елизавета Петровна остановила его руку.

– Мне надо идти, – сказала она, – у меня у дочери большие проблемы.

– Проблемы? – удивился директор. – Так давайте я их решу все разом. Не забывайте, что я отдал органам почти тридцать лет. Связи кое-какие сохранились.

Он наполнил свой бокальчик коньяком, посмотрел на Сухомлинову и спросил не вполне внятно:

– Эм?

Видимо, он таким образом предлагал выпить еще.

– Я вообще-то не пью вовсе, – предупредила его Елизавета Петровна.

– И это правильно, – согласился Александр Витальевич и тут же выплеснул себе в рот полный бокальчик коньяка.

– Вы подписали мое заявление? – поинтересовалась Сухомлинова.

– Долго, что ли? Раз – и всё как в ЗАГСе. Теперь вы свободная женщина.

– Тогда я пойду.

Он проводил ее до лифта, а когда двери кабины открылись, полез обниматься и шепнул в ухо, дыша коньяком и колбаской:

– Надеюсь, завтра побеседуем более содержательно.

Что он имел в виду, Сухомлинова не поняла, но понадеялась, что ничего конкретного. Впрочем, она приходить к нему завтра не собиралась вовсе.

Глава седьмая

Она сидела на своем рабочем месте, когда в комнату заглянул Охотников. Поинтересовался ее настроением.

– Вчера уволилась из ТСЖ, – сообщила она. – Александр Витальевич не хотел меня отпускать. Кстати, была у него в гостях и видела этюд Саврасова, который до того был в вашем доме.

Юрий Иванович напрягся и ничего не сказал.

– Как картина Саврасова могла попасть к нему? – спросила Сухомлинова.

– Не знаю. Мой отец в те годы под следствие попал. Он же был директором районного треста столовых и ресторанов. А тогда как раз приватизация началась… Короче, взяли его за какие-то нарушения мнимые. Вот мы с мамой и начали распродавать все наше добро, чтобы хватило на адвокатов, на взятки и прочее. Дали ему условный срок. Но он даже до конца его не дожил. Сердце не выдержало испытаний, бесчестья, того, что все друзья от него отвернулись. Кстати, некоторые из них потом легко вписались в новую жизнь. Разбогатели так, что… И вряд ли делали все по-честному.

– С трудов праведных не добудешь палат каменных, – подтвердила Елизавета Петровна.

Она еще хотела поинтересоваться у Охотникова, будет ли он выкупать у директора ТСЖ принадлежавшую когда-то его семье картину, но, увидев лицо Юрия Ивановича, не решилась.

– Тот же самый этюд, что и у вас был, можно не сомневаться, – сказала она, – ваш я на всю жизнь запомнила. И к тому же зачем художнику несколько раз повторять один и тот же, пусть даже удачный сюжет.

– Даже если и так, – махнул рукой бывший сокурсник, – что с того? Нашей семье эта картина счастья не принесла. Надеюсь, ему повезет. А что касается…

Юрий Иванович не договорил, потому что в помещение вошел мужчина, прижимающий двумя руками к своему боку что-то завернутое в плотную ткань. Он покосился на Охотникова, а потом шагнул к окошку, продолжая держать свою ношу.

– Я это… – начал было он, но снова покосился на Юрия Ивановича, а потом продолжил: – Тут я часики принес. Хотел бы их это самое…

– Выставить на аукцион или продать через магазин? – поинтересовалась Сухомлинова.

– А где больше дадут? Да и побыстрее чтоб.

– Вы покажите, – предложил Охотников, – возможно, меня они заинтересуют.

Мужчина поставил пакет на прилавок, откинул края материи, оказавшейся старой скатертью.

– Вот, – произнес он с печалью в голосе, – швейцарские. Триста лет в нашем доме на стене висели, а тут финансово прижало. Приходится от сердца отрывать. Они с боем, кстати.

– Часы немецкие, – усмехнулся Охотников и посмотрел на Елизавету Петровну.