Начало правления Романовых. От Петра I до Елизаветы - Дейниченко Петр Геннадьевич. Страница 7

Гроб Дмитрия открыли и подвели к нему старицу Марфу, которая меньше чем за год до этого со слезами встречала обретенного «сына». От нее ждали каких-то слов, но увиденное так потрясло ее, что она ничего не смогла сказать. Тогда Василий подтвердил сам, что это и есть мощи царевича. Ему не слишком поверили. Многие знали, что с подачи Шуйского покойного царевича готовились причислить к лику святых. Но канонизировать самоубийцу было невозможно, а ведь совсем недавно Шуйский, руководивший следствием по Угличскому делу, убедительно доказал, что мальчик сам в припадке падучей случайно ткнул себя ножом. Теперь тот же Шуйский утверждал, что царевич — не самоубийца. Якобы мальчик «играл в орешки», когда к нему подкрались злодеи. В подтверждение этой версии на грудь истлевшему покойнику положили свежие орешки и даже вымазали их кровью.

У гроба, выставленного в Архангельском соборе, происходили массовые исцеления — слепые прозревали, безногие вставали. В Кремль началось массовое паломничество. Противники Шуйского воспользовались ситуацией и подвели к гробу тяжелобольного, который там же и умер. Тут же пошла молва, что мощи — подложные, что мать сына своего не узнала, что Дмитрий — жив… Доступ к телу пришлось закрыть.

Вскоре слухи о том, что свергнутый царь жив, приобрели пугающую реальность. Говорили, что он вновь объявился на юге, что с ним идет польская армия. Слухи эти усиленно распускали Юрий и Марина Мнишеки. Избежав гибели, они какое-то время оставались в Кремле, питая призрачные надежды, что Марину признают законной царицей. Мнишек даже попытался устроить ее брак с Василием Шуйским. Дума, однако, отвергла все их претензии и сослала в Ярославль. После этого все их помыслы были связаны с тем, что народ не поверит в смерть «доброго царя». С помощью своих родственников в Польше они решили разыграть чудесное спасение государя. Нужен был лишь подходящий кандидат. Им вызвался стать московский дворянин Михаил Молчанов, приближенный Лжедмитрия, бежавший из Москвы после убийства самозванца. Едва ли Молчанов собирался царствовать, разве что надеялся половить рыбку в мутной воде. Терять ему было нечего, он участвовал в убийстве Федора Годунова, обвинялся в колдовстве, был бит кнутом. Московские дипломаты прекрасно знали, кто объявился в Самборе, и быстро сообщили об этом польским властям. Сигизмунд III, опасавшийся мятежа в собственном королевстве, на этот раз предпочел не оказывать Мнишекам и их сторонникам никакой поддержки и не позволил им собрать военный отряд.

А действовать нужно было без промедления. Против Шуйского уже поднялись все сторонники Лжедмитрия на юге страны. Они боялись, что теперь их ждет расплата за поддержку, которую они ему оказывали. Кроме того, они совсем не хотели лишиться тех привилегий, которыми вознаградил их самозванец. Момент был как нельзя более подходящий, но вот беда — Молчанов ничуть не походил на Лжедмитрия. Его нельзя было показывать жителям южнорусских городов, готовых сражаться за «царя Дмитрия», — обман тут же раскрылся бы.

В это время в Польше появился Иван Болотников, человек с биографией фантастической даже для того бурного времени. Прежде он был боевым холопом князя Телятевского, то есть служил в его вооруженной свите. Как и многие другие, он бежал от своего господина и казачествовал не то на Дону, не то на Нижней Волге. В одной из схваток татары захватили его в плен и перепродали туркам. В плену ему довелось стать невольником-гребцом на галерах и участвовать в морских сражениях. В одном из таких сражений турки были разбиты, и пленников освободили. Болотников оказался в Италии, и оттуда через Венгрию (не исключено, что там ему довелось сражаться с турками), Германию и Польшу возвращался на родину. Мнишекам и Молчанову нужен был человек, способный сформировать армию и действовать в России от имени истинного царя. Болотников показался вполне для этого подходящим. Он ничего не знал о том, что происходило в России и никогда не видел Лжедмитрия. Обмануть его было нетрудно. Молчанов изобразил государя в изгнании, принял Болотникова и отправил его в Путивль в качестве «большого воеводы» и своего личного представителя.

Затея себя оправдала. Уже в начале лета 1606 года Болотников собрал значительные силы и двинулся на Москву. На этот раз правительство было готово к мятежу. На южных рубежах стояли полки — те самые, которые самозванец намеревался бросить на Азов. В крепостях были сосредоточены значительные запасы оружия и продовольствия. Поэтому вначале повстанцы терпели поражение за поражением. Но к концу лета положение изменилось, царские войска стремительно отступали, неся тяжелые потери. Главная причина заключалась в том, что на этот раз повстанцам не надо было никого ни в чем убеждать. Никто не требовал даже предъявить чудесно спасшегося царя Дмитрия — достаточно было, что восставшие действуют от его имени. По словам летописца, «вор Ивашко Болотников (…) пришел в Кромы, и все северские и полевые (южные) городы от царя Василия Ивановича всеа Русии отложились…». Пока царские воеводы умело громили мятежников, в тылу у них восставали все новые города и крепости. В стране началась настоящая гражданская война между сторонниками «законного царя» из династии Калиты — Дмитрия — и приверженцами узурпатора Шуйского. Вначале за Дмитрия стояла Южная и Юго-Западная Россия, за Шуйского — Москва и центральные и северо-западные области. Но число сторонников Дмитрия стремительно множилось, правительственные войска оказались в окружении, все пути снабжения были перерезаны восставшими. Воеводам пришлось срочно отступать к столице.

В конце лета 1606 года на сторону восставших перешла Тула, и в середине сентября армия «царя Дмитрия» вышла к Москве. Здесь правительственные войска смогли задержать их и даже заставить отойти на дальние подступы к столице, но это не меняло положения в целом. Огромная территория от Путивля до Чебоксар и от Тулы до Астрахани вышла из-под власти Шуйского. Единого руководства в мятежном крае не было. Сам Болотников наступал на Москву со стороны Калуги. На юге движение поддерживали вольные казаки, на Рязанщине действовали Прокопий Ляпунов и сотник Истома Пашков. Им удалось захватить мощную крепость Коломну и начать наступление на Москву. Шуйский бросил против них все оставшиеся силы. В его ополчении был и цвет московской знати, и чернь, но все же людей удалось собрать немного. Воевать они не хотели, и в битве под селом Троицким «бояр и воевод побили». Уже на другой день повстанцы вышли к окрестностям столицы и заняли Коломенское. 28 октября началась осада Москвы, а еще через несколько дней подошел Болотников со своими отрядами.

В столице распространялись слухи, что с восставшими находится царь Дмитрий. Шуйский, оставшийся практически без армии, безуспешно пытался вызвать подкрепления из провинции. Ничего не получалось — хотя повстанцы действовали и несогласованно, зато повсюду. К западу от Москвы они захватили Можайск, Вязьму и Волоколамск, не встретив при этом особого сопротивления. Верный Шуйскому Смоленск оказался отрезан. Какие-то казачьи отряды перекрыли дорогу между Тверью и Новгородом. Восстания в районе Нижнего Новгорода и Свияжска прервали связь с Поволжьем, где под Астраханью потерпел поражение от казаков царский воевода Федор Шереметев.

Блокада дорог вызвала нехватку хлеба в столице. Власти использовали это, чтобы настроить горожан против повстанцев. Неустанно обличала «расстригу-самозванца» и церковь. Власти организовали торжественные похороны Бориса Годунова и членов его семьи, напомнив тем самым о преступлениях самозванца. Наконец, москвичей убеждали, что сторонники Лжедмитрия, захватив город, истребят всех мужчин, а жен и дочерей разделят между собой. Пропаганда имела успех. В конце концов труп Лжедмитрия несколько дней пролежал на площади, а тело царевича было выставлено в церкви. В отличие от жителей провинции, москвичи нисколько не сомневались, что никакого «царя Дмитрия» нет в живых. Именно поэтому Шуйский не побоялся вооружить простонародье. Более того, посланцы осажденных, бывая в лагере восставших на переговорах, сеяли сомнения и в их рядах. Когда добросовестно заблуждавшийся Болотников сказал им, что лично беседовал с Дмитрием, ему отвечали: «Нет, это должно быть другой, Дмитрия мы убили».