Охотник за каучуком - Грэй Зейн. Страница 7

— Сеньор! Так это был он — тот моряк из-за моря. которого она полюбила в Малаге! Что это все значит? Я почувствовал его тайну — я лгал — выдумывал историю с убийством, чтоб помочь ему. А он знал, что я не убил ее!

Мануэль, дрожа, вскинул руки, потрясенный открытием.

— Он узнал меня! Все время он знал, что это я! И он спас мне жизнь!

Мануэль упал навзничь и лежал, не двигаясь, закрыв руками лицо. Прошел час. Наконец он встал, ошеломленный, стараясь понять, что произошло.

Держа перед собой куртку Сеньора и фотографию, он старался проследить удивительную связь между ним и собой. Казалось, все случившееся было так же ясно, как запечатленное на фотографии лицо женщины, погубившей его, — и это потрясло его, но все же оставалось тайной — непостижимой тайной человеческой жизни.

Он освободил женщину, оставил ее, чтобы она была счастлива с человеком, которого полюбила. Неужели она предала его тоже? Некий особый смысл обретала теперь и эта выцветшая куртка, и кожаная книжица, и лицо женщины, ее улыбка; Мануэль понял, что Сеньор перенес такой же оглушающий удар, какой погубил его самого. Ведь Сеньор кричал по ночам: «О Боже, дай мне забыть!»

Повторилась та же история: человека охватило безумие… Лицо женщины излучало какой-то таинственный свет, и ему одному предназначался этот свет, эта улыбка — но все исчезло. Кровь кипела, пришло сводящее с ума желание забыть, уйти, искать покой и потерянные годы — как хорошо он знал все это!

Мануэль думал о Сеньоре, о его поразительной силе, когда тот, подобно льву, прыгнул навстречу кашибос; он вспоминал пестрые, словно бабочки, стрелы, вонзившиеся в тело товарища, и торжество его смерти! Какой могла бы стать его жизнь! В груди Мануэля словно лопнула натянутая струна, горькие слезы полились из глаз, он оплакивал Сеньора, себя самого, всех несчастных на земле. В этот миг ему вдруг приоткрылась вечность. Он увидел беспомощность человека, смутную обреченность случая, порыв, силу, обаяние, любовь — все, что составляло изменчивую жизнь.

Как мало значило теперь то, что составляло его существование: погоня за каучуком, бегство в джунгли, преследование каннибалов, мучительная жара, жажда, голод, хищники. Истинная его жизнь таилась далеко, в богато расцвеченных дворцах памяти; и он жил, лишь когда грезил, находясь в них. Он — охотник за каучуком, нечесаный и немытый, глупец, занятый азартными играми и чичей, — в другой, внутренней жизни, так и остался там, на холме, обдуваемом ветром, следя за белыми парусами в синеве моря, слушая голос женщины.

Но встреча с Сеньором, как нечто прекрасное, увенчала страшный период его существования. Их встреча и все, что произошло потом, смягчило его, ярко осветило темные глубины его души.

Теперь Мануэль чувствовал жалость к этой женщине, к Сеньору, к самому себе, ко всем, кто жил, любя и страдал. Свет этот дал ему различить сложную паутину чувств и инстинктов человека, — всего, что делало любовь преходящей для одного сердца, нерушимой — для другого; мимолетной, подобно налетевшему ветру; прекрасной, страшной и неугасимой, как солнце.

При этом свете он увидел женщину — прародительницу жизни, источник любви, основу радости, воплощение перемен — орудие природы, предназначенное для осуществления непостижимых планов… всегда пленять мужчину изяществом и красотой, чтоб завоевать его. сковать неисполнимыми, порабощающими навечно желаниями. При этом свете он увидел себя совсем другим человеком: много испытавшим, много ошибавшимся, но в конце концов преданным лучшему, что жило в нем.

Мануэль направился к реке, держась в тени, деревьев; он шел осторожно, тревожно оглядываясь. Он двигался весь день, покрыв расстояние в два раза большее, чем когда спасался бегством в глубь джунглей.

Настала ночь. Он продолжал путь при свете звезд, пока их не скрыл туман. Оставшуюся часть ночи он ходил вокруг дерева, подняв голову. Наутро солнце встало с той стороны, которую он считал западом. Мануэль заблудился.

Прежде в подобных случаях его охватывал ужас; на этот раз все казалось иным. Направившись в сторону, которую он считал верной, он быстро шел до тех пор, пока от полуденного солнца не закипела кровь. Сочные листья и сердцевина молодых пальм составляли его еду. Он освежал пересохший рот соком растений. Затем он лег, укрывшись курткой, грудой веток, и заснул. проснувшись, он с трудом пошел вперед, отмахиваясь от летающих насекомых. Он вошел в густой лес и попытался найти дорогу назад, но не мог отыскать ее. Болотная вода утоляла его жажду, а мясо змеи послужило пищей. Ягуары выгнали Мануэля из лесу. Оказалось, что он идет по кругу; и в ночь, и в последующий день, к которому прибавился еще один — все оказывалось повторением того, что произошло накануне.

Дожди не приходили. В затихшем воздухе слышался лишь стук пальмовых ветвей. Он казался Мануэлю похоронным звоном. Мануэль почти ослеп от укусов насекомых, они заживо сдирали с него кожу; сознание туманилось, и он наконец упал. Жужжащая туча насекомых, кружа, стала опускаться на него; армии муравьев расползлись по телу. Красная слизь, оставляемая клещами, каплями скатывалась на него, подобно ртути. Мануэль пополз вперед сквозь жаркий кустарник. Он поминутно терял сознание и в бреду видел адские костры. Острые языки пламени лизали его плоть, он вертелся в огне; раскаленные искры впивались в мозг. Вниз, вниз — под разгоряченную землю, сквозь горячие порывы огненного ветра! Казалось, горел подлесок джунглей, деревья вызывали образы огненных столбов, пронзительно кричавшие обезьяны напоминали чертенят, птицы походили на раскаленные угли; но над всем этим, под всем этим, и сквозь все это неслась туча бесчисленных жужжащих угольков, что кусались кроваво-красными зубами.

В то мгновенье, когда разум Мануэля уже угасал, разразился дождь; он охладил охотника, смыл с него всех насекомых, утолил жажду и облегчил боль в утративших зрение глазах. Затем тропический ливень умчался прочь, оставив джунгли насквозь пропитанными водой. Мануэль шел вдоль стремительного потока, который, как он полагал, выведет его к реке. В нем вновь возродилась сила и желание сопротивляться.

С наступлением ночи он подошел к краю зарослей; подобно угрю скользнул в траве, пробрался сквозь чащу тростника к воде. На противоположном берегу мерцали огоньки. Поначалу он принял их за огненных мух, но тени от тел, движущиеся против света, подсказали ему, что он наткнулся на стоянку кашибос.

Река была здесь неспокойной, бурной. Вода быстро поднималась. К рассвету она должна была затопить берег стремительным потоком. Вода мерцала под бледными звездами, у нависших же берегов она казалась темной, как сталь, а посередине отливала старым серебром; порой из нее выпрыгивала рыба, а крокодилы плыли, найдя попутное течение.

Мануэль без колебаний ступил в реку, погрузившись в воду по шею. Уши были вровень с водой, и охотник превратился в слух. Река, казалось, звенела, сюда долетали еще слабые звуки джунглей. Переплывать ее в эти мгновенья было безопаснее.

Мануэль доверился реке. Пройдя по мелководью, даже не всколыхнув его, он, осторожно гребя, поплыл. Рыбы выделывали перед ним замысловатые трюки: пауки и змеи касались его щек; кайманы плыли мимо, рассекая течение бугорчатыми носами, а череда пузырей, лопавшихся на поверхности, выдавала медленные движения рептилий, находившихся под водой.

Вдруг Мануэль, почувствовал, что какая-то могучая сила понесла воду вперед. Легкий речной ветер донес до него запах костра и глухой грохот отдаленных порогов. Мануэль пересек освещенное пространство и реку от одного темного берега до другого. Оглянувшись, он заметил, что черные рыла медленно сжимают вокруг него свое кольцо. Мануэль двинулся быстрее. Мерцавший свет исчез. Перед ним все погрузилось во тьму. Он ощутил, как липкие водоросли коснулись его лица; опустив ноги, он нащупал дно и осторожно выбрался на берег. Тут он опустился на землю, чтоб отдохнуть, собраться с мыслями перед последним переходом.

В глубь берега ничего не было видно даже на расстоянии вытянутой руки, поблескивающая река лишь сгущала темень. Мануэль пополз, стараясь на ощупь найти каноэ. Двигаясь вдоль ручья, он выбрался из болотной осоки и ступил на гладкую твердую землю. Тут обычно причаливали каноэ.