Сны и страхи (Сборник) - Быков Дмитрий Львович. Страница 5

«Я один владею тайной настоящего кругловского борща, я последний человек который знает эту тайну и я не хочу унести его в могилу. Я пишу здесь рецепт крутловского борща известный мне от моей бабушки, я не открыл его даже моей жене Серафиме Ходыревой, но здесь я его открою. Мы для начала сварим бульон на кости после чего там же варим несколько корней сельдерея. Свеклу мы пассируем и добавляем потом. Мы одновременно растапливаем на сковороде свиное сало которого нужно 5–6 кубиков. В сале поджариваем 1 луковицу репчатого лука. 3 черпака бульона вливаем в сковороду. Туда же соломкой режем свеклу и добавляем подложки уксуса. Ммм-объяденье! И мы потом тушим все это 1/2 часа. Потом мы в бульон кладем 1 чайную ложку томатной пасты. Все это ложь что мужчины не любят готовить. Я этот борщ варил на свадьбу дочери и потом каждый год когда она приезжала. Как хорошо что девочка живет в Нет я не скажу где живет девочка. Но что же мы делаем потом? Я этого тоже не скажу. Если вы сохраните мне жизнь то я это скажу. Но если вы сделаете эту ужасную глупость то никто не узнает рецепт Кругловского борща и он умрет как вересковый мед.

7.30. Вот пришли. Но я дописываю. Я дописываю. Я дописываю чтобы не умер рецепт. Кардамон! Никто не кладет кардамон, а весь вкус в кардамоне. Кардамон!»

«Дорогой мальчик, надеюсь, что это письмо тебе покажут. Если ты его читаешь, значит, ничего не поделаешь. Мне все время казалось, что я провожу с тобой мало времени, и я никогда не знал, что тебе сказать, а ты ни о чем не спрашивал. Теперь я должен сказать тебе что-то главное, но опять не знаю что. Во-первых, все это скоро кончится. По-настоящему это должно было со мной случиться уже давно, и я ждал спокойно. Теперь, когда они добрались до меня, все уж точно закончится. Мне иногда кажется, что только ради меня это все и затевалось. Думай так иногда — не про меня, конечно, а про себя; Так гораздо легче.

Я не могу тебе дать никакого совета, потому что ты уже взрослый, тебе шестнадцать лет, это не так мало. Я знаю, что все у тебя будет хорошо, ты умеешь нравиться людям и ничего для этого не делаешь. Я ни разу не говорил с тобой откровенно, но ты и так все понимаешь, только поэтому, сын, только поэтому. Ты умный, добрый мальчик, прости, что я иногда требовал от тебя больше, чем давал. Я опять совсем не знаю, что тебе сказать. Есть, наверное, какой-то один главный совет, но даже сейчас я не могу его тебе дать. Как раз перед самым концом ничего не успеешь понять, особенно в этой не очень приятной комнате. Но ведь и вообще ничего не успеваешь понять. Все время есть ощущение, что за всем стоит какая-то правда, все чувствуют ее, а назвать никто не может. Береги маму, вот и все, что можно сказать. Тебе скажут, что я возглавлял подполье. Ты не поверишь, и очень напрасно. Я действительно его возглавлял, просто ничего для этого не делал, но только это и есть настоящее подполье. И если тебя спросят, где отец, скажи, что он возглавлял подполье. Это так же верно, как то, что я твой отец Хвостинский».

«Я очень рад и хочу вам веем сказать что пошли вы все нах. Я сам бы никогда этого не сделал хотя всегда хотел. А теперь я могу сказать пошли вы все. Тут нечего делать! В этом вашем мире. Тут все всегда было тошно и гори все синим пламенем, и не стоите вы все того чтобы я тут жил. А скоро тут такое будет что вообще ничего не останется. Тут все гавно и мы и они, и америка гавно. И чем на работу ходить лучше вообще спать и не просыпаться. Я всю жизнь не высыпался и теперь высплюсь, а вы все будете тут подыхать и примерзать к кровати и топить другой кроватью. У вас скоро ни дров не будет ничего. И горите вы все и Бес и Нокиа и Аслан и вся остальная сволочь и все соседи. А вам спасибо я не буду больше на все это смотреть. Брат мой тоже сука и очень хорошо что я не буду на него больше смотреть. И не хочу смотреть на это все буду это писать до утра чтоб вы все знали как я не хочу смотреть не буду больше на все это смотреть».

«Ваня пишу только тебе а если кто еще это читает то прошу не надо. Надо последнюю просьбу уважать. Ваня одно только хочу тебе сказать что со Складаным никогда не было. Было до тебя с другими но с ним никогда не было. Когда ты тогда пришел то я не думала даже, я никогда бы не подумала даже про него. И скорей уж бы я корректировала огонь хотя я не корректировала огонь. Мне не то важно что убьют а что ты будешь так и думать что я жила со Складаным. Ваня когда ты ушел тогда я уже никогда не была спокойна. После тебя всякое было Ваня но не со Складаным. Со Складаным никогда не было. И я хочу чтобы ты знал хотя уже ты ушел. Ваня это как в песне поется У беды глаза зеленые. Слушай эту песню меня иногда вспоминай и знай что ничего не было».

«Мама, прощай, никого не любил, только тебя одну».

«Вспоминается, как всегда, самое ненужное, но кроме меня, этого больше никто не помнит. Вспоминается, например, наш чертежник, он еще преподавал рисование, Игорь Николаевич, у него был сын, который умер от рака крови, и, значит, его не вспомнит больше никто. Выпускники наши все давно разъехались из Кругловки. Игорь Николаевич водил нас в походы. Он делал потом стенгазету. Он говорил не „мысль“, а „мысйль!“, выходило очень смешно. В стенгазете была моя фотография с задумчивым видом, и он подписал: „Мысйль!“ Помнится еще, что на месте дома 14 по нашей улице была хлебная палатка и в ней торговал татарин почему-то Аркадий. Он, наверное, умер давно, он и тогда был очень старый. В ботаническом саду тоже была палатка, там продавали яблоки, которые там выросли, и девушка, которая их продавала, была молодая, Галя, добрая ко мне, всегда давала мне эти яблоки. Потом она умерла, сказали — от рака, и ее, наверное, тоже не помнит никто, и если я уйду и ничего не напишу, то значит от нее ничего не останется. Хотя зачем надо, чтобы оставалось? Еще я помню, что когда я стоял на балконе и смотрел, как все идут с работы, было зеленое небо над краем города, и было так грустно и прекрасно, как никогда потом, хотя я никогда не смогу объяснить, почему так было. Еще однажды, мне было лет пять, мать выкинула газету, не выкинула, а положила в мусорное ведро, в ведро она подкладывала газету, там была фотография негритенка, который приехал в Советский Союз, мне было очень жаль, что она его выбрасывает. Еще помню, что во дворе у нас была лазилка, стояла лет шесть, потом ее перекрасили, потом перенесли в соседний двор, потом она проржавела, и ее куда-то увезли, она была в виде пирамидки, а сверху две перекладины, чтобы подтягиваться. Еще я помню, что однажды я собирал для гербария листья, и какие-то мальчишки не из наших пристали и меня побили, и отец потом бегал три дня по всем окрестным дворам их выслеживал, побили сильно и ни за что, выкручивали руки. Я думаю теперь, что больше ничего особенно значительного не помню, остальное помнят все, а это только мое.

Еще помню, что у бабушки моей был когда-то ухажер Григорий Сыроусов, его, наверное, тоже не помнит никто.

Еще помню, что на доме напротив одно время было написано „Осторожно“. Вот где-то я не послушался.

Еще помню, что у соседа была собака Коля рыжая, его потом увели куда-то».