Пограничный легион (др. перевод) - Грэй Зейн. Страница 9

– Да.

– И сколько?

– Весь наш лагерь, – ответила она со смехом, – но воздыхателями было бы гораздо лучше назвать наших славных ребят.

– Так значит, избранника еще нет?

– Едва ли, едва ли!

– А как бы вам понравилось, если бы вам пришлось остаться в этом месте, ну, скажем, навсегда?

– Совсем не понравилось бы, – ответила Жанна. – Подобная бивуачная жизнь, правда, не была противна мне, лишь бы только мои домашние знали, что я жива и невредима. Я очень люблю пустынные и красивые уголки. Чувствуешь себя такой далекой от всех, плотно и целиком окруженной скалистыми стенами и мраком. Тихо и чудно. Я обожаю звезды, они точно говорят со мной. А прислушайтесь к ветру в соснах… Слушайте, как он тихо и жалобно стонет. Что-то шепчет, что мне и завтра понравилось бы здесь, если у меня не будет никакого горя. Ведь я же еще совсем маленькая. Я влезу на дерево и буду охотиться за зайцами и птицами. Ах, какие они прелестные! Совсем крошечные, только что родившиеся, мягкие, пушистые. Как они кричат и пищат, трясясь от страха. Но ни за что на свете не прикоснулась бы я ни к одному из таких зверьков. Я не могу причинить кому-либо боли. Даже свою лошадь я никогда не бью и не колю шпорами. О, я так ненавижу всякую боль!

– Вы странная девушка! Как только вы смогли ужиться в этой стране? – сказал он.

– Я ничем не отличаюсь от других девушек. Вы просто не знаете их.

– Я когда-то прекрасно знал одну, но она довела меня до петли, – ответил он свирепо.

– До петли?

– Да, да, я говорю о виселице, о самой настоящей виселице. Но я обманул ее расчеты.

– О-о… Хорошая девушка?

– Испорченная! Испорченная до самой глубины своего черного сердца, такая же дурная, как и я! – воскликнул он с дикой страстностью.

Жанна вздрогнула. В одну минуту этот человек сделался мрачным точно сама смерть. Казалось, будто в дрожащем свете костра он видит лица и духов своего прошлого.

– Почему бы нет? – продолжал он. – Почему бы сейчас не сделать то, что было немыслимо в продолжение многих лет? Почему не сказать этого девушке, которая никогда ничего не выболтает… Все ли забыл? Клянусь, что нет! Слушайте, и вы узнаете, что я еще не совсем погибший человек. Меня не зовут Келсом. Я родился на Западе и посещал там школу до тех пор, пока не сбежал оттуда. Я был молод, честолюбив, необуздан. Прогорев, я начал красть. Совсем недавно я попал сюда, в Калифорнию, на золотые прииски. Тут-то я и сделался золотоискателем, игроком, разбойником – громилой с большой дороги. Как во всех людях, во мне тоже жили злые побуждения, а за эти дикие годы они разрослись. Выхода у меня не было. Злоба, золото и кровь – все это одно и то же. Я натворил столько преступлений, что, наконец, ни одно место, даже самое надежное, не смогло быть безопасным для меня. Гонимый, преследуемый, голодный, обстреливаемый, почти уже болтающийся в петле… Вот когда я стал Келсом, предводителем шайки бандитов, которых вы назвали пограничным легионом. Сколько всевозможных черных преступлений, но одно… самое ужасное… самое черное. Оно-то и преследует меня сегодня ночью, жжет меня!

– О, что за страшные вещи вы говорите! – воскликнула Жанна. – Что я могу сказать вам? Мне жалко вас. Я не верю всем этим ужасам. Какое… преступление может так жестоко преследовать вас? О, что-то еще будет этой ночью – здесь, в этой пустынной ложбине?

Мрачный и устрашающий поднялся он.

– Девушка! – прохрипел он. – Этой ночью… этой ночью… Что вы сделали со мною? Еще один день – и я с ума сойду от желания поступить с вами справедливо… Понимаете ли вы это?

Протянув руки, с дрожащими губами Жанна наклонилась к костру, потрясенная его горячим признанием, борьбой с остатками мужской чести и мрачным нарастанием его страсти.

– Нет, нет, я не понимаю… Я не верю вашим словам! – воскликнула она. – Вы так пугаете меня. Ведь я совсем, совсем одна здесь с вами. Вы сказали, что со мной ничего дурного не случится. О, не надо, не надо…

Ее голос оборвался и, измученная, она откинулась на свое сиденье. Вероятно, Келс слышал только первые слова ее мольбы, так как принялся быстро ходить взад и вперед по освещенной площадке. Кобура с револьвером болталась вокруг его ног. Жанне она начала казаться каким-то мрачным чудовищем. Борясь со своим животным «я», Келс как будто готов был покориться остаткам своего давно заглохшего человеческого достоинства. Девичья же миловидность и невинность Жанны вызывали в его памяти одни жуткие воспоминания, как бы насмехавшиеся над его благородным порывом. Он не давал ни побороть себя, ни перехитрить. Во что бы то ни стало она должна заполучить его револьвер, убить этого человека или… умереть.

Так сидела она, все еще нагнувшись вперед, медленно собираясь с силами и выжидая, когда настанет самый отчаянный момент.

Глава V

Медленно расхаживая взад и вперед, Келс низко склонил голову на грудь, словно над ним реяли целые сонмы ведьм и фурий.

С обостренной чуткостью проникла Жанна в состояние этого человека. Вот он перед нею, подавленный своими поступками, мрачный и жестокий, полный отвращения к самому себе. Сейчас мужчина борется и презирает в нем труса. Люди его склада бывают трусами очень редко или почти никогда. Вся их жизнь не требует ни низости, ни трусости. Жанна пламенно ненавидела его, но в то же время в сердце ее все еще теплилась искра жалости к этому человеку.

Откинувшись на свое седло, она лежала с широко раскрытыми глазами. И, несмотря на эту расхаживавшую возле нее фигуру и единственную застывшую в ее мозгу ужасную мысль, она еще разглядывала сверкающий искрами костер, далекие безразличные звезды и притаившиеся густые тени возле скал. Ее слух откликался на непрерывные тихие вздохи ветра в верхушке бальзаминового дерева, на серебристое шуршание ручейка и массу всевозможных понятных и непонятных звуков.

Внезапно Келс неслышно приблизился к ней и низко нагнулся. Его лицо выглядело темным расплывчатым пятном, поза напоминала волка, приготовившегося к прыжку. Все ниже и ниже наклонялся он к ней. Жанна не спускала глаз с тяжелого револьвера, болтавшегося у него на боку. При свете костра холодный голубоватый отблеск играл на его рукоятке. Наконец Келс настолько приблизился к ней, что она могла видеть его лицо. В смотревших на нее глазах отражалось дрожащее пламя. Жанна открыто и безбоязненно, без малейшей дрожи устремила на него твердый взгляд. Он смотрел на нее, казалось, целую вечность. Затем выпрямился и снова принялся ходить взад и вперед.

Время для Жанны распалось на мгновения, из которых каждое обозначалось грозным приближением Келса. Он подходил к ней решительно со всех сторон. Ее широко раскрытые глаза постоянно встречались с ним; хмурый взгляд его скользил по ее стройной, эластичной фигуре, и он снова отходил в сторону, в темноту ночи. Иногда она не слышала его шагов и тогда в страхе чувствовала, как болезненно напрягаются ее нервы. Она прислушивалась к его приближению, бесшумному, как у пантеры. Иногда он ярко разжигал костер, а порой давал ему почти погаснуть. Этот мрак больше всего страшил ее. Ночь выглядела предательски, точно заключила союз с врагом Жанны. Темнота тянулась бесконечно. Жанна молила о рассвете, но и грядущий день не сулил ей ничего утешительного. Были минуты, когда она дрожала, как в ознобе, и сердце ее так стучало, что даже ребенок догадался бы о ее отчаянии. Но едва только Келс приближался или, подкравшись издали, наблюдал за ней, словно кошка за мышью, как к Жанне снова возвращалось ее самообладание, и, насторожившись, она все свое внимание направляла на револьвер.

Среди ночи Келс куда-то ушел. Надолго ли? Жанна решить не могла. Его отсутствие пугало ее еще больше, чем его близость.

Наконец ночной мрак начал сменяться хмурой серостью. Рассвет приближался. Ужасная, бесконечная ночь прошла. Ни на одну секунду Жанна не сомкнула глаз.

Когда совсем рассвело, она поднялась. После долгого неподвижного лежания на земле ее мускулы затекли и ныли. Она принялась ходить, чтобы как-то размять ноги. Как раз в это время и Келс вылез из-под бальзаминового дерева, где он пролежал остальную часть ночи. Его лицо выглядело хмурым и осунувшимся. Жанна видела, как он спустился к ручью и, окунув руки в воду, принялся яростно плескаться. Затем подошел к костру. Какой-то хмурой жестокостью и унынием веяло ото всей его фигуры.