Вся жизнь — игра - Дубровина Татьяна. Страница 22

Сейчас, когда Маргарита Александровна Солнцева расчесывала свою темную, с золотым отливом, львиную пышную гриву, ей внезапно захотелось тоже прихватить волосы двумя синими капроновыми бантами. И — вспорхнуть, подобно веселой бабочке.

Только банты ей, пожалуй, больше подошли бы зеленые, под цвет глаз…

Она усмехнулась своему глупому ребяческому желанию. И ограничилась изысканно дорогой золотой заколкой, загадочно мерцавшей в темно-каштановых локонах. Эта заколка была настоящим произведением прикладного искусства, ее изготовил на заказ один из лучших ювелиров Москвы.

Туалет Маргариты был продуман от и до. Валя Юдашкин славно над ним потрудился. Это был эдакий промежуточный вариант между роскошью вечернего наряда и аристократической простотой, так называемое «маленькое французское платье». Простое, без украшений, в облипочку. Узкий вырез ворота спускался низко, приоткрывая заманчивую ложбинку на груди, но все же его нельзя было назвать большим декольте. Длина — выше колен, но это еще не мини. Приоткрыто ровно столько, чтобы намекнуть на безукоризненную форму ног — и в то же время чтобы приходилось лишь догадываться, что именно спрятано от постороннего нескромного взгляда.

Висячие золотые серьги из множества тончайших цепочек достаточно крупные, но не настолько, чтобы казаться простой бижутерией. И макияж — броский, но не наглый: приглушенно-бордовая помада, легкие мазки румян того же оттенка на скулах, на узких длинных ногтях — такой же сдержанно-темный лак.

Словом, наша героиня в полной мере проявила щедро отпущенное ей природой чувство меры.

Среди художников, которые в дни гонораров нередко посещали их казино, она слышала выражение: «брюлловское чуть-чуть». Они рассказали ей такую историю — неизвестно, исторический ли факт или вымысел.

Однажды великий живописец Карл Брюллов посмотрел на картину, выполненную его учеником, и остался недоволен: не было в полотне жизни, хотя все правила ремесла точно соблюдены. Мастер взял кисть и, почти не задумываясь, поставил в уголке едва заметную точку. И вдруг, ко всеобщему изумлению, произведение заиграло, заискрилось, хотя самого этого крошечного мазка вовсе не было на нем заметно!

Маргарите очень понравилась тогда эта теория «чуть-чуть», так хорошо соответствовавшая ее собственному мироощущению.

Сейчас для нее этим последним решающим мазком стали две капельки духов, нанесенные на шею под мочками ушей. Она глянула в трюмо и убедилась: да, все в порядке, я неотразима.

Впрочем, это осознание собственной женской силы не было ей в новинку. Оно никогда и не нарушилось бы, если б не Георгий…

В баре было сумрачно и прохладно: слава Богу, кондишены в «Жемчужине» работали исправно.

Яркий свет горел только над стойкой, а столики тонули в полумраке. Интим.

Маргарита же прошла туда, где светло. Ее должно быть хорошо видно. Если вдруг войдет Он… чтобы сразу заметил.

А что Он здесь, в этом отеле, она сегодня убедилась: видела его издалека, мельком, в дальнем конце коридора. Он деловито прошагал за угол, к лифтам, со стопкой каких-то бумаг в руках.

Ишь, деловой! Но, может, хоть вечерами ты позволяешь себе отвлечься от дел, расслабиться? Тогда для этого не найти лучшего места, чем этот уютный бар.

Ну, войди же, войди немедленно, заметь меня!..

Но, как назло, Георгий не появлялся.

Маргарита заказала себе ледяного апельсинового сока — не консервированного, а отжатого тут же, на ее глазах, из охлажденных золотистых плодов.

Она сосредоточенно глядела на оранжевую жидкость в высоком стакане, избегая встречаться взглядом с барменом, явно жаждавшим завести беседу. Тот был, видимо, воспитан в лучших традициях европейского сервиса, потому что навязываться не стал: понял, что пустое общение не входит в планы прекрасной посетительницы. Только грустно вздохнул, отходя к полкам с напитками.

А в темной части помещения, за Ритиной спиной, обтянутой узким черным платьем, послышалось какое-то движение, шорох, звук передвигаемой мебели.

Маргарита не обернулась, она и так догадывалась, что там происходит. Как говорится, спиной чувствовала… даже сквозь французское платье.

Происходило же там вот что: посетители, не сговариваясь, разом принялись переставлять свои столики и стулья поближе к стойке. Будто их магнитом туда потянуло. Потому что сидели здесь в этот час почти сплошь мужчины: уставшие от деловых контактов бизнесмены. И их, как мотыльков на огонь, потянуло на мерцающий блеск золотой Ритиной заколки… или ее сережек… или еще чего-то манящего и пьянящего, что было в этой женщине.

В этой равнодушной женщине, которую никто из присутствовавших не интересовал…

Летите-летите, мотыльки, трепыхайте своими куцыми крылышками. Все равно не угнаться вам за ней, сине-зеленокрылой бабочкой. Ей под стать может быть только один — не мотылек, а огромный яркий махаон! Который, как назло, никак не прилетает. Не заблудился ли средь облаков, увлекшись собственной упрямой независимостью?..

Разговоры в баре смолкли, и только каждый, даже легкий, поворот Маргаритиной головы, каждое движение ее пальцев, каждый ее глоток сопровождались одновременным всеобщим вздохом. Как будто все присутствующие, не исключая и бармена, вдруг прониклись чувством мужской солидарности. Или же — решили позаботиться о своем здоровье и занимались теперь дыхательной гимнастикой по системе йоги или цигуна.

Риту это позабавило.

«Неужели так и будут пыхтеть, не решаясь подойти? — с усмешкой подумала она. — Тоже мне, сильный пол! Что ж, подожду. Пусть это будет своеобразным экспериментом, испытанием мужской выдержки… или нерешительности».

В самом деле, отчего бы не поэкспериментировать? Все равно она просидит тут до самого закрытия. Вдруг Он все-таки объявится?..

В стакане оставалось солнечного сока лишь на донышке, когда Маргарита наконец услыхала, что кто-то резко скрежетнул ножками стула по мраморному полу. И — шаги, сначала медленные, а потом поспешные.

Некто облокотился о стойку бара возле нее. Заказал мартини.

Она не поддавалась искушению взглянуть на смельчака хотя бы краешком глаза. Продолжала свой коварный женский эксперимент.

А зал за спиной перестал пыхтеть. Все наблюдали, затаив дыхание.

Маргарита чувствовала, что мужчина придвигается к ней ближе, ближе… Буквально по миллиметру.

Когда их локти почти соприкоснулись, она — опять-таки ради эксперимента — вскинула на него свои изумрудные глазищи.

Смельчак от неожиданности отшатнулся. Видимо, ее внезапный взгляд произвел на него впечатление удара током.

Это был жгучий брюнет, смуглый, чернобровый. Пронзительно-черные глаза, тонкая полоска усов над верхней губой.

Маргарита обратила внимание на его кисти, дрогнувшие на мраморной поверхности стойки: тонкие, изящные, с длинными подвижными пальцами и ухоженными ногтями. На мизинце левой руки — золотой перстень с дорогим звездчатым сапфиром. Кольцо было не слишком крупным, не таким, какие нанизывают на себя, к примеру, «новые русские», чтобы похвастать своим богатством. И еще — оно было оригинальным по форме. Авторская работа, не ширпотреб.

Опыт и врожденное чутье сразу подсказали Маргарите: человек, носящий подобную вещицу, тоже обладает тем чувством меры, тем «чуть-чуть», которое она так ценила в людях.

На незнакомце была просторная белая шелковая рубашка с широкими рукавами, прихваченными на запястьях узкой манжетой с крошечными золотыми запонками. Никакого галстука, ворот распахнут. Это одеяние делало его похожим на принцев из фильмов-сказок или героев балета в классической постановке. Словом, выглядел смельчак весьма романтично.

Все еще находясь в состоянии, близком к шоковому, он заговорил по-итальянски, эмоционально и безостановочно. Голос его был певуч и мягок, жесты оказались плавными и выразительными.

Из всей тирады Маргарита уловила смысл лишь нескольких слов. «Беллиссима» — это, конечно же, о ее красоте. «Колизеум» — ну, это ясно: об исторической достопримечательности Италии. «Фирма» — естественно, так и будет фирма.