Смерш (Год в стане врага) - Мондич Михаил. Страница 12

В одной венгерской газете, издаваемой в Кошицах, какой-то патриотически настроенный редактор поместил коротенькую статейку под заглавием «Малые люди — великие герои». В ней говорилось о неслыханной смелости простого чиновника кошицкой почты.

Агентура донесла Шибайлову и об этом чиновнике, и о газетной статейке, которую чиновник носит при себе в бумажнике.

Шибайлов вчера вечером арестовал «героя». До четырех часов утра длился предварительный допрос. Я присутствовал в качестве переводчика.

В 8 часов утра Шибайлов возобновил допрос.

Упрямый венгерец отрицал все, что было написано в газете.

В десять часов утра на «героя» пришел посмотреть генерал Ковальчук. Шибайлов четко доложил генералу о состоянии допроса. Я смотрел на начальника Управления контрразведки СМЕРШ Четвертого Украинского фронта с большим любопытством.

Смершевцы рассказывают чудеса про его ум и влиятельность в высших чекистских кругах. И вот этот знаменитый Ковальчук, ликвидировавший восстание атамана Семенова в Сибири в годы гражданской войны, уничтожавший контрреволюцию в России при Дзержинском, Ежове и Берии, ни разу не бывший на подозрении у Сталина, на совести которого лежит убийство многих тысяч русских и других национальностей людей, — стоял рядом со мной. Он пристально смотрел на «героя Венгрии».

Ковальчук — среднего роста, стройный, со смеющимися, но проницательными глазами, — чекистский генерал.

— Спросите его, — обратился он ко мне семейным тоном, — много ли в Венгрии героев.

— Не знаю, — сердито ответил допрашиваемый.

В глазах у генерала сверкнул холодный огонек. Меня охватила жуть. Вот его настоящая душа — холодная, решительная, беспощадная.

— Не возитесь с ним долго, товарищ капитан, — овладев собою, фамильярно заговорил генерал. — Он молодой, крепкий, 20 лет сибирских лагерей сломят его упрямство.

— Я слышал, что вы болеете, — обратился он затем ко мне. — Сходите в баню и крепко попарьтесь. Лучшее антигриппозное средство.

Глаза генерала смеялись. Должно быть, он уже успел забыть, что только что осудил человека на двадцать лет Сибири. Двадцать лет голодной и холодной жизни на каторжных работах в тайге!

Во имя чего может быть Ковальчук таким жестоким? Во имя идей, глубоко ошибочных по своей сути.

Ковальчук — идейный коммунист. Он не любит роскоши, не пьет, не курит, не связывается с женщинами, работает много, никогда не ложится спать раньше четырех часов утра.

В свое время инквизиторы были уверены, что, сжигая людей во имя Христа на кострах, оказывают Богу неоценимые услуги.

Человечество осудило инквизицию, как ложно понимаемое учение Христа. Христианские идеи должны быть распространяемы среди людей проповедью, а не насилием и страхом.

Ковальчук служит идеям, придуманным зазнавшимися людьми. Он отверг Христа, но он уверен, что творит доброе дело для человечества, уничтожая десятки тысяч инакомыслящих людей во имя коммунизма.

Если бы он в это не верил, он захлебнулся бы проливаемой им кровью или сошел с ума. Только фанатическая вера в свою правоту дает ему силу переносить эту «работу» уже десятки лет, без угрызений совести и без мучительных переживаний убийцы.

Я глубоко верю, что со временем человечество осудит сталинское умение владеть людьми, зиждущееся на насилии, недоверии, страхе и миллионах убийств, осудит с еще большим возмущением, чем когда-то осудило инквизицию.

Капитан Шапиро, еврей по происхождению, не говорит ни слова по-еврейски. Он, бесспорно, умный человек. Кончил Институт иностранных языков в Харькове. Специальную школу контрразведки прошел при Главном Управлении в Москве.

Вчера вечером между нами произошел интересный разговор.

— Вы никогда не были в России?

— Нет.

Капитан Шапиро недоверчиво покачал головой.

— Странное дело!

— Почему?

— Если бы владели хорошо только русским языком, я бы не удивлялся. Но вам знаком и народный говор Смоленской области.

Я выдержал пристальный взгляд капитана.

— Вы, как знаток языков, должны понять меня…

— Пока не понимаю.

— Дело вот в чем. Много лет назад я решил стать карпаторусским писателем. Карпатская Русь или, как ее теперь называют, Закарпатская Украина, очень бедна литературой. У нас, в общем, нет литературы, как таковой. Чтобы вам было яснее, я скажу больше, — до сих пор у нас нет ни одного романа, написанного нашим местным писателем. Этот печальный факт меня огорчал…

— И вы задумали написать роман.

— Да! Но мне предстояли большие трудности. Я не владел ни русским, ни украинским языком настолько, чтобы справиться с задуманной работой. Местный говор не удовлетворял меня. Многочисленность иностранных слов, в особенности венгерских, отсутствие грамматики, ограниченный круг читателей, — все это заставило меня отбросить местный говор. После долгих обсуждений различных проблем, я остановился на русском языке. Пришлось начинать с азов. Пройдя грамматику, я принялся за чтение стихотворений, а впоследствии и за прозу. Семь лет сравнительно упорной работы, как видите, не остались без результата. Русские наречия мне знакомы потому, что в процессе работы я хотел выяснить, какой из русских говоров больше всего походит на наш карпаторусский. Хотите, я вам прочту несколько своих стихотворений?

— Нет, нет! У меня мало времени. Спешу на свидание. Замечательная словачка. Искусством любви владеет в совершенстве, — при этих словах капитан многозначительно улыбнулся. — Только, прошу, никому ни слова. У нас на этот счет строго.

Странная психология у капитана. Сколько он мне наговорил о своей красавице-жене! Она ему не изменяет, он в этом головой ручается, она беззаветно любит его, через день пишет ему письма. Капитан ей тоже через день пишет письма, но это не мешает ему, связываться, при возможности, с иностранками.

Симонов написал полное искренности письмо полковых офицеров жене погибшего друга. Действительность же противоположна.

Однако мне надо быть чрезвычайно осторожным. Поверил ли мне капитан? Если смершевцы разоблачат меня — цианистый калий всегда при мне. Я вовремя убедился, что ни признание, ни раскаяние не помогут.

Мое отношение к смерти изменилось коренным образом. Раньше я не понимал психологии людей, решающихся на самоубийство, и считал их сумасшедшими. Теперь же я вижу, что самоубийство, в случаях, аналогичных моему, лучшее решение избежать лишних мучений и унижений, после которых все равно расстреляют.

Я чувствую в себе достаточно сил, чтобы в случае необходимости распрощаться с жизнью.

Пока это лишнее. Вообще, нужно поменьше думать о себе.

Что делает Соня? Она осталась в Управлении. Бедная Соня! Мне почему-то жаль ее. Я, мужчина, напрягаю всю силу воли, чтобы не поддаться впечатлениям, вызываемым фабрикой смерти. Представляю, как чувствует себя Соня, днем и ночью видя муки и смерть людей.

Завтра переезжаем в Закопане.

В разговоре с капитаном Сикаленко я узнал, что в Управлении есть специалисты по отдельным политическим организациям. Интересно, кто специализируется по НТСНП [7]. Сколько ценных сведений я получил бы, познакомившись поближе со специалистами по НТСНП. В этом направлении и надо действовать.

Закопане действительно чудный курортный город. Какие красивые отели! Какой великолепный вид у деревьев, сгибающих свои ветви под тяжестью пушистого снега!

Татры — неописуемы! Я видел их со словацкой стороны. Отсюда же они гораздо красивее.

Про Закопане поляки сложили песни. Недаром.

Когда-то, до разгрома Польши, здесь кипела веселая жизнь. Любители лыжного спорта бегали по этому искрящемуся белому снегу.

Жаль, что у меня нет лыж. С каким удовольствием я взобрался бы на эти белые верхушки гор… Нет, — такой радости, как раньше, я не испытаю. СМЕРШ! Разве можно не думать о нем хоть минуту? Жизнь беспрерывно меняется. Польшу разрушили немцы, и вместо поляков красотами Закопане любовались эсесовцы. Теперь Закопане во власти смершевцев.