Смерш (Год в стане врага) - Мондич Михаил. Страница 7

Впрочем, он точно такой же, как и тысячи других советских граждан: молчаливый, осторожный в суждениях, изворотливый.

Про жизнь в Советском Союзе рассказывает в светлых красках, но, судя по его голосу и хитрой улыбке, нетрудно догадаться, что он говорит неправду. Он даже не требует, чтобы ему верили.

Вечером пришел ко мне Никита М. Его хмурый вид, ненависть в глазах и нервные движения сразу удивили меня.

— В чем дело?

Никита стал ругаться самыми постыдными словами.

— Ты пойми меня, чёрт их возьми… Эх, почему я, дурак, не остался дома!.. Изнасиловали сестру. Отца чуть не пристрелили. Мать избили прикладами…

Никита сильно волновался.

— Я, подлец, тем временем развлекался… Слушай! Пойдем в эту их распроклятую Москву и закидаем бомбами и Сталина, и компартию, и…

— Да тише ты! Рядом живет лейтенант пограничных войск.

— Чёрт с ними и с лейтенантом! Коля, пойми меня. Если бы ты знал, как мне больно. Стыд и срам на всю жизнь!..

Никита ожесточенно потряс сжатыми кулаками в воздухе.

— Это не дело, Никита. Прежде всего, в Москву ехать нельзя. Затем, тысячи людей, знающих кремлевские условия в сто раз лучше тебя, кончают застенками НКВД. Успокойся, обдумай создавшееся положение и, если у тебя не пройдет желание борьбы, — приходи ко мне. Тогда я с тобой кое о чем поговорю.

— Коля! Если бы ты знал, как я ждал русских, как любил их и как ненавижу их теперь.

— Ты не русский?

— …Русский…

— Почему же ты говоришь глупости? Ненавидеть нужно большевиков. Миллионы же русских обижены ими сильнее, чем ты.

Разговор наш затянулся часа на два. Я успокаивал Никиту, как мог.

Месть — чувство слепое. Руководствуясь только местью, можно сложить голову за пустяк.

В советских условиях с большевиками может бороться только тот, у кого уменье везде и всегда владеть своими чувствами вошло в привычку. Только холодный ум, знающий до тонкости советскую действительность, может рассчитывать на успех. Иначе, рано или поздно, дело кончается в тюрьмах НКВД. Точно так же может кончить и Никита.

Во вторник в 7 часов вечера, ко мне в комнату вошел среднего роста подполковник. Его строгое лицо, надменные, словно продуманные, движения и пристальный взгляд немного смутили меня. Где-то я его уже видел. Вспомнил. Это тот самый подполковник, который ведет пропаганду о добровольном вступлении в Красную армию. Интересно, зачем он пришел ко мне?

В дверях стоял высокий белобрысый капитан. В коридоре у стены мялись два бойца с автоматами.

— Вы будете… — и полковник назвал мою фамилию. — Одевайтесь. Пойдемте с нами.

Началось?! Глупости. Это не НКВД. Здесь что-то другое. Я вспомнил слова Андрея Горняка о загадочных военных. Возможно, что и эти… Неужели так быстро докопались до меня. Ну, да мог же быть и случайный срыв.

Бойцы шли в двух шагах за мной.

Не доходя до здания городского управления, подполковник остановился и приказал капитану «припрятать» меня.

Бойцы завели меня в темный погреб, закрыли двери и ушли.

В темноте я не мог ничего разобрать. Судя по тишине, в погребе, кроме меня, никого не было. Я нащупал какие-то доски и, чтобы ни о чем не думать, лег на них с твердым намерением уснуть.

Проснулся я ночью от сырого холода. Фосфорная стрелка моих часов показывала три часа ночи. Пожалел, что не курю, что нет при мне спичек.

Время шло мучительно медленно. Я нажал на дверь.

— Чего? — послышался сердитый голос из-за двери.

Погреб оказался небольшим. Всего пять шагов в длину и четыре в ширину. Кроме досок, сложенных в правом углу, в нем ничего не было.

Я несколько раз пытался уснуть, но мне это не удавалось.

Завтрака мне не принесли. Я ждал, что хоть в обед откроется дверь. Напрасно. Обеда мне тоже не дали.

В шесть часов вечера я начал стучать в дверь.

— В морду хошь? — спросил кто-то с той стороны двери грубым, немного сиплым басом.

Я лег на доски, стараясь ни о чем не думать. Усталость, сырость, холод, грязь — все ерунда. Спать надо.

Следующий день прошел еще более мучительно. Голод давал чувствовать себя все настойчивее. Неужели меня хотят замучить голодом?

Я снова начал стучать в дверь.

— Молчи!

Я не переставал стучать.

— Перестань стучать, не то… — и пятиэтажная брань обрушилась на меня.

Не оставалось ничего другого, как залечь на доски и уснуть.

На следующий день, в 8 часов утра, дверь открылась, и веснушчатый солдат повел меня к капитану.

— Садитесь! — проговорил тот самый капитан, который приходил за мной с подполковником. На его лице играла лукавая улыбка. Умеем, мол, укрощать зазнавшихся.

— Кушать хотите?

— Да.

— Успеете! Сначала потолкуем.

С нетерпением я ждал его вопросов, надеясь выяснить, с какой стороны мне угрожает опасность.

— На вас поступила жалоба, что вы ведете пропаганду против вступления добровольцев в Красную Армию.

— Это неправда.

— Нам лучше знать… Так вот, или вы своим примером покажете путь всем вашим друзьям и знакомым, или мы тебя, мать твою так трижды растак…

Откуда только в нем столько злобы и такой отборной ругани? Вылив всю свою ненависть и к изменникам, и к трусам, и к вредителям, капитан твердо добавил:

— Для таких, как ты, у нас в Сибири места много.

Я понял: несмотря на все, положение мое неважно. В последнее время дело с вербовкой добровольцев обстояло плохо. Никто не шел в Красную армию. Неудачные пропагандисты — и подполковник, и капитан, — решили прибегнуть к хитрости. Выбрали человека с широким кругом знакомых, с известным авторитетом среди мукачевской молодежи и заставят его поступить добровольцем, в надежде, что его пример послужит сигналом к массовому вступлению в Красную армию.

Жаль, что этим человеком оказался я.

— Хорошо! Я согласен с вашим предложением.

Капитан ликовал. Затея удалась.

— Но ради этого не стоило мучить меня голодом.

— Так-то оно вернее…

Судьба явно начинает вмешиваться в мои дела. Это мне не нравится. Армия — не поле моей деятельности. У меня иного рода задание. Нужно связаться с В. и принять конкретное решение. Я мог бы «потеряться», но и это не выход из положения. Мне нужно быть, с точки зрения большевиков, незапятнанным и надежным человеком.

Прохожу курс военной подготовки в запасном полку в Сваляве. Чувствую себя неважно. В пять часов подъем, потом все остальное. Самое тяжелое — это учеба в поле. Везде холодная грязь. Развертывание, ползание на животе, стрельба из винтовки, бросание гранат — «удовольствие ниже среднего», как говорит сержант Ленька. Одели меня — насмех! Ботинки — на медвежью лапу. Фуфайка — на богатыря былинных времен. Точно такая же шинель. Впрочем, у шинели моей есть одно нехорошее свойство — кусаться. Нельзя повернуть голову, просто режет.

Ленька — бравый сержант. Он задает тон всей роте. Ругается после каждого слова. Я уверен, если бы ему пришлось когда-нибудь разговаривать со Сталиным, то говорил бы он, примерно, так: «Товарищ Сталин, мать твою растак! Я жизнь готов отдать за Советскую родину, мать ее трижды поперек».

У Леньки сапоги подвернутые, шапка на затылке. Это модно в Красной армии.

Со мной Ленька разговаривает вежливо. «Ты заграничный инженер. Понимать толк в жизни», — такими словами он всегда начинает наш разговор.

Роту, в которой я числюсь, он называет «сбродной». В ней 40 русинов, 10 венгров, 5 галичан, остальные русские и украинцы. Ленька не любит говорить на политические темы. Вчера посоветовал и мне раз навсегда бросить это дело, не то… «у нас строго на этот счет. Донесут — мать родную больше никогда не увидишь». Он, конечно, прав. Вместо солдата думает компартия и «мудрый Сталин».

«Великий вождь» учел опыт разложения царской армии. Ему известны все слабые стороны русского солдата. Сеть шпионов, доносы, беспощадная расправа с мудрствующими — все это создано для ограждения красноармейца от возможной пропаганды со стороны враждебных большевикам элементов.