Дело Бутиных - Хавкин Оскар Адольфович. Страница 46

Иной раз Бутин представлялся бережливому Хаминову опасным авантюристом, стоящим на краю разорения. Все эти экспедиции, поездка в Америку за дорогостоящим оборудованием, увлечение механизмами при наличии дешевой рабочей силы, строительство, не дающее скорой отдачи — все это требовало больших средств, а следовательно — кредитов! А содержание ста тысяч рабочих и служащих! Не безмерные же капиталы у Бутиных, не намного больше миллионов, чем у него, Хаминова, — так не разбрасывайся, давай в рост, бери проценты, учитывай векселя. Вернейший доход!

А то казался Бутин иркутскому компаньону недальновидным идеалистом, даже скрытым смутьяном. Больницы, аптеки, столовые для рабочих, клубы, типографии, детские сады и всякие там воскресные школы, концерты, — да разве это купеческое дело! Пожертвование на церковь или богоугодное заведение — это принято, это долг верноподданного, и он, Хаминов, сотню-другую оторвет от себя, не хуже других! И у него — благодарности и награды! Но то, что делает Бутин, это порча рабочих людей, ведет к развращению их, к появлению среди них недовольства и неповиновения властям. Как-то в деликатной форме, полушутя изъяснил свой взгляд Бутину.

— Чрезмерный богач, — ответил Бутин, — не помогающий бедным, подобен здоровенной кормилице, сосущей с аппетитом собственную грудь у колыбели голодающего дитяти!

От начитанного Ивана Симоновича Хаминов уразумел, что это неприличное выражение принадлежит полоумному сочинителю Козьме Пруткову, служащему Пробирной Палатки, вдруг по глупости занявшемуся литературой.

Хаминов, бывая в Нерчинске или принимая людей Бутина у себя в Иркутске, с превеликой осмотрительностью и ненавязчивостью расспрашивал Алексея Ильича Шумихина о Нерчинском имуществе Бутиных, Иннокентия Ивановича Шилова о состоянии приисков, Афанасия Алексеевича Большакова об Амурском пароходстве, не прочь был под благовидным предлогом заглянуть в конторские книги. Зоркий Бутин примечал эти подходы Хаминова, но относился к ним терпимо. Еще бы, ведь то двести, то триста тысяч, а то и до полумиллиона хаминовских средств крутилось в бутинских предприятиях!

В своих одиночных предприятиях Хаминов осторожничал до крайности. Тут он действовал по-марьински. По силам куш — бери смело! Тяжелит руки, не поддается — брось! Идти на риск — это как с голыми руками на медведя. И заведение аптеки, оркестра или сада с орхидеями — не купеческое занятие, а Европе подражание. Сказать, что Иван Степанович темный и отсталый человек — было неверным: он и газеты читал, и журналы выписывал, и детям образование дал, и на школу жертвовал. Сыновья выучились: один на горного инженера в Томске, другой на межевого инженера в Харькове. Он был убежден, что миллионы после его упокоения попадут в надежные, дельные, практические руки!

В отношениях был приятен, воспитан, от него веяло чистоплотностью, опрятностью, расположением, и в доме Бутиных его любили и привечали. Круглолицый, румяный, пышущий здоровьем, с коротко стриженной русо-седой бородкой, появлялся у Бутиных в знакомом всем коротком сюртучке, открытом жилете при черном шелковом галстуке. Что ни привезет в подарок бутинским домочадцам, — все куплено с умом, все приходится по душе.

Николаю Дмитриевичу, ослабевшему глазами, — складной лорнет-глядельце в черепаховой оправе, а к нему замшевый очечник. Капитолине Александровне — удобный кожаный бювар для бумаг и переписки с серебряной монограммой: «Попечительница Софийской женской гимназии К.А. Бутина». Марии Александровне — красочный набор канвы, мулине, цветных ниток для вышивания. Татьяне Дмитриевне — комплект садовых инструментов английского изготовления с новейшим пособием по домашнему цветоводству. Даже Филикитаите — то иконку Сергия Радонежского, то псалтырь в строгом переплете из толстой свиной кожи.

Бутин ценил в Хаминове добросовестность, точность в делах и безотказность в кредитовании. В глубине души испытывал нечто похожее на снисходительную досаду, до чего же мужик осторожен, до чего ж туг на рискованное дело. Вот ведь — едва не купил Николаевский железоделательный, заколебался, остерегся и... Бутин, ухо востро: жди какой-нибудь любопытной и немаловажной весточки по коммерческой части.

Так было и в этот раз.

Бутин только-только воротился с Дарасунских приисков, куда выезжал с Дайхманом.

Иван Степанович приехал в Нерчинск накануне. Он успел в конторе побеседовать с Шумихиным и Шиловым, и Николая Дмитриевича навестить, и дам ублажить симпатично упакованными свертками.

Дела на Дарасунских приисках шли неплохо, везде энергично готовились к летнему намыву. Вопреки ухудшившимся общим обстоятельствам, Бутин мог быть доволен состоянием своего хозяйства. Надо лишь без промедлений дать приискам все, что им требуется.

Пока они дают золото — фирме никакой черт не страшен!

— Все ли вам удалось, Иван Степанович? — не скрывая озабоченности — свой ведь человек! — спрашивал Бутин. — Идут ли припасы? Когда прибудут?

— Ежли б не Морозовы, сударь мой, ежли б не они, — не ведаю, как бы выкрутился! Спрос на муку, на крупы, на сахар и прочий всякий харч необыкновенно возрос! И цены в соответствии поднялись! Ныне вся Сибирь кинулась припасаться в Россию. Однако ж, господа братья Морозовы, особливо Тимофей Саввич и Викула Елисеевич, просили передать, что на них можете положиться, Нерчинск у них в заботах на первом месте.

— Так и сказали? — Бутин встал и заходил по кабинету. — Вы у них в Трехсвятительском были? У Красных ворот? Или на Варварке? Необыкновенное семейство. Не просто купцы — деятели! И о торговле радеют, и фабрики строят, и о художествах не забывают. Позавидуешь этакому размаху!

Хаминов стиснул зубы, промолчал.

А Бутин, словно забыв о госте, ушел в свои мысли — ему вспомнились встречи с Морозовыми в Москве.

Он и не помышлял, нанося визит Морозовым, что его примут так приветливо и дружественно. Сама внешность Тимофея Саввича, его манеры, весь его склад были для купечества необыкновенными. Бутина встретил господин, более похожий на Линча или Фроста, чем на русского дельца и фабриканта, — высокий, плотный, седовласый, с орлиным взглядом темных проницательных глаз. И всей своей сутью — русский. Одет просто: в просторный, удобный для дома пиджак с мягким отложным воротником и нашитыми карманами, прямые брюки, жилет из узорной ткани с большими отворотами, — просто и элегантно. И держался просто — без церемоний обнял, усадил на кушетку, сел рядом и разглядывал с ласковым интересом.

— Вон вы какой, нерчинский феодал, повелитель Забайкалья, князь сибирский! Как только вас наша пресса не окрестила! Мы тут пользуемся своими источниками и следим за вашей деятельностью с большой симпатией.

И выговор у него был чисто русский, сочный, плавный.

— Что подать вам, дорогой гость? Коньяк? Заграничные вина? Ради знакомства спервоначалу примем маленько водочки!

Подали графинчик и при нем нежинские огурчики, севрюжку и соленые рыжики — все это на подносе в кабинет принесла сама хозяйка. Это было большой честью. Активно верующая, с предрассудками старины, Мария Федоровна резко и отчетливо отделяла «дельных и основательных» людей от «пустых и никчемных». И если на ее властном энергичном с татарскими скулами лице с сурово поджатыми губами обозначалась приветливая улыбка, то это значило: человек пришелся по душе! Тогда сама с угощеньем. Уже в годах, располневшая, но моложавая и крепкая, она тщательно следила за собой. Вот и сейчас она одета в простое и элегантное домашнее платье из серовато-голубого шелка, стоячий воротник завязан сзади бантом, а волосы покрыты черной кружевной наколкой.

Позже Морозов пригласил в кабинет детей — десятилетних или, может, постарше, — Савку и Сергея. Они оказались веселыми, живыми, смышлеными, очень развитыми, — воспитанными на книгах, музыке, живописи, театре и никак не похожими на купеческих детей.

— Эти с вольными мыслями растут, — не то осуждая, не то одобряя, отрекомендовал сыновей старший Морозов.