Практическая романтика (СИ) - Алексеева Оксана. Страница 36

Или когда мы усаживались одним рядком, чтобы смотреть на закат. И молчали до тех пор, пока совсем не стемнеет. Красиво. Черт побери это море, как же оно красиво! Своим совершенством заглушает даже мысли, не то что слова.

Или когда мы все вместе все-таки поехали в город на нескольких машинах. А потом и завалились в какое-то кафе. Там было не так уж и весело, но когда мы утром продирали глаза, даже нескольких часов не проспав, начали безудержно смеяться, поглядывая друг на друга. Узнали бы они цену такого веселья, если бы их не принудили работать, как же! Но заодно узнавала и я. Как и их узнавала. Большая восьмерка — это не единый организм, как всегда представлялось со стороны. Они все разные, объединенные только общим прошлым и проблемами в богатых семьях. Со временем я даже начала отличать совсем легкомысленную Ангелину от чуть более серьезной Анжелы, что уж говорить об остальных. Уверена, что если любого из них вытащить из-под крыла Германа и поместить в нормальное общество, то уже через месяц они не были бы такими придурками.

Верочка постепенно отходила — пережила удар по гордости и вдруг выбрала, что остаться среди них лучше, чем уйти, лишь бы не видеть Германа. И, если честно, я была с ней согласна — в кои-то веки Вера начала принимать взрослые решения. Или у нее тоже неприятное стиралось за хорошими моментами, которых со временем накапливалось все больше?

— Да почему ты такая косорукая?! — это Герман психует уже на меня. — Кеша, возвращайся, даже ты конечностями управляешь лучше! А ты уйди с глаз моих куда-нибудь в тень. Юр, ну реально, как кошка облезлая, жуть!

Я развела руками — типа, ну ничего страшного, мяч пропустила, чего так орать? А что кожа слазит — так не всем же быть как он: только смуглеет, хоть бы раз сгорел на солнце, всем на радость. И все-таки футболку на горящие плечи я нацепила, собираясь теперь болеть за команду Юры и Мишеля, лишь бы не за это хамло. На самом деле парни играли здорово, со стороны залюбуешься. Хорош и Герман, который очень не любит проигрывать, пока вот так вопить не начинает. А чего это он бриться перестал? Сказать ему, что ли, поддеть как-нибудь смешно про асексуальность щетины? Или пусть сама звезда всех пляжей догадывается, что так она скоро и сиять перестанет? Поймал мой взгляд — лыбится. Нет, не мне, это он Кристине, уже бегущей к нему с водой. Ошиблась, все-таки мне! Тогда я показываю язык и отворачиваюсь, как сделала бы любая облезлая кошка на моем месте. До завтрашней работы придумаю тоже что-нибудь эдакое, в закрытом пространстве ему от меня деваться некуда.

Мой самый главный недостаток — невнимательность, неумение угадывать чужие эмоции. Я на этом уже множество раз попадалась, будто слепая. Про симпатию Кристины к Юре тоже бы, наверное, не дошло, если бы когда-то близняшки об этом прямым текстом не сказали. Не уловила и теперь, мне же никто не удосужился объяснить!

А ведь можно было догадаться. Например, когда они во время смены вспоминали смешные истории о чьих-то днях рождения, Герман между делом спросил, когда мой. Я ответила:

— Поздравлять, что ли, собрался? Или хочешь удостовериться, что мы и по гороскопу с разных планет?

— Да нет, просто увидел, что скучаешь — в разговор решил втянуть. Больше не буду, неблагодарная.

Но на самом деле продолжал, постоянно не давал мне возможности оставаться совсем в стороне. Догадаться я могла и по более очевидному факту: Герман не предпринимал ровным счетом никаких попыток, чтобы вытащить нас из заточения, даже в ядовитых репликах Карине Петровне ни разу на это намекнул. Надо быть совершенно слепой, чтобы не понять: Герман ничего не предпринимал, потому что не хотел. Потому что ему всё нравилось. Герману нравились эти удлиненные смены, когда мы вчетвером заперты в душном пространстве!

Могла бы понять и по довольно злым подколкам на тему, что мы с Юрой совсем перестали выбираться на свидания. Что-то там про завядшие помидоры. Ага, будто он не знает, где именно я коротаю летние вечера, которые с удовольствием бы проводила в другой компании. Ничуть не обижаясь, я замечала, что он от моего общества на глазах очеловечивается, так скоро и до своей девушки доэволюционирует. Но искренне советовала выбирать по IQ: там, где будет ниже восьмидесяти, его однозначный вариант. Он тоже, кажется, не обижался.

В тот день в конце дня Кристина и Мишель очень смешно пытались воспроизвести ча-ча-ча, которому их когда-то обучал Кеша. У них не получалось, но было забавно наблюдать, как они, держась за руки, склонились друг к другу, почти упираясь лбами от усердия, и с серьезным видом пытались шевелить ногами одновременно. Потом по распоряжению Зинаиды они ушли разгружать тележки — отутюженное белье в приемник, где его утром разберут горничные.

Нам с Германом уже не раз приходилось на небольшое время оставаться наедине, мы этим как-то даже тяготиться перестали. Но сейчас он спросил:

— А ты умеешь ча-ча-ча?

— Не пробовала.

Развернулась и наткнулась на его руку, которую он уже успел протянуть. Ну ладно, подала ему и вторую, попыталась так же переступать с ноги на ногу, как недавно делала Кристина. Возможно, Герман тоже не умел, поскольку ничего не объяснял. Но когда я не в такт ступила к нему, он не шагнул назад — даже Мишель реагировал быстрее. Я засмеялась над его неповоротливостью, но отшатнуться не успела. Герман вдруг перехватил меня за талию, удерживая в этом положении, почти вплотную к нему. Зачем-то опустил голову, уткнувшись носом в мои волосы.

— Ты чего? — не поняла я.

— Тихо ты.

Он непонятно замер в такой позе, которая мне никакого удовольствия не доставляла. Зато я быстро сообразила:

— А-а, снова проверяешь мои фобии?

— Да. Тихо. Подожди, сейчас скажу.

— Герман, ты уже достал с этим! Я дергаюсь, только если совсем неожиданно…

Я не закончила фразу, потому что он быстро наклонился и поймал мой взгляд своим. Снова замер. И, не прерывая зрительного контакта, начал наклоняться, как если бы ждал, когда я отомру и оттолкну. Тут даже слепой бы понял, что к чему! Я нервно отшвырнула его от себя и закричала:

— Герман! Ты совсем уже? Ты что творишь?

— Не смотри так, — сказал уж совсем непонятное.

И сделал еще шаг вперед. Я снова отступила, натолкнувшись спиной на машину. Сейчас он уже не пытался меня схватить и притянуть к себе, а поднял руку и зачем-то закрыл мне глаза ладонью.

— Не смотри пока. Сейчас… — он рвано вдохнул. Волновался или подбирал какие-то слова — это казалось настолько неожиданным, что я просто ждала объяснений и не пыталась вырваться. — Я только один раз скажу, потом просмеешься, — снова длинная пауза и тихое: — Нравишься.

— Что?

— Ты слышала.

— Кому?

— Не будь такой дурой.

Он наконец-то убрал руку, отошел и уставился на дверь. Показалось, что хочет уйти, но заставляет себя стоять на месте. Похоже, Керны не только не оправдываются, но еще и не убегают, когда очень хочется.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, и еще несколько — чтобы повторить себе, что не послышалось. И скепсиса в моей реплике было больше, чем всего остального:

— Ну да! И зачем бы ты мне в этом признавался?

Герман все еще на меня не смотрел. И не сбегал. Хотя я четко ощущала, что он очень хочет хоть что-то сделать, лишь бы больше не стоять и не говорить:

— Не знаю. Хотя бы потому, что ты все равно не поверишь. Ни одна идиотка не поведется на такой развод во второй раз, — он снова бесшумно втянул воздух. — А даже если и поверишь, то поймешь, что отомстила по полной программе. Успокоишься на этом. Позлорадствуешь и успокоишься. И шарахаться от меня будешь — по крайней мере, прекратишь принимать мою руку под совершенно дебильным предлогом научиться ча-ча-ча. В мою комнату влетать не станешь для разборок… Или чтобы тебе тоже стало так же паршиво.

— Типа груз с души снял? — я все еще не могла собраться. — А не боишься, что Юре расскажу? Он очень остро воспринимает двусмысленности!