Небо и земля. Том 1 (ЛП) - Хол Блэки. Страница 49

— Мы укладываемся в график, — поделился майор. — Крупнотоннажные узлы разбираем и вывозим по частям. Нашли засекреченный архив с перспективными технологиями, амодары не успели его уничтожить. Сейчас с ним работают переводчики. Пока что просмотрели десять процентов содержимого, но могу сказать, что находка фантастически удачная.

— На южном направлении достижений поменьше, — пожаловался Крам, дав взятку Риксу. — Практически все заводы и фабрики были заминированы при отступлении. Кое-что удалось уберечь, но основная часть взорвана.

— На фабрике пусто. Я думал, на нижних уровнях располагалось что-то секретное, а это действительно текстильное производство, — отозвался с досадой Веч. — Ничего не сохранилось. Всё в крошку.

— А следующий этап? — спросил Рикс, передвинув карты майору.

— По графику. Закончим дела на фабрике и перебросим амодаров на лесоповал.

Программа стратегического развития Доугэнны заключается в стремительном росте промышленного производства, сельского хозяйства и оборонной отрасли, как и в увеличении численности жителей. За вероломное нападение Амодар расплатится своей территорией, своими ресурсами и своими людьми. Страхи населения о неясном будущем необходимо пресекать в корне и переключать внимание на что-нибудь другое. А весной, когда обязательства по соглашению Доугэнны и Ривала будут исполнены, побежденные увидят результат своими глазами. Амодар исчезнет с лица земли.

— Ж*пу порвем, но весной ривалы получат обещанные земли, а мы поедем домой, — заключил М'Адбир и показал пустые руки: — Я вышел.

— И когда успел? — проворчал Крам, держа веер из карт.

В зал зашли две амодарки: одна — уверенно, другая — нерешительно. Веч знал первую, она наведывалась в клуб к постоянному "клиенту" из инженерной службы. А вот вторая пришла впервые — просить о трудоустройстве.

И Крам заметил новенькую.

— Как тебе? — кивнул, отвлекшись от игры.

— Неизменно. Черствый сухарик. Надоело, — скривился Веч. — Либо принимай, либо переводи.

— Хочешь страсть по заказу? — хохотнул Рикс. — И то хорошо, что приходят в клуб добровольно. Это прогресс.

Хоть доугэнцы и изучали язык и обычаи враждебной нации, а не сразу и не за один день поняли, что для амодарок принуждение и насилие равнозначно смерти, которую они призывают с помощью тхики. И тогда военные стратеги схитрили. Даже надсаживаться не потребовалось, потому как амодарская власть своими руками подвела население к черте голода и бросила на произвол судьбы. Доугэнцы же, занимая побежденные города, создавали при гарнизонах рабочие места, а затем устраивали их искусственный дефицит. И пускали слух о том, как получают работу те, кто порасторопнее.

Амодарки добровольно переступали порог бывшей школы. Они приходили в клуб не для того, чтобы на следующий день испустить последний вздох, а для того, чтобы жить, работать и растить детей. Слабые сходили с дистанции, а сильные тянули лямки, упорно шагая вперед.

Покупатели пользовались теми, кто предлагал себя на продажу. Без рукоприкладства, угроз и шантажа. Добровольно и по обоюдному согласию. От насильственного принуждения отказались на втором году войны, когда пелена ненависти спала с глаз и ушла из сердца. Тогда амодары дали слабину, проиграв в кровопролитном сражении у подножия Полиамских гор, и в расстановке сил на фронте произошел перелом.

Женщины, торгующие собой, ведут себя одинаково вне зависимости от национальной принадлежности. Но гарнизонные мехрем хотя бы изображают страсть и выполняют желания клиента. Амодарки же — сплошное недоразумение и разочарование. Хотя кому и какое дело, шепчут ли они молитву или зажмуривают глаза, дрожа от страха? Получил своё и забыл. И отвернулся, чтобы не видеть испуганное лицо, но почему-то злило, когда начинали плакать. Какого беса приперлась? Чтобы реветь, давя на жалость?

В войну довелось повидать всякое и перепробовать тоже. Но броня циничной невозмутимости развалилась на части лишь однажды. За несколько дней до победы. Вечером, у расстроенного рояля. И вдруг вспомнилось то, что успело истереться из памяти за четыре года. Обожгло болью потери, заставило сбиться сердце с привычного ритма. Оказывается, женщины могут не кусать губы, стоически терпя общество малоприятного незнакомца. Могут не плакать от унижения, а стонать от удовольствия. А после — доверчиво прижиматься, выдохшись.

Давно это было. До войны. И успело забыться. Но вдруг сверкнуло яркой вспышкой в захолустье, на юге ненавистной державы. И ослепило пылкостью и неискушенностью, заставив вернуться после победы в городок.

Вот он, диагноз.

— Говорят, амодары — однолюбы. Потеряв свою пару, тоскуют. Чахнут, — заметил Крам, передвигая карты Вечу.

— Ха! Если бы чахли. Они принимают тхику, — ответил тот. — Следуя твоим словам, население Амодара должно полностью вымереть. Одна половина погибла на войне, значит, другой половине надлежит отправиться вслед за возлюбленными. Как видишь, в действительности это не так.

— Из правил всегда есть исключения. От летального выбора удерживают обязательства перед детьми, перед родителями, перед страной, — возразил Крам воодушевленно. Ему посчастливилось всучить взятку товарищу.

— Амодарские обычаи — дикие и варварские, — ответил Веч. — Взять ту же кремацию. Меня выворачивает наизнанку при взгляде на дымящую трубу. Или тхика. Разве допустимо разбрасываться жизнью? А амодары с легкостью с ней расстаются.

— Они верят в перерождение души.

— Я тоже верю, но не впадаю в кому, перетрусив.

— Да, тхика — убойная штука, — вставил Рикс. — Но дело не в ней. Причина — в амодарах. Любовь к смерти заложена у них в генах.

Узнать рецептуру так называемого нектара не составило труда. Жидкую смесь наркотических препаратов с растительными добавками варили в каждом храме. Но самое интересное заключалось в том, что тхика не действовала на доугэнцев должным образом. Принимая её внутрь, добровольцы зарабатывали галлюцинаторное отравление или временную парализацию мышц. При приеме больших доз наблюдалась потеря сознания. "Словно свет вырубили, а потом включили" — шутили испытуемые. И всё на том. Зато амодары, налакавшись бурды, преспокойно уходили в мир иной. А уж способность лишать себя жизни методом самовнушения и вовсе шокировала.

— Амодару достаточно закрыть глаза, настроиться на нужный лад, и через сутки опаньки! — свежий труп. Вот представьте, я хочу самоубиться, — Крам откинулся на стуле и зажмурил глаза, сложив руки замочком на животе, а Рикс захохотал. — Внушаю, внушаю себе… И шепотом, и вслух, и мысленно. Час внушаю. Два часа… И ведь не получается, хоть всю ночь себя уговаривай. Не умирается. Проще застрелиться.

— Терпеть не могу их вежливость, — пожаловался М'Адбир. — Льют свою учтивость и любезность как масло, того гляди поскользнешься и расшибешь голову. И кажется мне, что они изощренно издеваются. Насмешничают. Знаю, что это часть амодарской натуры, но так и не удалось привыкнуть.

— Потому что чужой менталитет, — заключил Рикс, перебросив карты Краму, и показал пустые руки, мол, вышел из игры. — Взрослых не переделать, это зрелые личности со сформировавшимся мировоззрением. Но их дети — чистые доски. Внушай им, воздействуй психологически, рассказывай историю с географией на новый лад и получишь результат с точностью до наоборот. Поэтому мы поощряем женщин, уезжающих в Доугэнну с детьми.

И поэтому же отказали амодаркам в контрацептивах. Каждый ребенок, чей отец окажется доугэнцем, станет монеткой в общей копилке возрождающейся страны.

— Ты в пролёте, друг! — воскликнул Крам, покрыв ход Веча. — Я вышел.

Тот в сердцах бросил карты на стол. Не идет сегодня игра, хоть лопни. Единожды дотянул до ничьей, а так — проигрыш за проигрышем.

— Отличная партия, — хохотнул Рикс. — Пойду, покурю снаружи. Кто со мной?

М'Адбир поднялся, и они отправились к выходу. Веч яростно тасовал колоду, а у Крама заметно повысилось настроение.

— Зря ты обвиняешь амодарок в трусливости. Да, они робки и покорны, но в их пугливости самый смак. Тем интереснее их приручать. Посмотри, некоторые женщины приходят в клуб регулярно, к одним и тем же офицерам.