Тарзанариум Архимеда - Кацай Алексей Афанасьевич. Страница 10

— Да бросьте вы. Не нужен он мне. Помирает же человек.

— Врач только в центре, на Сенной, — не поднимая глаз, напомнила Лена.

— Я на станции фельдшера мобилизую. Хватит ему спиртягу жрать. Пусть поработает, — ответил дядька Василь, пытаясь рукой попасть в рукав форменного полушубка.

— Я с вами пойду, Василий Петрович. Может, поднести что помочь.

— Поднести, поднести, — бурчал Трясило, перебрасывая через грудь ремень винтовки. — Знаю, я это «поднести». Не верите… Не доверяете… Может, и вы с нами пойдете, господин Барбикен?

— Может и пойду, — начал было Эндрю, но, встретив косой взгляд Елены, осекся. — Сами справитесь. Чего целой делегацией бегать? Но до калитки провожу.

Когда мужчины вышли из дома, Лена уже заканчивала перевязку. Она наклонила голову, осматривая результаты своей работы, зацепилась взглядом за быстро расползающееся кровавое пятно на груди раненного и тяжело вздохнула. Боже, как ей все надоело! Даже чувства притупились. Лена вспомнила школу медсестер и то, как чуть было не упала в обморок от простого, но едкого, запаха карболки. Выпотрошенные животы, оторванные с мясом руки, кровавое месиво человеческих тел — все это было потом. На Западном фронте. Там она научилась курить, пить разведенный спирт, не замечать крови и работать до изнеможения. Летом семнадцатого скончалась мать. У нее всегда было слабое сердце. Слег отец. Лену отпустили домой, а тут — революция. Разруха полная. Отец, бывший член уездной управы, пришелся не ко двору новой власти, а прошлой зимой подхватил еще и воспаление легких. Где-нибудь в Москве, Питере или, даже — Киеве, его бы спасли. Но здесь… А до Киева она его не довезла. Лена замерзла и вмерзла в свое время. Из центральной части города она перебралась на околицу. Весь прошедший год зима не кончалась для нее. И если бы не Эндрю, вместе с большевиками случайно оказавшийся в Киеве, то…

Лена улыбнулась. Милый, милый Андрюша! Сначала ей было не удобно так называть этого сорокапятилетнего моложавого американца, но потом… Закружило, завертело. Теплый огонек участья оказался пламенем нового, неизведанного еще Леной, чувства. Она отогрелась, оттаяла и, главное, поверила в то, что счастье, все-таки, возможно на этой изнасилованной, изуродованной пытками, а потом расстрелянной, планете. «Странно, — подумала Лена, осторожно проведя ладонью по холодному лбу, лежащего на ее старой шубе, мужчины, — я теперь другой человек. Не Леночка Барсукова, не просто Елена, а Елена Николаевна Барбикен. Словно не фамилию сменила, а естество свое. И у нас будет сын. Маленький Андрюша. Нет, мы назовем его Владимиром. И не потому, что он должен владеть миром, а потому, что он будет жить — обязательно будет! — с ним в ладу». Она приложила руку к животу, но ничего не почувствовала, хотя знала: это случилось. «Нужно, все-таки, Андрею сказать. То-то обрадуется».

«Нужно сказать Элен, — думал в это время Эндрю, вскарабкиваясь на обледенелое крыльцо, — что раненного необходимо срочно перенести, по крайне мере, во флигель. Саша шепнул, что полностью верит Трясиле, — Господи, какая трудно выговариваемая фамилия! — но… Черт, я перестал верить людям. И это… Как там говорил Шаргей? Погано».

Он рывком распахнул двери, в два шага пересек маленькую веранду, чуть было не запутался в плотных шторах и встретился с глазами жены. Были они какие-то бесшабашные и перепуганные одновременно. Барбикен замялся:

— Ну, как он, Лена?

— Без сознания.

— Слушай, давай его во флигель перенесем.

— Холодно там.

— Лучше немного померзнуть, чем умереть окончательно.

— Андрюша…

— Давай перенесем. Я протоплю быстренько. Вдруг кто-то нагрянет: мы отобьемся, а вот ему…

В конце переулка довольно громко раздались невнятные крики.

— Вот видишь. Народу сегодня гуляет!.. — неуверенно улыбнулся Эндрю.

Крики сменились довольно громкими звуками выстрелов. Лена вздрогнула. Лицо Барбикена окаменело. Снова стукнула калитка. Топко гавкнул один раз и замолк. В двери, чуть не оборвав шторы, ввалился раскрасневшийся Шаргей.

— Синежупанники! — воскликнул он с порога. — Сюда идут. Кто-то видал, как я затягивал раненого в дом.

— А Трясило?

— Отстреливается. Совсем ошалел человек. То ли спьяну, то ли…

Барбикену хотелось верить, что «то ли». Но времени на изъявление чувств не оставалось. Он накинул портупею с болтающимся на ней маузером — подарком кронштадстких матросов — и сурово приказал:

— Лена! Одень раненного. Александр, на заднем дворе — конь Трясила. Подготовь. Берите Лену, Панаса этого и ждите меня там. Я сейчас.

— Андрей!.. — кинулась было Елена к мужу, но была остановлена коротким жестким взглядом.

— Быстрей, френдс, — и Барбикен исчез за дверями.

Морозный воздух обжег разгоряченные легкие. Снег под ногой хрустнул, как переломанная кость. Эндрю осторожно выглянул за калитку. В конце переулка, на сугробе обочины, чернело продолговатое пятно. Вот оно шевельнулось и выстрел, навылет, пронзил пространство, скрипящее под ногами Барбикена. Или наоборот? Оно перемалывало его? Эндрю, пригибаясь и не ощущая холода рукоятки маузера, подбежал к Трясиле, залегшему у забора крайнего дома, и бухнулся рядом.

— Что там? — выдохнул почти беззвучно.

Дядька Василь повернул к нему пьяные — не поймешь от чего — глаза.

— Вот, чертовы дети, не хотят со мной по-хорошему! Я им говорю: нельзя компанию нарушать. Только самый разгар пошел. А они…

— Трясило, — раздалось из-за забора, — ты что, со всем очумел от горилки? Нам Панаса взять надо, а до тебя никакого дела нет.

— Как так нет? Заберете вы доброго человека, а с кем я чаркуваться стану?

— Да какой он тебе добрый, краснопузый этот? Или у тебя не только нос, а и все остальное перекрасилось? Так у нас другие цвета найдутся.

— Дурак ты, ваше благородие. Такого цвета, чтоб кровь людскую перекрасить, не выдумано еще.

— Вот сейчас ею и умоешься.

Из-за забора выскочило три фигуры с винтовками наперевес.

Трясило, вздохнув как-то резко и очень тяжело, завалил первого одним выстрелом. Второго достал Барбикен. Третий юркнул обратно в зазаборную темень.

Дядька Василь горько крутанул головой. Чуть шапка с нее не слетела.

— Не поняли. Не поняли, чертовы дети. Не можно пилу на полном ходу останавливать. Потом ее из дровиняки не вытащишь. Зубья, снова же… Не один полетит. — Он опять вздохнул и добавил: — Понял, нет, пан иностранец?

Букву «т» в последнем слове он подчеркнуто пропустил и прозвучало оно довольно обидно. Но объяснятся было некогда и Барбикен горячо зашептал — только пар изо рта взвился:

— Василий, бегите к дому: там Шаргей с Леной раненого уже должны на вашу лошадь положить. Уходите. Я вас прикрою. Да и если возьмут меня, спрос маленький. Выкручусь. Уходите быстрее.

— И ты не понял, — констатировал Трясило, дыхнув на Барбикена остатками перегара. — Однако, уходить нам, брат, некуда. Они сейчас всю шантрапу свою сюда соберут. Хитростью их надо. Хитростью. А ну, волчья шкура, — вдруг заорал он, — вставай! Вставай, говорю. Кончилась пьянка. Ты за что другарей моих положил?! Вставай говорю…

А сам подмигивал Барбикену и толкал его в бок, в сторону дома. За забором послышалась возня и еще две фигуры осторожно высунулись оттуда.

Трясило схватил Эндрю за воротник и одним сильным движением поставил его на ноги. Американец даже не представлял, что этот пожилой мужик может обладать такой силой.

— Эгей, братва, — кричал между тем Трясило, — взял я этого охламона. Вы мне пока тут баки забивали, он сзади подвернулся, зараза. С пистолетом. Все отыгрался, волчья пасть! Эгей, пошли и того краснопузого брать!

И толкнул Барбикена в спину.

— Беги! Я сейчас тут представление представлять буду.

Времени на раздумье у Эндрю не было. Его от толчка Василия по инерции бросило вперед и он, чтобы не упасть, был вынужден сделать несколько быстрых шагов. Споткнулся. Уперся руками в рыхлый снег и не почувствовал холода. Клацнул затвор винтовки. Над головой громыхнуло. Трясило палил над самой головой.