Чувствуй себя как дома (СИ) - Британ Мария. Страница 34

В висках тикает все громче. Подрывник торжествует.

Петр Святославович всучивает мне стопку рисунков. Я пихаю их в сумку, и плевать, что листик с рецептом помнется. Я выброшу его в ближайшую урну.

Теперь я доверяю лишь внутренним часам, а они против пилюль.

Я благодарю Петра Святославовича и шагаю прочь.

Утренний туман впитывает меня. Я в белом коконе, и лишь вдалеке темнеет пятно, крохотная родинка под названием «больница». В ней работает идеальный человек с идеально уложенными седыми волосами. Я бы разобрала ее, как конструктор, но… Все бесполезно. Я — бесполезно.

Подрывник пляшет, барабанит по вискам, умоляет сжечь рисунки. Под музыку. Под «Дьявольскую трель». Нота за нотой она вышивает мои нервы, плетет из них морские узлы.

На эту больницу-родинку, должно быть, израсходовали всю коричневую краску в мире. Я чувствую, она уже поставила мне диагноз. Вынесла приговор. Но я… Я могу описать Вячеслава до мельчайших деталей. Павла и Илону — тоже.

Они существуют.

Я бреду по израненному тротуару. Хрущу камушками.

— Эй!

Копье. Громким «эй» в меня метнули копье. Оно попало в десяточку — как раз между лопаток.

Если бы голосам измеряли температуру, у этого термометр бы лопнул от холода. Таких северных людей не бывает.

Ди. Она летит ко мне прозрачным воздушным шариком, легким и невесомым, но земное притяжение почему-то действует на нее и не позволяет раствориться в облаках.

— Ты откуда? — недоумеваю я.

— Тебя жду.

— Меня?

— Да. Я с тобой в автобусе ехала, слепая ты идиотка.

— Зачем?

— Чтобы ты, дура, наконец, догнала: психологи тебя не спасут, — криво ухмыляется Ди. Ее рот расходится, как молния в сумке. Вот-вот выпадет что-то важное.

— Ты подслушала мой разговор с сестрой?

Ди закатывает глаза.

— Да не напрягайся ты так. Не бывает полностью нормальных. Правда, есть те, кто притворяется. Но от них лучше держаться подальше. Зачастую они стирают пододеяльники в крови.

— Что ты несешь? Ты… Ты в курсе, что твоего брата не существует?

Звучит паршиво. Прокисшая фраза, расслоившаяся.

— Бред. Мой брат — другой Павел. Они тезки, ясно тебе?

Я бы засмеялась на всю улицу, а потом — танцевала бы, пока земля бы не проломилась, но… Что-то мне мешает. Что-то склеивает губы, руки и ноги. У меня получается выдавить лишь одно:

— Честно?

— Более чем.

Неповоротливо, неуклюже, как металлический солдатик, я разворачиваюсь к остановке, но Ди преграждает мне путь:

— Давай прогуляемся.

— По городу?

— Нет… По поселку. В городе прогулки бессмысленны. А у нас я проведу тебе экскурсию.

На ее шее висит фотоаппарат — новейший, со съемными линзами. Странно, что я не заметила его сразу. Я фыркаю: так вот, что утяжеляет ее! Мне почти физически больно наблюдать, как он топит Ди на дне тропосферы.

Мы тормозим автобус. Грязный и умирающий, он точно уже отпраздновал пятидесятилетний юбилей.

Возможно, я когда-то была здесь. Возможно, я смотрела в окно, которое теперь не закрывается, а рядом сидела мама. Возможно, мы держались как раз за тот облезший поручень, где сейчас нацарапано матерное слово.

У меня в голове роятся тысячи вопросов. Скорее всего, Ди сумеет ответить на них. Я молюсь, чтобы сумела. И если так… Я согласна гулять с ней хоть до вечера. Главное, чтобы после я дописала книгу и дописала себя.

Автобус выплевывает нас между полосой леса и первыми хижинами. Поторапливая меня, Ди устремляется вглубь поселка. Вынюхивает что-то, крадется, как хищник на охоте.

— Ты чего? — интересуюсь я, но мой голос застревает в ветках деревьев. Шелестит вместе с листьями.

Из-за поворота вырастает почерневшая от старости хижина. Ди как ни в чем не бывало перемахивает через забор и исчезает за засохшими кустарниками.

Или у меня галлюцинации, или…

— Ты куда? Рехнулась?

Не бывает полностью нормальных.

Во всем этом безумии я нахожу лишь один плюс: Ди не стирает пододеяльники в крови.

К счастью, туристы в дообеденное время загорают на пляже, а коренные жители торгуют. Если повезет, нас не арестуют. Чертыхаясь, я перелезаю через раскаленную металлическую ограду — почти барбекю. Ди тем временем проскальзывает между лозой винограда и стеной.

Я догоняю ее и шиплю на ухо:

— У тебя совсем крыша поехала?

— Это развлечение. Поняла? Развлечение. Не нравится — проваливай.

— Мы лезем в чужой дом. — Я скорее констатирую факт, чем пытаюсь возразить.

Конечно, правильнее было бы схватить эту полоумную за ворот и хорошенько встряхнуть, но… кого мне тогда расщеплять на буквы?

Ди вцепляется в доску, торчащую из земли, подпрыгивает к мутному окну и сует ее в щель между потрескавшимися рамами. Взламывать у Ди получается быстро и бесшумно, словно она управляет домом мысленно.

В нос бьет запах сырости. Вдохнув его с наслаждением, Ди ныряет в полумрак. Дикая кошка — вот она кто.

Я кошусь на доску. Нет, прогнившая деревяшка здесь ни при чем. Чтобы проникнуть в тикающий дом, нужны безумные глаза и черные прямые волосы. А еще — северный альт.

Я медлю. Слишком много «если». Первое — хозяйка. Вдруг она смотрит телевизор и вяжет внукам перчатки? Второе — сигнализация. Да, хижина выглядит так, будто построена в веке девятнадцатом, но…

— Аня, мне долго тебя ждать?

Я залезаю в комнату, попутно проклиная ту секунду, когда согласилась прогуляться. Тесная спальня встречает меня поскрипывающими шкафами и стопками книг. Ди водит пальцами по ободранным обоям. Диван, накрытый потертым пледом, утопает в пыли.

— Разуйся.

Сандалии Ди валяются в углу.

— Интеллигентный вор? — хмыкаю я.

— Интеллигентный гость.

— Чей это дом? А вдруг хозяйка вернется? С ружьем!

Ди включает фотоаппарат. Кадр за кадром она запечатлевает комнату. Давно ослепший трельяж, просроченную пудру и карандаш для бровей, шкаф, набитый старомодными платьями и юбками клеш. Игрушечную железную дорогу у дивана — на удивление чистую, точно вчера купленную.

— Чей. Это. Дом? — повторяю я, теряя терпение.

— Старушки одной. Муж и… сын погибли. — Снова снимок. На этот раз в кадре — расческа с клочьями седых волос. — Она носит парики и любит готовить блинчики. Ее нет дома, не парься.

— Откуда ты…

— Вещи. Стены. Они те еще болтуны.

«Может, она все же стирает пододеяльники в крови?» — зудит под кожей.

Ди словно читает меня:

— Да расслабься, Аня. Я просто рассуждаю логически. Несколько лет проучилась на математика, а потом — бросила.

— Почему?

— Работать пошла.

— Кем?

— Часовщиком.

Я сглатываю. Этот поселок — огромный будильник, а люди — заржавевшие шестеренки. Но настанет время, и механизм кто-то почистит. Он зазвонит. Громко-громко, чтобы взять самую высокую ноту. Чтобы умертвить фальшивой колыбельной.

Закончив фотографировать спальню, Ди принимается за другие комнаты. Я хожу за ней — по крошкам в кухне, по выеденному молью ковру, по плесени в ванной.

Спустя четверть часа эта полоумная застывает перед стаканом с тремя зубными щетками.

— Она надеется, что муж и сын вернутся, и не выкидывают их щетки, — тоном экскурсовода сообщает Ди.

Затем — к чему-то прислушивается. Бормочет себе под нос бессвязные фразы, выключает фотоаппарат. Мы возвращаемся к нашей обуви, но щетки до сих пор у меня перед глазами. Их хозяева запредельно далеко, как и разум той, что живет здесь. Нет, она не страдает. Должно быть, старушка счастлива, что переселилась. И пусть она по-прежнему спит на этом диване и кутается в этот плед, ее давно не существует.

Ди перепрыгивает через подоконник.

— Неужели все? — удивляюсь я.

— Нет. Еще шесть домов.

— Что? Зачем?

— Они меня вдохновляют.

Я наблюдаю за ней, за этим воздушным шариком, и жалею, что не прихватила ручку и блокнот. Мне нужно законспектировать это. Запечатлеть все до мельчайших деталей.