Иная судьба. Книга 2 (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна. Страница 10

– Конечно. Он снял симптомы, но не убрал причину боли.

– Совершенно верно, ваша светлость. Когда колики стали невыносимы и начались судороги, вдобавок – показалась кровавая пена на губах, господин докторус из чувства сострадания дозу опия удвоил.

– Или утроил…

– Уже неважно. Жертва скончалась в забытьи, не приходя в сознание, и, по крайней мере, без лишних мучений. К лекарю претензий никаких не выдвигалось. Да и к супруге… поначалу. Вино было настоянным на абрикосах и, как оказалось, перестояло, а известно, что в таких случаях из косточек начинает выделяться ядовитое вещество. По счастью, никому из гостей не довелось отхлебнуть того напитка – из-за крепости, в Роане привыкли к более лёгким винам, а этот бочонок излюбленной настойки хозяин дома держал сугубо для себя. Вроде бы, дело ясное. Но вот сразу после похорон, зайдя к вдове, дабы предварительно обговорить условия опекунства над наследством брата и овдовевшей жёнушкой, молодой Россильоне обнаружил в комнате последней…

– Минуту. В комнате? Он что – ввалился к ней в спальню? К вдове?

– А что, на правах родственника нельзя заглянуть в спальню невестки? Он так и пояснил. На комоде вместе со склянками всяческих восточных благовоний и женских притираний стоял ещё один флакон, показавшийся нашему зоркому обвинителю слишком подозрительным. Тёмного стекла, грубой формы, чересчур простой, так и бросающийся в глаза. Дура вдова, по словам купчишки, на вопрос, что за недостойный предмет затесался средь красивых безделушек, вдруг отчего-то перепугалась. Слово за слово – купец позвал эконома и двух слуг и при них влил полфлакона в пасть хозяйской собачки. Та сдохла с кровавой пеной на губах. Вдову арестовали. В особую вину ей ставят ещё и то, что о смерти собачки она скорбела больше, чем по мужу. Dixi. Я сказал.

– Я услышал, – мрачно отозвался герцог.

Винсент, как всегда, уложился с предварительным докладом в отведённое время. Недолгий путь от лестницы по широкому коридору до дверей зала заседаний Жильберт д’Эстре думал, анализировал, решал… Но не был готов к тому, что, едва переступил порог зала, как в ноги ему бросилась женщина. Обхватила грязными голыми руками его сапоги, простёрлась ниц, рассыпав по полу давно нечёсаные лохмы.

– Милосердия, мой господин, прошу!

Умоляюще глянули полные слёз чёрные глаза, прекрасные, но запавшие и обведённые тёмными кругами. На скуле желтел застарелый синяк, на шее и смуглых плечах – несколько свежих, будто от пальцев. Герцог отстранился – не из брезгливости, а дабы рассмотреть обвиняемую лучше. Воспользовавшись этим, двое стражников ловко вздёрнули несчастную с колен.

– Оставить! – рявкнул сзади Винсент. Вовремя, потому что один из стражей размахнулся для подзатыльника. – Сам виноват, упустил, раззява. Я с тобой ещё разберусь. Отвести на место!

Женщину отволокли к скамье обвиняемых. Она тяжело осела на деревянном сиденье. В глазах её застыли тоска и безнадёжность.

…Совсем как у Марты в их первую встречу, вдруг подумал герцог. Его девочка пыталась доказать ему, как могла, что он неправ, а он, дуболом, не верил, ослеплённый предубеждением. Эта… похоже, тоже отчаялась.

Он не считал себя великим знатоком людских душ, особенно женских. Но не любил, когда из него пытались сделать дурака. А здесь явно пытались. И причиной такого мнения герцога стала вовсе не попытка его разжалобить, а сами обстоятельства дела, услышанные от Винсента и весьма не понравившиеся.

В зале тем временем слышались смешки и перешёптывания. Женщина судорожно пыталась хоть как-то запахнуть грубую мешковину, в глубокий разрез которой едва не вываливались полные груди. Правой рукой приходилось сводить края разреза, левой – натягивать на голые колени обмахрённый край рогожного мешка, который, собственно, и служил ей одеждой.

Герцог занял своё кресло и обвёл взглядом зал.

– Справа от колонны, похоже, отец, – шепнул Винсент. – Или родственник.

Сходство между предполагаемой отравительницей и седобородым пожилым человеком в богатых восточных одеждах было несомненным. Те же чёрные глаза, полные затаённой боли, те же тонкие черты лица… При очередных смешках сословной публики щёки османца зарделись от стыда, он прикрыл глаза рукой. Сверкнули в отблесках зажжённых на люстре свечей драгоценные перстни.

«И ведь успели когда-то родителя вызвать, сволочи, – с неожиданной злостью подумал герцог. – Только конфликта с Константинополем нам не хватало…»

– Почему… – начал вроде бы негромко, но его расслышали в самых отдалённых уголках зала. Шумок мгновенно утих. – Почему женщина в таком непотребном виде, оскорбляющим наш взор? Господин главный судья Роана, я к вам обращаюсь!

– Так ведь отравительница… – шевельнул побелевшими губами «его честь» мэтр Кордель. – Полагается, в соответствии с законом, предать позору и осмеянию…

Герцогские очи метнули молнии. Его светлость гневался.

– Мне напомнить, что она пока лишь обвиняемая, но не осуждённая? Не подлежит порядочную женщину выставлять напоказ, а всем прочим – поощрять оное. Или вы взяли на себя смелость принимать решения за меня, мэтр, осудив её заранее? В таком случае – что она делает здесь? Казнили бы на месте, не утруждая высокий суд разбором дела…

Обмершего проштрафившегося судью принялись отпаивать водой. Тот никак не мог ухватить кубок сведёнными судорогой пальцами. Поморщившись, герцог отвёл глаза.

Тем временем маленький писарь, помощник господина Карра, кузнечиком сиганул через барьер, отделяющий закоулок обвиняемых от общего зала, стянул с плеч широкую мантию и накинул на женщину. Плотная чёрная ткань окутала её коконом. Стражники дёрнулись, порываясь вмешаться, но были пригвождены к полу взглядом то ли светлейшего, то ли капитанским, а может, и обоими разом. Несчастная вцепилась в спасительный покров, торопливо запахнулась и с благодарностью подняла глаза на писаря. Тот, поклонившись, вернулся к своим. Ибо, по долгу службы, здесь нынче присутствовала вся команда Александра Карра: палач с помощником, менталист-дознаватель, писарь, и, конечно, сам комендант. На случай проведения новых допросов.

Для Жильберта не остались незамеченным ни одобрительный кивок коменданта, ни облегчение, с которым вздохнул пожилой османец и украдкой промокнул уголки глаз.

– О каком милосердии ты просила, женщина? – стараясь придать голосу суровость, заговорил он.

– Мой господин…

– Говори – «ваша светлость!» – буркнул стражник.

– Ваша светлость, прошу об одном: позвольте мне родить, а потом уж казните. Не дайте дитяти умереть вместе со мной…

Испуганно охнули в зале дамы. Старик-османец горестно опустил веки.

Герцог кивнул.

– Твоя просьба услышана. Господин судья, огласите обвинение.

Делая вид, что слушает, он прикидывал дальнейшие шаги, а заодно внимательно рассматривал того, кто был представлен суду, как обвиняющая сторона.

Молодой рослый жлоб. Холёные усы, глаза с поволокой навыкате… Красавец, на вкус кумушек своего круга, хоть и начал уже обрастать жирком. Впрочем, у них это входит в достоинства. А вот на носу и щеках – красные прожилки, как у тайного выпивохи. Кафтан дорогой, оторочен горностаем, а сапоги – со стоптанными каблуками, ношены-переношены. Богатая шапка – и золотые браслеты, сваливающиеся с рук, явно с более крупного запястья. Не иначе как успел поживиться в кладовых горячо любимого брата-покойника. А под кафтаном-то, поди, простая затрапезная рубаха, под стать сапогам; не успел наследство целиком к рукам прибрать, либо ума не хватило прийти на суд во всём новом.

И стоит-то как, держится, а? Соколом. Орлом. Обвинитель, да? Сам донос настрочил? Что-то чересчур раскованно он держится после доноса-то, не проверить ли ему спину? Сдаётся, тут не все формальности в порядке…

Внимательно, не перебивая, выслушал Роанского судью.

– Вина вдовы доказана?

– Точно так, ваша светлость.

– Коим образом?

Судья торжествующе развёл руками. Кивнул помощнику. Тот поспешно водрузил на стол для вещественных доказательств невзрачный флакон тёмного стекла.