Статский советник - Акунин Борис. Страница 21

В полдень Грин отправил две телеграммы.

Это на питерский почтамт до востребования.

Вторая на адрес Жюли:

И снова Игла пренебрегла приветствием. Видно, как и Грин, почитала условности лишними.

– Рахмет объявился. В «почтовом ящике» записка. Вот.

Грин развернул листок, прочел.

– Удобное место, – сказала Игла. – Там студенты собираются. Чужого человека сразу видно, поэтому филеры не суются. Это он нарочно, чтобы мы могли проверить, нет ли слежки.

– А возле «почтового»? Не было?

Она сердито сдвинула редкие брови:

– Вы слишком высокомерны. Если вы из БГ, это еще не дает вам права считать всех остальных дураками. Конечно, я проверила. Я никогда не подхожу к «ящику», пока не уверюсь, что все чисто. Вы пойдете к Рахмету?

Грин промолчал, потому что еще не решил.

– Квартира?

– Есть. И даже с телефоном. Присяжного поверенного Зимина. Сам он сейчас на процессе в Варшаве, а сын – из нашего боевого отряда, Арсений Зимин. Надежный.

– Хорошо. Сколько людей?

Игла раздраженно произнесла:

– Послушайте, почему вы так странно говорите? Из вас слова, как гири, падают. Для впечатления, что ли? Что это значит – «сколько людей»? Каких людей? Где?

Он знал, что говорит не так, как нужно, но по-другому не получалось. В голове мысли получались стройные и ясные, смысл их был совершенно очевиден. Но когда выходили наружу, превращаясь в фразы, с них сама собой спадала вся избыточность, шелуха, и оставалось только основное. Наверно, иногда спадало больше, чем следует.

– В отряде, – терпеливо дополнил он.

– Таких, за кого могу поручиться, шестеро. Во-первых, Арсений – он студент университета. Во-вторых, Гвоздь, литейщик с…

Грин перебил:

– Это после. Расскажете и покажете. Черный ход есть? Куда?

Она нахмурила лоб, сообразила.

– Вы про «Суздаль»? Да, есть. Через проходные дворы можно в сторону Хитровки уйти.

– Встречусь сам. Решу на месте. Чтоб в зале были ваши. Двое, лучше трое. Кто покрепче. Если уйдем с Рахметом через Маросейку, ничего. Если я один и через черный, это сигнал. Тогда убить. Смогут? Он ловкий. Если нет, я сам.

Игла поспешно сказала:

– Нет-нет. Они справятся. Им уже приходилось. Один раз шпика и еще провокатора. Я им объясню. Можно?

– Обязательно. Должны знать. Тем более на экс вместе.

– Так экс будет? – просветлела она. – Правда? Вы все-таки необыкновенный человек. Я… я горжусь, что помогаю вам. Не беспокойтесь, я все сделаю как надо.

Слышать это было неожиданно и оттого приятно. Грин поискал, что бы ей сказать такое же приятное, и придумал:

– Не беспокоюсь. Совсем.

В чайную Грин вошел без пяти минут девять, чтобы Рахмет имел время поволноваться и осознать свое положение.

Заведение оказалось бедноватым, но чистым: низкая сводчатая зала, столы под простыми льняными скатертями, на стойке самовары и расписные подносы с грудами пряников, яблок и баранок.

Молодые люди – большинство в студенческих тужурках – пили чай, дымили табаком, читали газеты. Те, что пришли компанией, спорили, гоготали, кто-то даже пытался петь хором. При этом бутылок на столах Грин не заметил.

Рахмет устроился у маленького столика, подле окна, читал «Новое слово». На Грина взглянул мельком и перелистнул страницу.

Ничего подозрительного ни в зале, ни на улице не просматривалось. Черный ход – вон он, слева от стойки. В углу у большого двухъярусного чайника сидят двое молчаливых парней. По описанию – Гвоздь и Марат, из боевого отряда. Первый длинный, мосластый, с прямыми волосами до плеч. Второй плечистый, курносый, в очках.

Грин неспешно подошел к окну, сел напротив Рахмета. Говорить ничего не стал. Пусть сам говорит.

– Здравствуй, – тихо сказал Рахмет, отложив газету, и поднял на Грина ясные синие глаза. – Спасибо, что пришел…

Слова он произносил странно, с пришепетыванием: «ждраштвуй, шпашибо». Это у него передних зубов не хватает, заметил Грин. Под глазами круги, на шее царапина, но взгляд прежний – дерзкий и без тени виноватости.

Однако сказал:

– Я, конечно, виноват. Не послушал тебя. Но и получил за это полной мерой, да еще с довеском… Уж думал, не придет никто. Ты вот что, Грин, ты послушай меня, а потом решай. Ладно?

Всё это было лишнее. Грин ждал.

– Значит, так. – Рахмет со смущенной улыбкой поправил челку, заметно поредевшую со вчерашнего дня, и приступил к рассказу.

– Я ведь как хотел. Думал, отлучусь на часок, прикончу паскуду и потихоньку вернусь. Лягу в кровать, задам храпака. Ты придешь меня будить – глазами похлопаю, позеваю, будто дрых без просыпу. А назавтра, как обнаружится, что Ларионова кончили, признаюсь. То-то эффект будет… Вот и вышел эффект.

В общем, вляпался на Поварской в засаду. Ларионова, однако, порешить успел. Всадил гаду свинцовую маслину в мочевой пузырь. Чтоб не сразу сдох, успел о своем паскудстве подумать. А в соседней комнате у него, сукина сына, жандармы сидели. Сам господин Фандорин, твой братишка-близнец. Ну, я на улицу-то вырвался, а там уж перекрыто все. Навалились псы, скрутили, прическу вон попортили.

Привозят в Охранное, в Большой Гнездниковский. Сначала начальник допрашивал, подполковник Бурляев. Потом и Фандорин приехал. И по-хорошему со мной, и по-плохому. Зубы мне Бурляев самолично проредил. Видишь, картинка? Ладно, ничего. Жив буду – золотые вставлю. Или железные. Буду железный, как ты. В общем, помучились они со мной, устали и отправили ночевать в камеру. У них там при Охранке есть такие специальные. И ничего, приличные. Матрас, занавесочки. Только руки, гады, за спиной сковали, так что сильно не разоспишься.

Утром не трогали вовсе. Завтраком надзиратель с ложечки кормил, как цыпу-лялю. А вместо обеда поволокли снова наверх. Матушки-сестренки, смотрю – старый знакомец, полковник Пожарский. Тот самый, что на Аптекарском мне кепи прострелил. Чтобы меня повидать, срочно прибыл прямо из Петербурга.

Я-то думал, откуда ему меня знать. На Аптекарском ведь темно было. А он увидел меня, рот до ушей. «Ба, говорит, господин Селезнев собственной персоной, неустрашимый герой террора!» По словесному описанию отыскал старое мое досье, ну то, по фон Боку.

Сейчас, думаю, начнет удавкой пугать, как Бурляев. Ан нет, этот половчее оказался. «Вы нам, говорит, Николай Иосифович, просто как манна небесная. Министр на нас с директором из-за генерала Храпова ножками топает. Самому ему еще хуже – государь император грозит с должности погнать, если немедля злоумышленников не сыщет. А кто искать будет – министр? Нет, раб божий Пожарский. Не знал, с какого конца даже браться. И тут вы сами падаете нам в руки. Так бы и расцеловал». Ничего подъехал, да? Дальше хуже. «Я, говорит, для газеток уж и статейку приготовил. „Конец БГ близок“ называется. И внизу шрифтом помельче. „Триумф нашей доблестной полиции“. Мол, взят опаснейший террорист Н.С., который дал обширные и чистосердечные показания, из коих явствует, что он является членом пресловутой Боевой Группы, только что злодейски умертвившей генерал-адъютанта Храпова». Тут, Грин, должен повиниться, дал я маху. Когда в Ларионова стрелял, сказал ему – вот тебе, предатель, от Боевой Группы. Я ж не знал, что Фандорин за дверью подслушивает…

Ладно. Сижу, слушаю Пожарского. Понимаю, что на испуг берет. Мол, виселицы не боишься, так позора испугаешься. Погоди, думаю, лиса жандармская. Ты хитер, а я хитрее. Губу закусил, бровью задергал, как будто нервничаю. Он доволен, давит дальше. «Знаете, говорит, господин Селезнев, мы вас ради такого праздника даже вешать не станем. Черт с ним, с Ларионовым. Дрянь был человечишко, между нами говоря. А за фон Бока, конечно, каторгу пропишем, это уж непременно. Там, на каторге, вам очень славно будет, когда от вас, предателя, все товарищи отвернутся. Сами в петлю полезете». Тут я в истерику, потом покричал на них немножко, пену изо рта подпустил – я умею. И скис, вроде как духом пал. Пожарский подождал немножко и наживку мне кидает. Мол, есть и другой путь. Вы нам соучастников по БГ выдаете, а мы вам паспорт на любую фамилию. И весь мир у ваших ног – хоть Европа, хоть Америка, хоть остров Мадагаскар. Я поломался-поломался и наживку заглотил.