Статский советник - Акунин Борис. Страница 32

Эраст Петрович почувствовал, что цель вот она, совсем близко – только бы не сорваться.

– А Сверчинский?

– Ну, этот совсем из другого теста. Хитрый, осторожный, подозрительный. С ним я простодушна, бесшабашна, грубовата. Про интерес и тайну я уже говорила – это компонент непременный. Верите ли, Станислав Филиппович на прошлой неделе у меня тут в ногах валялся, умолял сказать, состою ли я в связи с Бурляевым. Я выгнала его и велела без вызова не показываться. Какова «сотрудница», а? Главный губернский жандарм у меня, как пудель, на «апорт» откликается!

Вот он, результат номер один: Сверчинский не бывал здесь с прошлой недели, а значит, от него получить сведения о приезде Храпова Диана не могла.

– Блестяще! – одобрил статский советник. – Значит, несчастный Станислав Филиппович уже целую неделю п-пребывает в ссылке? Бедняжка! То-то он так бесится. Поле битвы осталось за Охранным отделением.

– Ах нет! – закисла от тихого смеха роковая женщина. – В том-то и дело, что нет! Бурляеву я тоже дала недельную отставку! Он должен был счесть, что я предпочла ему Сверчинского!

Эраст Петрович нахмурился:

– А на самом деле?

– А на самом деле… – «Сотрудница» наклонилась и доверительно шепнула. – А на самом деле у меня были обычные женские неприятности, и я в любом случае должна была отдохнуть от обоих своих возлюбленных!

Статский советник поневоле отшатнулся, а Диана еще пуще зашлась в приступе своего шипяще-свистящего веселья, очень довольная произведенным эффектом.

– Вы – кавалер деликатный, чопорный и придерживающийся строгих правил, поэтому вас я интригую цинизмом и нарушением условностей, – беззаботно призналась несостоявшаяся актриса. – Но делаю это не из практического интереса, а исключительно от любви к искусству. Женские неприятности у меня закончились, но вам, месье Фандорин, надеяться не на что. Напрасно вы тут разливаетесь соловьем и осыпаете меня комплиментами. Вы совершенно не в моем вкусе.

Эраст Петрович поднялся с дивана, охваченный ужасом, обидой и разочарованием.

Ужас был самым первым из чувств: как могла эта кошмарная особа вообразить, будто он ее домогается!

Обида подступила вместе с воспоминанием: уже во второй раз за день женщина объявляла ему, что он не в ее вкусе.

Но сильнее всего, конечно, было разочарование: утечка сведений произошла не через Диану.

– Уверяю вас, сударыня, что на мой счет вы находитесь в совершеннейшем з-заблуждении, – холодно сказал статский советник и направился к двери, провожаемый шелестящим, задушенным смехом.

В пятом часу, мрачный и подавленный, Фандорин заехал в Большой Гнездниковский.

Единственная из перепавших ему перспективных версий самым постыдным образом провалилась, и теперь оставалось лишь играть жалкую роль нахлебника. Статский советник не привык питаться крохами с чужого стола и, предвидя унижение, чувствовал себя скверно, однако получить сведения о ходе расследования было совершенно необходимо, ибо ночью предстояло докладывать генерал-губернатору.

Охранное будто вымерло. В дежурной на первом этаже ни одного филера, только полицейский надзиратель и письмоводитель.

Наверху в приемной томился Зубцов. Эрасту Петровичу обрадовался как родному:

– Господин статский советник! Что-нибудь есть?

Фандорин угрюмо покачал головой.

– У нас тоже пусто, – вздохнул молодой человек и уныло покосился на телефонный аппарат. – Верите ли, сидим тут целый день, как прикованные. Ждем весточки от Гвидона. Я и господин Пожарский.

– Он здесь? – удивился Эраст Петрович.

– Да, и очень спокоен. Я бы даже сказал, безмятежен. Сидит в кабинете у Петра Ивановича, журнальчики почитывает. Сам господин подполковник поехал в студенческое общежитие на Дмитровку, допрашивать подозрительных. Евстратий Павлович со своими абреками, по его собственному выражению, «отправился по грибы по ягоды». Сверчинский с утра затеял объезжать все московские заставы и с каждой считает необходимым телефонировать. Я уж князю и докладывать перестал. Вечером неутомимый Станислав Филиппович лично проверит, как работают его люди на вокзалах, а ночевать собирается на Николаевском, вот какое служебное рвение, – иронически усмехнулся Зубцов. – Изображает активность перед новым начальством. Только князь не из дураков, его показным усердием не обманешь.

Эраст Петрович припомнил вчерашние смутные угрозы Сверчинского в адрес столичного гостя и покачал головой: вполне возможно, что дело здесь было вовсе не в усердии, а имелся у хитроумного жандармского начальника и какой-то иной умысел.

– Так от Гвидона н-ничего?

– Ничего, – вздохнул Зубцов. – Минут десять тому телефонировал некий мужчина, а я как назло был в кабинете у князя. У аппарата оставил письмоводителя. Пока меня подзывали, связь разъединилась. Мне этот звонок покою не дает.

– А вы пошлите справиться на т-телефонную станцию, – посоветовал Эраст Петрович. – Пусть установят, с какого номера поступил вызов. Технически это вполне возможно, я проверял. Войти можно? – слегка покраснев, показал он на дверь кабинета.

– Ах, ну что же вы спрашиваете, – удивился Зубцов. – Конечно, входите. Пожалуй, и в самом деле пошлю на станцию. По номеру узнаем адрес и осторожненько проверим, что за абонент.

Постучав, Фандорин вошел в кабинет начальника Охранного отделения.

Пожарский преуютно сидел у лампы, устроившись с ногами в широком кожаном кресле. В руках у вице-директора, флигель-адъютанта и восходящей звезды была раскрытая книжка новомодного журнала «Вестник иностранной литературы».

– Эраст Петрович! – с энтузиазмом воскликнул Глеб Георгиевич. – Вот отлично, что заглянули. Прошу садиться.

Он отложил журнал и обезоруживающе улыбнулся.

– Сердитесь на меня, что я вас от дела оттеснил? Понимаю, сам бы на вашем месте был недоволен. Но высочайший приказ, не волен что-либо изменить. Сожалею лишь, что лишен возможности прибегнуть к помощи вашего аналитического таланта, о котором много наслышан. Давать вам задания я не посмел, поскольку начальством для вас не являюсь, однако же, признаться, очень надеюсь, что вы добьетесь успехов и по линии самостоятельного поиска. Так что, есть результат?

– Какой же может быть результат, если все возможные нити у вас? – с деланным равнодушием пожал плечами Фандорин. – Однако и здесь, кажется, тоже ничего?

Князь уверенно заявил:

– Гвидона проверяют. Это очень хорошо. Он уже сейчас начинает ненавидеть своих бывших товарищей – за то, что предал их. А теперь от нервов проникнется к ним самой что ни на есть жгучей ненавистью. Я человеческую природу знаю. В особенности природу предательства, это уж мне положено понимать по роду занятий.

– И что же, п-предательство всегда имеет одинаковый рисунок? – спросил статский советник, поневоле заинтересовавшись темой.

– Вовсе нет, оно бесконечно разнообразно. Бывает предательство от страха, предательство от обиды, предательство от любви, предательство от честолюбия и еще от самых различных причин, вплоть до предательства от благодарности.

– От б-благодарности?

– Вот именно. Извольте, расскажу вам случай из моей практики. – Пожарский достал из портсигара тонкую папироску, вкусно затянулся. – Одним из лучших моих агентов была милая, чистая, бескорыстная старушка. Добрейшее создание. Души не чаяла в единственном сыне, а мальчишка по молодости и глупости оказался замешан в каторжную историю. Приходила ко мне, умоляла, плакала, всю свою жизнь рассказала. Я тоже был помоложе и помягче душой, чем теперь – в общем, пожалел. Между нами, пришлось даже пойти на должностное преступление – изъять из дела кое-какие бумаги. Коротко говоря, вышел мальчик на свободу, отделавшись отеческим внушением, которое, по правде говоря, не произвело на него ни малейшего впечатления. Снова связался с революционерами, пустился во все тяжкие. Так что вы думаете? Матушка, проникшаяся ко мне живейшей благодарностью, с тех пор исправно поставляла ценнейшие сведения. Товарищи сына давно знали ее как хлебосольную хозяйку, ничуть не стеснялись безобидной старушки и вели при ней самые откровенные разговоры. Она для памяти записывала все на бумажке и приносила мне. Один раз донесение было написано на обороте кулинарного рецепта. Вот уж поистине, делайте добро и воздастся вам.